Обретение мужества - Страница 28

Тяга к достоверности, безукоризненно точному знанию того, что было — безусловна. События в пьесе происходят те, какие происходили на самом деле и тогда, когда они происходили. Герои говорят, в основном, то, что они действительно говорили или писали. Нет сюжета, интриги в общепринятом их смысле. На первый взгляд это может показаться неорганичным для театра, в самой основе которого — драматическое столкновение, конфликт Возможно, это просто мода на документальность и мемуарность захватила театр, а пройдет какое-то время... Но вслушайтесь в напряженную тишину зрительных залов, подумайте о своих собственных ощущениях — и, мне кажется, станет ясно, что дело не только в познавательно-просветительском интересе, важном, но для театрального успеха отнюдь не решающем. А в том, в первую очередь, дело, что документы, о которых идет речь, документы русского освободительного движения, заключают в себе правду такой взрывной силы, такую захватывающую конфликтность и такой драматизм, какие далеко не всегда удается подметить в жизни и воспроизвести на сцене самому умелому драматургу Здесь не нужно домысла. Факты, реально существовавшие, слова, реально произнесенные, предельно красноречивы, неприглаженная история говорит сама за себя. Мастерство же художника — в отборе, соотнесении, композиции документального материала, в умении вскрыть этот драматизм факта, увидеть то, что за ним стоит.

Именно из этой общей тенденции современного театра, открывая новые ее возможности, новые перспективы родилась юбилейная работа «Современника» — трилогия о русском освободительном движении, начатая «Декабристами» Леонида Зорина, продолженная «Народовольцами» Александра Свобоцина, завершенная «Большевиками» Михаила Шатрова.

Ночь накануне восстания. У Рылеева собрались те, кто должен возглавить его. Здесь отдаются последние распоряжения. Выступать через несколько часов, но какое-то смутное предчувствие обреченности, неуловимое и реальное одновременно, повисло в комнате. Можно встряхнуться и постараться не замечать его, но от этого оно не перестанет существовать. Одних, как назначенного диктатором князя Трубецкого, оно сломит, и пережив мучительную ночь, князь не выйдет на площадь, оставит восставшие полки без командира. Другие, которых подавляющее большинство, останутся верны делу, и наутро, когда они увидят, как много восставших войск собралось, успех еще покажется возможным и близким. Но все-таки наиболее точно духовный настрой их, наверное, выражали стихи Рылеева, вновь прочитанные им тогда, в ночь перед восстанием:

Известно мне: погибель ждет 

Того, кто первый восстает 

На утеснителей народа — 

Судьба меня уже обрекла. 

Но где, скажи, когда была 

Без жертв искуплена свобода?

В спектакле точно найдена атмосфера, передано настроение людей, предугадывающих свою судьбу, но не отступивших от принятого решения. 14 декабря 1825 года герои вышли на Сенатскую площадь Петербурга и были разгромлены.

Да, декабристы были одиноки, не связаны в своей борьбе с широкими слоями крестьянства. Да, напряженно размышляя о путях революции, они так и не сумели прийти к внутреннему единству Да, сознавая необходимость смерти царя те, кто должны были убить его, в последний момент все-таки не решились на это. Да, многие из них на допросах называли имена товарищей.

Театр хочет понять нравственные истоки всего, что совершилось — и высокого и горького. Декабристы были людьми долга, людьми слова, понятие чести впитано ими с молоком матери. Обагрив руки кровью монарха, останутся ли такими же, как прежде, сохранят ли право называться защитниками народа — вот что мучило их. Как раз людям, лишенным чести, подобные акции давались несравненно проще. Скажем, Голенищев-Кутузов, который обличает теперь декабристов, участвовал, судя по всему, в умерщвлении императора Павла 1 и уж наверняка не испытывал нравственных мук. Но это и был дворцовый переворот, выросший из дворцовых интриг, а не высокая миссия освобождения сограждан от рабства.

