Обретение мужества - Страница 31
В последнее время в лучших работах театра им. Маяковского, который возглавил крупный самобытный мастер Андрей Гончаров, сценическая масштабность как бы утверждается заново, происходит смелое, плодотворное развитие охлопковских традиций, и в этом смысле «Разгром» тоже не сам по себе, а в русле общих усилий, общих поисков коллектива. Вместе с художником А. Левенталем и композитором А. Николаевым, Марк Захаров создает спектакль — зрелище огромного постановочного размаха, который оказывается обеспеченным изнутри масштабностью мысли и страсти.
Внешняя сюжетная канва романа — партизанский отряд под командованием большевика Левинсона уходит от преследования значительно превосходящих сил противника. Соседние отряды разгромлены или на грани разгрома. Фадеев взял самый тяжелый период партизанского движения в Приморье (июль — сентябрь 1919 года), когда хозяевами положения были японцы и колчаковцы, а задача состояла в том, чтобы сберечь людей до лучших времен, не допустить полного физического уничтожения партизанских соединений. Разумеется, Фадеев мог написать и о других месяцах, о победоносных боях дальневосточников, но он написал об этом времени, — очевидно, для того, чтобы увидеть людей в момент наибольших духовных и физических испытаний. Такие моменты и запечатлены в спектакле Марка Захарова.
Несколько темных вековых деревьев, вросших в эту землю навечно, тяжелая, мятая, почерневшая металлическая чеканка — перед нами неведомая, суровая тайга, где вот-вот оборвется в чащобе тропа, или упрется в болото, или выведет к белой засаде. Условия существования, драматические будни отряда, который не сегодня завтра может быть взят в железные тиски окружения.
Сценическое пространство организовано так, чтобы на нем могло свободно действовать большое количество людей. Массовых сцен много, режиссер выстраивает их мастерски, образ отступающего, измученного партизанского отряда дан прежде всего в пластике. Многообразная, неоднородная человеческая масса, именно потому, что она неоднородна, под влиянием разных настроений и обстоятельств, как бы переливается из одного состояния в другое — от беззаботности к угрюмой усталости, озлобленности, отчаянию, а потом к надежде, к волевой собранности, к исступленной радости преодоления и победы, которой не успеваешь насладиться, ибо новая опасность уже рядом. И каждое из этих состояний закреплено в графически, почти геометрически четкой мизансцене, будь то групповой танец, напоенный веселой, бесшабашной силой; или суровое молчание по-военному выстроенного отряда, молчание и выстроенность, вдруг прервавшие крики, ругань, неразбериху; или мертвые, поднимающиеся в последнем страшном рывке, Чтобы своими остывающими телами пробить товарищам дорогу к спасению.
В той же инсценировке «Разгром» был показан на сцене Учебного театра, его поставил Андрей Гончаров, поставил с выпускниками режиссерского факультета ГИТИСа им. Луначарского, которым по традиции помогали, играя эпизодические роли, студенты первого курса.
Образ большого и неоднородного человеческого соединения на крошечной сцене Учебного театра создать, естественно, труднее. Любопытная вещь: помогает, становится средством выразительности то, что должно было бы разрушать целостность художественного впечатления. В спектакле участвуют студенты нескольких стран, и не все хорошо говорят по-русски, разные национальные типы, и акценты разные, а в результате — то самое ощущение, которого и нужно было добиться: в отряде собрались очень неодинаковые, во всех отношениях непохожие люди, и именно из них нужно сплавлять единое органичное целое. Тяжелая каждодневность идущего через тайгу отряда во многом выражена в формах самой каждодневности, мизансцены точны, но не столь подчеркнуто символичны, как в спектакле М. Захарова, и к тому же лишены жестокой геометричности.
Какой способ решения фалеевского романа плодотворнее? Честно говоря, не было необходимости задумываться над этим, каждый из спектаклей волновал по-своему, и каждый по-своему раскрывал наиболее нужные, близкие нам сегодня грани «Разгрома».
