Очарование зла - Страница 53

— Кто там? — послышался глухой, но совершенно спокойный голос.

У Скоблина отлегло от души. На квартире находился Болевич.

— Я, Скоблин, — шепнул генерал. — Откройте. Да скорей же!

Дверь приоткрылась, и Скоблин юркнул в спасительный мрак квартиры. Только одна стеклянная дверь была освещена: там, видимо, была гостиная. Болевич, в халате, заспанный, выбрался из спальни.

— Что случилось? — спросил Болевич, запирая дверь и поворачиваясь лицом к ночному гостю. Он на удивление быстро пробудился и был теперь совершенно готов к действию.

Скоблин несколько мгновений смотрел на него и молчал.

Болевич начал испытывать странную досаду. Все эти боевые генералы, герои всяких походов, орденоносцы, полководцы, вершители чужих судеб, здесь, в Париже, вдруг обрели совсем иное обличье. Теперь они смотрели на бывших подпоручиков снизу вверх, умоляюще, и ожидали от них решения собственной судьбы.

Кем был, собственно, Саша Болевич в эпоху Ледового похода? Да никем. Пушечное мясцо, довольно хилое, что, в общем, и позволило ему избежать пушек. Побрезговали. Таскался по пояс в грязи, сам копал окопы вместе с надорвавшимися солдатами, куда-то бежал, с трудом волоча тяжелые ноги с налипшими комьями глины, что-то натужно орал…

А кем был о ту же пору генерал Скоблин? Героем он был, в вычищенных сапогах, в красивом вагоне, с картами боевых действий, с карандашом в твердой руке, которая рисовала уверенную стрелку и приказывала: «Направление удара — туда! Направление удара — сюда!»

И вот стоит превосходительство в передней, дышит воспаленным ртом, глаза как у пса.

— Что теперь делать, Болевич? — вырвалось из горла бывшего генерала. Горло жилистое, в пупырышках, как у ощипанного гуся. Недавно брился, в одном месте слабенько поранился.

— В каком смысле? — осведомился Болевич. — Проходите в гостиную. Выпьете?

Генерал тяжко ввалился в гостиную, упал в кресло. Болевич налил ему водки в стакан. Молодец подпоручик, помнит, чем успокоить трепещущую генеральскую душу.

— Благодарю вас. Так что теперь делать?

— А что делать?

— Я разоблачен! — выкрикнул Скоблин. — Они все знают! О похищении Миллера!

— Давайте выпьем еще, — предложил Болевич. — Расскажете все по порядку… Вы бежали?

— Быстрее лани, — криво усмехнулся Скоблин. — Как Гарун у Лермонтова.

Болевич покосился на него. «Надо же, Лермонтова вспомнил… Наверное, в гимназии хорошо учился. Мне тоже книжку подарили в гимназии — поэмы Лермонтова, там изумительные иллюстрации были… И к „Беглецу“ тоже были, одна или две… Как он бежит, быстрее лани…»

Похищение Миллера было запланировано агентами НКВД уже давно. По плану место главы Общевоинского союза должен был занять Скоблин. Генерал с безупречной репутацией — и в то же время давний сотрудник ГПУ. Он и его певица-супруга были завербованы еще в начале тридцатых и успешно работали все это время на Советский Союз. Болевич всего не знал ни о генерале, ни о его супруге, что не мешало ему курировать двух этих перспективных агентов и давать им поручения. К сожалению, проведение операции по похищению Миллера пришлось ускорить. Убийство Рейсса подняло слишком много шума. Многие агенты оказались из-за этого на грани провала, а рисковать и оставлять Миллера во главе РОВСа было сочтено нецелесообразным.

Скоблин назначил Миллеру встречу, сел вместе с ним в автомобиль. Остальное заняло считанные минуты: платок, пропитанный хлороформом… и, собственно, все. Скоблин вышел из машины возле ресторана, где его ожидала, сияя бриллиантами, Надежда Васильевна. Скоблин взял ее под руку, и они отправились обедать.

— Вы меня спрячете? — спросил Скоблин, расправившись со вторым стаканом водки.

— Несомненно, — ответил Болевич весело. — Прямо сейчас и спрячу. Вы передохнули? Едем.

Скоблин послушно нацепил темные очки и шляпу, поднял воротник пальто.

— Боже, — пробормотал он, — что теперь будет с Надей?

