Очищение. Том 2. Душа - Страница 30

«Карл Юнг, один из выдающихся психологов XX столетия, утверждал, что “психе” столь сложна и многообразна, что невозможно приблизиться к ее постижению с позиции психологии инстинкта. В другом месте он писал о тайне человеческой души. Но постижению тайны мешают не только объективные сложности, но и предрассудки. Предоставим слово Юнгу: “История психологии вплоть до XVII века сводится, по сути, к перечню доктрин, так или иначе касающихся души, однако для самой души как объекта исследования в них места так и не нашлось…”» (Там же).

Этот вздох – плохой знак для психолога. Он говорит о том, что разработка нового предмета психологии идет тяжело и не будет воспринята теми, кому предстоит работать с живыми людьми, исходя из такой фундаментальной теории.

И все же последние три строчки, сказанные Мазиловым лично от себя, сохраняют надежду, что психология придет однажды к тому, чтобы стать наукой о душе:

«Для того чтобы приблизиться к постижению тайны, необходимо разработать концепцию предмета психологии: путь к Душе <…> все же лежит через рациональный анализ» (Там же, с. 224–225).

Честно признаюсь, совершенно не вижу возможности с этим спорить: каждый идет тем путем, который ему доступен. Но очень хочу видеть воплощение этой задачи, выполненное в ключе рационального анализа или любого другого метода наукоучения. Буду ждать.

Как все-таки приятно, что я могу завершить рассказ о русской психологии, вырвавшись из мрака этого адского круга, которым она стала в советское время. Людей, которые отказываются подчиняться давлению сообщества, становится все больше, даже среди психологов.

Эту главу я посвящу Владимиру Петровичу Зинченко. И существенно тут не то, что он крупнейший современный психолог России, а его взгляды предельно неожиданны для психологической науки. Существенно для меня то, что он шагнул дальше остальных, и сделал первую попытку построить психологию, исходя из нового понимания ее предмета. Поэтому Зинченко для меня стоит особняком и сильно выпадает изо всей научной психологии.

Думаю, это связано с каким-то важным прозрением, посетившим его однажды. Не знаю, когда. Но после революции 1991 года он выпускает одну за другой работы, которые приближаются к исповеди. А в последнем издании «Большого психологического словаря», осуществленном им совместно с Б. Мещеряковым, Зинченко взял на себя труд переписать все важнейшие статьи. Например, Сознание, Душу.

И переписал их не так, как требует всеобщий договор ученых или интернационал научных плутов, а так, как сам видит, когда просто и искренне заглядывает в себя. А мог бы, как Артур Петровский, просто передрать слово в слово из прошлой редакции (Петровский, с. 11). Все равно же раскупят!

Но бог с ними, с членами сообщества. Зинченко не член, он психолог и исследователь, что не так часто встречается среди психологов. В этих своих статьях он просто и искренне разглядывает философско-психологические понятия, на которых должна строиться его наука. И это рождает во мне тревогу. Ведь это разглядывание понятий осуществляет маститый профессионал, академик, вооруженный и всеми навыками, разработанными научным сообществом за века своего существования, и всеми знаниями, которые были добыты Наукой. И он, в каком-то очень высоком и красивом смысле, показывает, что беспомощен, вот что поражает!

Один из лучших профессионалов мира, устав врать и поддерживать иллюзию того, что Наука знает ответы на наши вопросы, пытается сказать, что такое душа, лично для себя, и вдруг выясняется, что Наука не только не знает, но и не научила своих жрецов даже свободно исследовать… Какая обида! Исследование доступно ученому лишь в рамках того, что им узнается как материал для исследования. Попытки выйти за обычные научные шоры оказываются подвигом, как стала подвигом эта статья Зинченко о душе. И как много достиг бы он на этом пути, если бы начал исследование раньше, а не в этой, можно сказать, подводящей итог его предыдущей творческой жизни статье!