С самого начала в оба спектакля входит атмосфера тревоги, грозной неизвестности, подкрадывающейся со всех сторон. Возникает музыка, прерывистая, тревожная, врываются на сиену разведчики, выкрикивают путанные, противоречивые донесения, исключающие друг друга, то неприятель под боком, то никакой угрозы нет, то главный японский штаб в Марьяновне, то в Яковлевке. Между тем люди устали и пережили слишком много, и они не хотят, быть может, боятся думать, что самые мучительные испытания еще впереди. И все взгляды, все противоречивые предчувствия, все надежды скрестились на Левинсоне: он — командир, ему — карты в руки. «Что будем делать, Левинсон?»... «Командир правду чует»... «А... всегда ли он прав бывает?!» «Что ты решил, Левинсон?»
А Левинсон не торопится, медлит с ответом, и только ощутив слишком взвинченное ожидание опасности, успокоительно бросит: «На войне, милый, всегда тревожно». И, уловив настроение чуть излишне беззаботное, вдруг спросит резко, в упор: «А почему Ли Фу... этот хромой хунхуз, удрал от нашей разведки и свернул к верховьям Фудзина?.. А почему не вернулся из Спасского Нечипайло?» Левинсон медлит с ответом, потому что у него нет еще решения, нет никакого плана спасения отряда, а обстановка и так накалена до предела, а люди не должны видеть его колебаний.
Левинсона в театре им. Маяковского играет опытный, сильный артист Армен Джигарханян, в учебном спектакле совсем молодой режиссер — выпускник А. Говорухо. Они играют разных людей, это обусловлено их возрастом, опытом, индивидуальностями, которые проницательно угаданы, верно использованы режиссерами.
Живет, волнуется, действует на сцене театра им. Маяковского разношерстная масса, но вот откуда-то из-за человеческих спин тихо возникает небольшого роста, плотный, бородатый человек, словно закованный в свою кожаную тужурку — и тут же выделяется явно, неоспоримо, сразу берет на себя внимание зрительного зала. Левинсон Джигарханяна немолод, он повидал всякое, прошел большую школу революционной борьбы. Этот Левинсон не только создан природой для того, чтобы стоять во главе, он не только прирожденный руководитель, но и руководитель сформировавшийся. Он научился быть неуязвимо властным, знает приемы, с помощью которых можно удержать отряд в повиновении, пресечь всякие сомнения в собственной правоте, знает, что на войне бывают ситуации, когда нет возможности объяснять свои действия, убеждать, и приходится приказывать, подчинять своей воле, не объясняя и не убеждая.
Да, люди, пришедшие в отряд, отдали свои сердца революции, но многих из них она только-только пробудила к осознанной жизни, и необходима еще огромная духовная работа, прежде чем они станут зрелыми сознательными бойцами. В спектакле театра им. Маяковского большой акцент сделан на внутренней драме Левинсона, драме его взаимоотношений с отрядом, обусловленной тем, что он, по сравнению с большинством партизан, стоит на несравненно более высокой ступени идейного революционного развития. И не случайно в некоторых мизансценах Левинсон как бы противостоит отряду, их пластическое решение «конфликтно», действия командира встречаются в штыки почти в буквальном смысле: отчаявшиеся партизаны ощериваются пиками на того, кто идет впереди. Было и другое: окрыленные незначительным, частным успехом, люди с восторженным обожанием смотрели на Левинсона, готовые поверить в его всемогущество. А он должен был, не позволяя влиять на себя ни отчаянию, ни безответственным иллюзиям, вести отряд к цели. И всегда и во всем следовать той нелегкой мудрости, к которой пришел: «Видеть все так, как оно есть, для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть».
Взаимоотношения Левинсона — А. Говорухи с отрядом тоже достаточно сложны, но не столь контрастны. Он в большей степени, чем Левинсон Джигарханяна, внутри своего отряда, и отличаешь его среди партизан не сходу, постепенно. Этот Левинсон еще очень молод, и в отличие от рассчитанно-неторопливого Левинсона из спектакля маяковцев, порывист, быстр, и огромные глаза на худом, утонченном, одухотворенном лице горят пламенем одержимости. Он сам еще, наверное, многому учится, и сам мужает в пути, и не столько подчиняет себе людей, сколько заражает собой, разжигает и поддерживает в них то же высокое пламя. Он, может быть, в чем-то внутренне незащищен, но молодой исполнитель сумел показать такое открыто притягательное благородство души, такое обаяние самоотверженности, которое само по себе способно вести людей за собой.