Обретение (СИ) - Страница 8

– Да, господин, – десятник поклонился еще раз. – Толку с меня никакого, даже наших молодых учить не смогу, так хоть здесь службу наладил... Жить можно. Господин секретарь, – доложил он, открыв тяжелую дверь кабинета, – к Вам посетители. С пожертвованием...

Сказать, что нас приняли хорошо – это ничего не сказать. Нас приняли как родственников, вернувшихся после долгого путешествия под родную крышу. Худощавый строгий господин, вежливо представившийся как член младшей семьи Иса, был еще молод, но уже по-клановому серьезен и сух. Его радушие угадывалось лишь по смягчившейся линии бровей и торопливости, с которой он делал запись в бухгалтерской книге. Я в ответ широко улыбнулся и протянул последний кошель.

Посещение управ дурно сказывается на кармане посетителей.

Учитель Доо после обеда назначил дополнительную тренировку «единой нити», а сам удалился готовить что-то невообразимо вкусное, судя по доносящимся ароматам. Время от времени он строго покрикивал из открытого проема кухни, настаивая на большем усердии в занятиях. Ужин, однако, прошел без привычных разговоров, и на столе были, как обычно, рыба, горка риса с овощами и чай. Для кого же предназначены яства, выставленные на широкий поднос?

Ночью к Учителю Доо пришла старуха Дэйю. Я услышал дребезжащие звуки струн и взрывы смеха, доносящиеся из центрального дворика. Учитель Доо, видимо, ждал, что меня сморит усталость после двух дневных тренировок, но добился обратного – уснуть было мучительно сложно. Натруженные мышцы болели так, что любое шевеление ими ставило мозг на грань меж сном и ужасной явью. Ну уж нет! Назло Учителю ворвусь в зал для приема гостей и разрушу их стариковский междусобойчик. Скрючившись, я достал из-под кровати шелковые тапки, вышитые наложницей отца... Я любил ее за добрые глаза, нежную улыбку и конфеты (очень вкусные конфеты, между прочим), которыми она меня угощала. Кажется, отец тоже любил ее именно за это. Накинул теплый ватный халат и, еле передвигая ноги, пополз – иного слова не подобрать – по лестнице, понимая что «ворваться» никак не выйдет. Ну, хоть пошпионить за педагогом...

Центральный зал для приема гостей производил потрясающее впечатление. Я вам клянусь, не было в нем доселе каскада люстр из горного хрусталя, яшмовых колонн и древних медных светильников в виде Императора Дракона. На резных скамьях черного дерева, утопая в бархатных подушках, возлежали апсара эпохи императрицы Ксуеман, нежно пощипывающая струны незнакомого инструмента, и толстяк в неизменном ханьфу. Они пили вино, что-то шептали друг другу на ушко и хихикали. И тут мой взгляд упал на стоящие на резном столике чаши и кувшин для сливового вина, в которых я с возмущением опознал набор, сопровождающий нашу семью более тысячи лет и являющийся святыней рода. Он хранился под тщательным присмотром в домашнем храме Иса и использовался лишь для ритуальных возлияний в праздник Семи семей. Как смог его умыкнуть мой загадочный учитель?

Ворваться? Обличить? Укорить?

Усталость и грусть как-то сразу навалились на плечи. Я не был еще привычен к такой ноше, поэтому просто развернулся и поплелся назад, в теплую постель, в объятья злого брата милого Аэда – повелителя кошмаров саблезубого Бакузу. Не знаю, кто они такие, но их вечно поминала нянька, когда загоняла в кровать.

Наутро я ждал наставника во внутреннем дворике, как и положено ученику. Мы снова занимались искусством «единой нити», но почтительное отношение к Учителю давалось сегодня совсем нелегко.

За завтраком спросил прямо, кипя возмущением:

– Учитель Доо, как к тебе попала наша священная посуда?

Толстяк хитро прищурился и кивнул каким-то своим мыслям:

– Для сливового вина? Видишь ли, мой юный друг, я прибыл сюда без багажа, а угощать столь уважаемую гостью из тех чашек, что наличествуют здесь, есть верх безвкусия, – он скептически взглянул на расписную фарфоровую пиалу в своей руке, несколько излишне украшенную позолоченными завитушками. – Я позаимствовал на пирушку тот симпатичный наборчик, хранящий аромат великого прошлого... Не волнуйся, он давно там, где ему и положено быть. Нельзя присваивать чужое. Пользоваться – можно, присваивать – нет, чтобы не менять естественного хода событий.

