Обязанности человека - Страница 33

Зато другой русский революционер – Михаил Бакунин обращается непосредственно к мысли Мадзини и подвергает ее в своих работах острой критике, хотя и признает авторитет и заслуги итальянца в общественной деятельности. В 1871 году на французском языке была опубликована ключевая полемическая работа Бакунина, посвященная взглядам итальянского революционного патриота: «Политическая теология Мадзини и Интернационал»[79]. Последовательный материалист Бакунин выступал против религиозного и политического идеализма Мадзини, в котором видел угрозу для человеческой свободы. Атеист и анархист не мог принять веру Мадзини в божественное происхождение мира и прогресс как божественное провидение. Для Бакунина слова «теолог» и «теология» однозначно имели отрицательное значение. Принято считать, что именно из этой работы термин «политическая теология» позаимствовал немецкий юрист Карл Шмитт[80] и, лишив его негативной коннотации, сделал одним из важнейших для политической философии в XX веке. Шмитт обращается к идейному противостоянию Мадзини и Бакунина в работе «Римский католицизм и политическая форма» (1923)[81], хотя и не указывает в связи с этим конкретной работы русского анархиста. Подробнее с антимадзинистскими тезисами Бакунина на русском языке можно ознакомиться, обратившись к его статьям «Ответ одного интернационалиста Мадзини» (на самом деле это предисловие к работе «Политическая теология Мадзини и Интернационал»)[82] и «Послание моим итальянским друзьям»[83]. В самом начале первого упомянутого нами сочинения русский анархист со всей яростью обрушивается на итальянского мыслителя и проводит строгую разделительную черту между идеями Мадзини, который, по мнению Бакунина, из революционера превратился в «жреца реакции», и идеями сторонников Интернационала: «К сожалению, в самой основе революционной программы итальянского патриота заложен был с самого начала существенно ложный принцип, который парализовал и сделал бесплодными его самые героические усилия и самые гениальные комбинации, и рано или поздно должен был увлечь его в ряды реакции. Это принцип какого-то в одно и то же время метафизического и мистического идеализма, соединенного с патриотическим честолюбием государственного деятеля. Это культ Бога, культ божеской и человеческой власти, это вера в мессианское предназначение Италии, царицы наций, вместе с Римом, столицей мира, это политическая страсть к величию и славе государства, необходимо основанных на нищете народов. Это, наконец, религия всех догматических и абсолютных умов, страсть к единообразию, которое они называют единством и которое является могилой свободы»[84].

В «Послании моим итальянским друзьям», которое всецело посвящено едкой критике Мадзини и его последователей, Бакунин выступает против итальянского мыслителя еще более радикально, обвиняет его в попытке «реакционного переворота» в Италии с целью установления «теократической авторитарной системы», в непонимании и отрицании новых движений, вдохновленных опытом Парижской коммуны и Интернационалом. Но даже здесь Бакунин отмечает, что обвиняет Мадзини не как личность, а как «политика и теолога» и считает его «по-прежнему самым чистым незапятнанным человеком, неспособным сделать малейшую вещь не только несправедливую и низкую, но даже обще-дозволенную ради удовлетворения своих личных интересов, тщеславия или личного честолюбия»[85]. Следует также упомянуть, что Бакунин, как и Герцен, был знаком с Мадзини. Но за что же русский революционер так беспощадно атаковал столь авторитетного в Италии борца за национальную независимость? Буквально за все основные положения системы взглядов Мадзини:

1) за новую «социальную религию» долга и прогресса, которая, по мнению Мадзини, должна прийти на смену католичеству. В связи с этим Бакунин уличает итальянского революционера в желании стать ни много ни мало «новым папой»;

2) за идею авторитета государства и его решающей роли в деле воспитания нации;

3) за государственный патриотизм;

4) за идею межклассового сотрудничества в противовес идее классовой борьбы, которую Мадзини считал крайне разрушительной и опасной. Межклассовое сотрудничество, по мнению Мадзини, должно удержать нацию от ужаса гражданской войны, создать предпосылки для мирного развития страны после обретения национальной независимости;

5) за признание необходимости собственности на результаты труда. Сам принцип собственности, по мнению Мадзини, лежит в человеческой природе.