Надю арестовали. Комиссар Рош не был склонен церемониться с постаревшей русской дивой. Возможно, потому, что он не любил фольклора. Даже французского, так что говорить о русском. Русские народные песни ассоциировались у него с неизбежным скандалом, а «Боже, Царя храни» он вообще на дух не переносил: «Ни разу ведь не допели без того, чтобы какое-нибудь зеркало в ресторане не разбить!» — говаривал он, если ему случалось поспорить с коллегами касательно русского пения. Некоторые все-таки жаловали надрывные песни о березках и поручичьих погонах, равно как и о верных конях и не менее верных денщиках. Приведенный аргумент Рош считал несокрушимым — и впрямь, на многих коллег действовало.

Плевицкая провела бессонную ночь. Ее лицо расплылось и распухло от слез. Время от времени она сморкалась в платочек, что не шло на пользу ее точеному носику. Периодически она судорожно переводила дыхание и взывала к «Николя». Эти элегические вздохи не производили на Роша ни малейшего впечатления.

— Итак, госпожа Плевицкая, я ожидаю, что вы расскажете мне обо всем, что знаете! — провозгласил комиссар. — Я вас слушаю.

Плевицкая поерзала на табурете. С ненавистью глянула на развалившегося в кресле грузного комиссара. И кабинет этот, пыльный, захламленный, и сам комиссар с неприятным выражением лица, и чужие скучающие его глазки — все вызывало у нее стойкое отторжение. «Мог бы хотя бы кресло даме предложить», — думала она.

И от обиды снова горько расплакалась.

— Рассказывайте правду, хорошо? — почти дружески обратился к ней комиссар. (Не такой уж он был и зверь, как ей воображалось.)

Она всхлипнула:

— Но я ни в чем не повинна…

На большевиков это когда-то подействовало. На отважного Николя, который вырвал ее у комиссаров, — тоже. Но спустя двадцать лет на обрюзгшего лягушатника, прослужившего в полиции чуть меньше, чем сама Плевицкая прожила на свете, — нет, не подействовали ее всхлипывания. Его взор становился все более и более тусклым.

— Мадам, я настаиваю… — шлепали губы Роша. — Ваш муж заманил генерала Миллера в ловушку. Об этом недвусмысленно свидетельствует записка, собственноручно написанная означенным генералом Миллером и оставленная им генералу… О господи! — Он вздохнул, утомленный бесконечным перечнем русских генеральских фамилий. — А также бегство вашего мужа, — заключил комиссар и уткнулся взглядом в бумаги.

Плевицкая разрыдалась. О Николя, как он мог! Он сбежал, бросил ее в одиночестве! О Николя!

— Я ничего не знаю… — Она тонула в слезах. — Я не знаю, куда исчез Николя… Возможно, другая женщина?

Тут слезы, готовые было пролиться, застряли в ее глазах и задрожали, засверкали гневным огнем.

Но на Роша и это не возымело эффекта.

— Мадам Плевицкая, — суконно процедил он, — у нас имеются сведения о том, что вы и ваш муж жили не по средствам. Вы приобрели дом и автомобиль. Откуда у вас были деньги на подобные покупки?

— О, я зарабатывала концертами, — несколько оживилась Плевицкая.

Рошу на миг показалось, что она готова запеть. Он поежился, заранее предвкушая ожидающий его кошмар (с битьем зеркал). И торопливо сказал:

— Ваши концерты были далеко не регулярными. А вот деньги на свой счет в банке вы клали регулярно.

— О, вы следили, какая низость! — начала было Плевицкая, но осеклась.

Рош выждал паузу, как бы позволяя ей высказаться до конца. Удостоверился, что она больше говорить не намерена. Заключил:

— В течение последних шести лет, начиная с тридцатого года, вы ежемесячно клали на свой счет три тысячи пятьсот франков. Вы не отрицаете?

— Нет, какой смысл отрицать, — затараторила она, — разумеется, я клала деньги на счет… Мне присылали их действительно весьма регулярно.

— Кто? — Рош уставился ей в глаза не мигая.

Она чуть смутилась.

— Один… поклонник… моего таланта… — Последнее слово она многозначительно прошептала, так что Рош — француз! — мог трактовать его как угодно.

Но Рош, хоть и был французом, явил себя сущим лягушатником. Он не купился на «поклонника». Он захотел знать имена и фамилии.