– А я так смогу? – от открывающейся перспективы захватило дух. Ведь я мог бы стащить у сестры Гаури ее любимую ночную сорочку, вечером, когда она будет готовиться ко сну... Вот визгу было бы!!!

– Скорее всего, не сможешь, мой юный друг. Вспомнил свое новое имя? Я не зря назвал тебя именно так. Мы с Дэйю обсудили твои сложности с управлением реальностью и пришли к выводу, что способности менять мир у тебя ограничены проклятием.

– Но кто и когда успел меня проклясть? – чашка дрогнула в руке, и капли чая обожгли колено.

– Это родительское проклятие... оно не снимается, – предвосхитил Учитель мой следующий вопрос.

– Но... – я был ошарашен и обижен, – почему? За что?!! Прости... – пробормотал я и выскочил вон.

Я не помнил, как пересек оба дворика, как ворвался в свое крыло дома. Помню лишь, что, взлетая по лестнице в спасительный полумрак спальни, запнулся о верхнюю ступеньку и пропахал носом жесткий самшитовый пол. Это несколько привело меня в чувство и сдержало поток эмоций, хлынувший в разум. Я бессильно прислонился к стене галереи, подобрав выпавшую из ослабевшего пучка шпильку. Шпильку «Расцветающего пиона»... шпильку пятнадцатилетия. Если меня проклял отец, то шпильки «Аромата сливы», которую вручают в восемнадцать, не видать как своих ушей. Кто будет всерьез иметь со мной дело, если совершеннолетие не подтверждено родом?.. Я так и останусь недоговороспособным «вечным ребенком», балластом общества и иждивенцем семьи... А ведь к этому все идет! – осознал я с ужасом.

Последний разговор с отцом, произошедший в его кабинете, я помнил от первого до последнего слова. О, как я был великолепен в дерзновенности своей! В его же взгляде впервые вместо снисхождения отразились презрение и гнев.

– Нет! – бросил я твердо и решительно в лицо растерявшемуся главе семьи. – Я не собираюсь больше зубрить нудные «Поучения» Учителя Мина и все эти проклятые клановые науки. Можете уволить наставника Борегаза!

– А что же собираешься делать? – удивился отец. Он не хотел верить своим ушам.

– И не собираюсь жениться! – не унимался я, чувствуя себя боговдохновенным проповедником перед толпой трепещущих язычников. – Я не собираюсь строгать сопливых детишек на благо семьи и рода...

– Так что ты хочешь? – голос отца был холоден и строг.

– Я... гхм, – пришлось откашляться, – я хочу свободы. Я хочу узнать мир. Все-все в этом мире, а не только финансы и законы. Я хочу просыпаться, когда выспался, обедать, когда голоден, читать, когда захочется умных мыслей. Я не желаю всю жизнь бегать по свистку. Я хочу сам выбирать, как мне жить.

– А долг?.. Долг перед семьей, – зачем-то уточнил отец, ибо и так понятно, что кроме семьи никто больше не вправе обременить человека долгами.

– А я просил?

– Этого никто не просит. Просто исполняют.

– Произвол! Это просто произвол и мракобесие. Я! Не! Про! Сил! – эти слова прозвучали именно так весомо, как и было задумано. Но сам темпераментный взмах руки был уже лишним, потому что смел лежащие на рабочем столе бумаги.

И вот тогда меня придавил тот новый, незнакомый отцовский взгляд:

– Да будет так.

На следующий же день я держал путь к «Дому в камышах». Мои желания исполнились, свобода была завоевана. Но я забыл пожелать у мироздания способность менять то, что подвластно изменению. Видеть – смог, знать – буду, а вот исправить что-либо в происходящих событиях мне уже не под силу. Аль-Тарук Бахаяли... Я похолодел, осознав истинный смысл нового имени: «Не оставляющий следов»...

Учитель Доо поднялся вслед за мной по лестнице и, как пушистое облачко, легко опустился рядом:

– Подвинься... Ты не смог разрубить нити, привязывающие к иному миру Малиновую Тетку, ты не управлял превращением кота в фетча... Даже мой пергамент-контракт на обучение не отразил твоей сущности, Аль-Тарук, а он настроен именно на это... – он загибал пальцы, перечисляя приметы моей бесталанности. – Отец, скорее всего, не собирался проклинать тебя, это получилось случайно. Порой сказанное в сердцах слово приобретает свойства императива... ну... начинает управлять жизнью. Так бывает, когда сталкиваются разнонаправленные потоки энергий... так творятся нити новой судьбы.