В конечном счете Бакунин приходит к заключению: «В сущности, нет ничего общего между программой молодежи и пролетариата и мадзинистской программой»[86]. Одна из ключевых метких характеристик Бакунина в отношении Мадзини, которая, кажется, действительно подчеркивает всю глубину различия во взглядах двух мыслителей, заключается в следующем: «Как теолог, он (Мадзини) не понимает порядка, который бы не был установлен свыше»[87]. Для сторонника горизонтальных объединений, действующих свободно и «без начальства», представления Мадзини о решающей роли «гениев-вождей», ведущих народы к свободе, и республиканской государственной системы, которая исполняет божественную волю на земле посредством воспитания народа, не могли не казаться радикально иерархическими, а значит, враждебными. Здесь же русский революционер также озвучивает еще одну крайне важную позицию, которая делает его ярым противником воззрений и стратегий итальянца: по его мнению, в новых общественных условиях личность заменяет коллектив, массы, а значит, в грядущих политических столкновениях недостаточны усилия небольших организаций и отдельных героев-лидеров, которые не опираются на «силу народа»[88]. Для полноты картины необходимо отметить, что Мадзини в последние годы жизни выступал в своих многочисленных статьях резко против распространения новых социалистических и коммунистических идей среди молодежи Италии и Европы, пытался на раннем этапе оказать влияние на деятелей Первого Интернационала, полемизировал с Марксом, выступал с осуждением и порицанием в отношении Парижской коммуны. Для ветерана освободительного движения Италии революция не исчерпывалась социально-экономическим вопросом, она представлялась ему пространством «борьбы за души», должна была носить прежде всего характер морально-этического преобразования общества. Это, пожалуй, главное отличие воззрений Мадзини и сторонников Интернационала. Бакунин суммирует свою критику в отношении итальянского мыслителя, отмечая, как и прежде, силу его личности и положительные стороны его деятельности, в письме к своему товарищу Чельсо Черретти, которое было написано под впечатлением от известия о смерти Мадзини[89]. Истолкованию причин антагонизма между мадзинистами и приверженцами Международного товарищества рабочих в этом произведении отведено значительное место.

Если анархист Михаил Бакунин выступал с непримиримой критикой идей Мадзини, то другой значительнейший русский автор, к которому также принято обращаться в контексте анархической мысли, относился к ним с большим уважением и интересом. Его имя Лев Николаевич Толстой. Русский писатель узнал подробности о личности и деятельности итальянского революционного патриота еще из своих первых заграничных путешествий и, конечно, бесед с Герценом, у которого он побывал в гостях во время поездки в Лондон весной 1861 года. Но обстоятельнее обратился к философским воззрениям Мадзини многим позже, на рубеже XIX–XX веков[90]. Как это случалось, в творческом поиске Лев Николаевич выделял у заинтересовавших его авторов и концепций в первую очередь то, с чем сам готов был согласиться. Так произошло и с Мадзини. Л. Н. Толстой в контексте собственных нравственно-религиозных исканий обращался главным образом к его этическим взглядам и его идее «социальной религии». Кроме того, близки были Толстому и мысли Мадзини об образовании, которое, по мнению итальянского патриота, невозможно и вредно без воспитания[91]. Здесь нужно заметить, что Мадзини имел и практический опыт в области педагогики. Он был инициатором учреждения школы для итальянских мигрантов в Лондоне и преподавал в ней наряду с другими энтузиастами[92]. Великий русский писатель также питал неизменное большое уважение и к личности Мадзини, считал его примером высокой нравственности. Толстой сам перевел одно небольшое произведение итальянского мыслителя с английского языка. В оригинале оно называлось «Неопубликованное письмо Джузеппе Мадзини», Лев Николаевич же обозначил его как «Письмо Мадзини о бессмертии», чтобы уже в заголовке отразить его содержание. Оно было впервые опубликовано в первом номере английского журнала «The Labour prophet», который читал Лев Толстой, за 1892 год. С него и был сделан перевод; на русском языке письмо появилось в журнале «Книжки недели» в сентябре 1894 года[93]. Это сочинение привлекло Толстого размышлениями Мадзини о вечной жизни, которая, по мнению последнего, заложена в саму логику развития человечества по пути нравственного прогресса, о том, что благие идеи и мысли людей превосходят возможности их земного существования и находят продолжение и после их смерти. На страницах этого письма Мадзини также признается, что не верит «ни в одну из существующих религий», что, видимо, тоже было созвучно с самоощущением самого Льва Николаевича. Этот перевод позже вошел также и в прижизненное собрание сочинений русского классика[94]. После прочтения «Письма о бессмертии» Толстой с еще большим интересом стал относиться к идеям Мадзини, а также рассказывал о них своему окружению. Так, бывший участник народнического движения и сподвижник Толстого по деятельности просветительского издательства «Посредник» – Л. П. Никифоров с подачи Льва Николаевича также обратился к мысли и личности Мадзини. Он подготовил перевод (правда, значительно сокращенный) главного политико-этического сочинения итальянского мыслителя «Обязанности человека». Этот перевод был опубликован в 1902 году[95]. Читал эту книгу и способствовал ее распространению и Максим Горький[96]. Никифоров собирался также сделать полный перевод работы Мадзини, но остановился только на подборке цитат из сочинений итальянского революционера, которые были отобраны им и утверждены к печати Толстым в издательстве «Посредник»[97]. Эти фрагменты из работ Мадзини Толстой впоследствии активно использовал в своем знаменитом цикле «Круг чтения», в книге «Путь жизни», а также в качестве эпиграфов к нескольким статьям.