Я считаю, что эта словарная статья – нерукотворный памятник настоящему ученому, и еще долго он останется не оцененным и не понятым многими другими учеными. Это основание настоящей науки о душе. Основания не бывают отточенно неуязвимыми, они создаются для того, чтобы от них можно было оттолкнуться, чтобы было что отрицать на пути приближения к истине, но они задают направление.

К тому же, если вспомнить поиск возможностей сделать душу предметом психологии, о котором рассказано в предыдущих главах, надо сразу отметить, что Зинченко идет другим путем. Он не теоретизирует о том, как определяется предмет, он начинает с его определения. Для меня это определение рабочее, то есть обладающее еще множеством слабостей, но при этом работающее, потому что позволяет эти слабости исследовать.

В сущности, это действительное начало новой психологии, потому что приглашает и позволяет включиться в сотворчество всем тем, кто хочет видеть душу предметом своей науки. Этим подход Зинченко принципиально отличается от подхода Виктора Васильевича Мазилова, который как бы предлагает подождать, пока он создаст «процедуру», позволяющую говорить о предмете. Вероятно, оба пути сойдутся, и методологические разработки Мазилова помогут выявить слабости в определении предмета, сделанном наукой о душе. Но с Зинченко можно работать прямо сейчас.

Я постараюсь показать направление мысли Владимира Петровича как можно подробнее. Начинается это исследование вроде бы вполне привычно.

«Душа. 1. Душа в этнологическом отношении. Верование или убеждение, что наша мысль, чувство, воля, жизнь обусловливаются чем-то отличным от нашего тела (хотя и связанным с ним, имеющим в нем свое местопребывание), свойственно, вероятно, всему человечеству и может быть констатировано на самых низких ступенях культуры, у самых примитивных народов (см. Анимизм).

Происхождение этого верования может быть сведено, в конце концов, к самочувствию, к признанию своего “Я”, своей индивидуальности, более или менее тесно связанной с материальным телом, но не тождественной с ним, а только пользующейся им как жилищем, орудием, органом. Это “Я”, это нечто духовное, или, в более примитивном представлении, движущее начало, “сила”, находящаяся в нас, – и есть то, что первобытный человек соединяет с представлением о душе (Энц. Словарь Брокгауза и Эфрона, 1893, т. 11, с. 277)».

Сначала я даже подумал, что это еще одна попытка рассказать о душе, как о понятии или веровании. Почти попался. Вероятно, такое начало было сделано с каким-то умыслом или было сокращено для словарной статьи, утеряв важные объяснения. Потому что довольно быстро выясняется, что Зинченко не повторяет уже избытые наукообразные штампы, а всего лишь отступает в своем культурно-историческом исследовании предмета к самым истокам того, как Наука создавала свое учение о душе.

Он просто берет за основу своих рассуждений одно из самых ранних определений души, сделанных научно. И уже в нем есть отличия от того, что разработала советская идеология. Далее начинается сам Зинченко.

«Душа до середины XIX века была не только предметом философских и теологических размышлений, но и предметом изучения психологии. С началом развития экспериментальной психологии душа оставалась лишь номинальным предметом научной психологии, стремившейся уподобиться естественным наукам. Ее действительным предметом стала психика.

Психология пожертвовала душой ради объективности своей субъективной науки. Психологи не отрицают существования души, но воздерживаются от ее изучения, стараются избегать щекотливых вопросов о ее природе, передают душу и дух по ведомству философии, религии и искусства.

Утрата души для психологии не безобидна. Она расплачивается за нее перманентным кризисом, доминантой которого является неизбывная тоска по целостности психической жизни. В поисках целостности психологи перебирают различные методологические принципы, порой нелепые (вроде принципов детерминизма или системности), ищут и перебирают различные единицы анализа, “клеточки”, из которых выводимо все богатство психической жизни. В роли таких единиц выступали и выступают ассоциация, реакция, рефлекс, гештальт, операция, значение, переживание, установка, отношение, акт, отражение, акция, действие и т. д.