Декабристы колебались, оказывались нерешительны тогда, когда решимость была важнее всего — в этом их слабость. Но, как ни парадоксально, и сила, потому что все действия, в том числе трагически нерешительные, исходили из кодекса дворянской чести, и ничего не могло заставить их от него отступить. Это была ограниченная, классовая мораль, которая сковывала декабристов, но не их вина, что другой, приемлемой для себя, они не знали тогда, не могли знать. И когда Голенищев-Кутузов потешается над тем, что Никита Муравьев дал показания на Пестеля («сообщников надо избирать поумнее»), — с каким достоинством отвечает ему Пестель (И. Кваша), самый последовательный и сильный из всех: «Зря веселитесь, генерал. Не нужно ни ума, ни совести, чтобы смеяться над тем, что люди лжесвидетельствовать не умеют, что искренность их вторая натура, их потребность душевная». Кодекс чести повелевал им говорить монарху только правду, даже если они выступали против него. Драма заключалась в том, что быть перед ним неискренним они не могли. А монарх вероломно воспользовался этой искренностью.

Драматург и театр не умалчивают о сложных, тяжелых моментах истории декабристского движения. Но не минуя их, напротив, пытаясь добросовестно и серьезно объяснить, осмыслить, создатели спектакля естественно приходят к утверждению благородства идей, красоты душ людей 14 декабря.

Мы вообще много и подробно говорим об ошибках дворянских революционеров или, скажем, народников — и это, конечно, необходимо. Но всегда ли при этом имеем в виду то, о чем постоянно напоминает Ленин, размышляя об истории революционного движения России — о дани уважения и преклонения, которую мы не можем не отдавать каждому, кто, оставив на потом заботы о собственном благоденствии и сохранности, принимал в бою за будущее первый удар на себя. Величайшая ответственность и реальная поддержка в минуту решительного жизненного выбора, которая непременно бывает в жизни каждого — сознавать, что ты родился в стране, давшей миру людей такой несокрушимой духовности.

Булыжная улица, из глубины сцены спускающаяся к зрительному залу, мрачная, сдавленная серыми коробками домов, с подъездами, точно дыры конур. Полосатые будки и газовые фонари на столбах, бессильные пробиться сквозь петербургский туман (художники М. Аникет, С. Бархин) Эта улица, по которой 3 апреля 1881 года повезут на казнь пятерых народовольцев, принимавших участие в убийстве Александра II. Но это и образ России конца 70-х — начала 80-х годов прошлого века, когда чуть ли не каждый день приносил известия о казнях и ссылках, а крестьянская масса молчала или глухо роптала, и о молчание это, об этот далекий, непонятый ропот разбивались усилия самоотверженных бордов-одиночек. Действие спектакля перенесется в прошлое, рассказывая об истории «Народной воли», а потом поведает о гибели тех, кто был ее душой, ее совестью. Но все время будет оно возвращаться на эту улицу, по которой бродит разный городской и съехавшийся из окрестных деревень люд, любопытствующий поглядеть на предстоящую казнь.

«В 70-х и 80-х годах, когда идея захвата власти культивировалась народовольцами, они представляли из себя группу интеллигентов, а на деле сколько-нибудь широкого, действительно массового революционного движения не было. Захват власти был пожеланием или фразой горсточки интеллигентов, а не неизбежным дальнейшим шагом развивающегося уже массового движения», — писал Ленин.

Эта отъединенность, оторванность от масс, единственно способных в конечном итоге решить судьбу революции, с самого начала освещает трагическим светом героев спектакля. Но что это были за люди! Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Александр Михайлов... Каждый — живая легенда. И какого опаляющего чувства исполнена сцена, когда, отчаявшись в мирной работе, поклявшись исполнить приговор, вынесенный ими российскому монарху за все его злодеяния, народовольцы запевают свой гимн, одухотворенные, отрешенные от всего мелочного.