Обретение Энкиду - Страница 54

- Мурзик, как пишется слово "Вавилон"?

- А?

- Через "о" или "а"?

Пока Мурзик соображал, Цира подняла голову от листка и встряла:

- В "Вавилоне" и "о" и "а" есть. Головой бы думал, брат Энкиду.

- Цира! - зашипел я. - Ты мне весь педагогический процесс ломаешь.

Мурзик присел рядом с Цирой, но глаз от меня не отрывал. Вид у него был настороженный.

- А что, - тревожно спросил он, - не так что-то?

Клинья, выводимые Мурзиком, шатались и падали друг на друга, как пьяные. У Циры почерк был тонкий, неразборчивый, но уверенный. Даже самоуверенный какой-то.

- Дело такое, господин, - объяснил мне Мурзик шепотом, чтобы Цире не мешать. - Если я завтра эту контрольную хорошо напишу, корки дадут, что я грамотный. А с этими корками мне в редакцию ход открыт... Там привечают, если кто из эксплоатируемых творить захочет... Только баба эта кривоногая, она у них главная, оказывается, все исправляет и переправляет... Только имя оставляет, ну - подпись, то есть... Кто заметку сочинил...

- А про что заметки?

- Про разное. Про издевательства рабовладельцев. Про эксплоатацию. Про разные успехи...

- Чьи?

Цира подняла голову и сказала, что мы ей мешаем. Мы замолчали. Она снова уткнулась в мурзикову писанину, старательно шевеля губами над каждым словом.

Мурзик еще тише сказал:

- Про успехи - это если кто освободился благодаря партии или ловко обличил кровососа... Я у них за бескомпромиссного борца канаю. Потому что под смертным приговором хожу, чудом спасся, а новый хозяин смертным боем меня бьет. За это... вольнолюбивый и несгибаемый нрав.

- Это кто тебя смертным боем бьет? - спросил я, повысив голос. - Это я, что ли, тебя смертным боем бью?

Мурзик покраснел.

- Ну так а что...

- Да я на тебя две сотни сиклей выложил, на ублюдка, чтобы ты... А ты... Такое сказать! Про брата!..

Цира стукнула кулачком по столу.

- Вон из кухни! - прикрикнула она. - Оба!

Я резко встал и вышел. Мурзик поплелся за мной, бубня:

- Сами же велели... в доверие...

Я не отвечал. Я и сам не знал, что меня это так разобидит.

Седьмым Энкиду оказался наш одноклассник Буллит. Ицхак заявил, что давно подозревал нечто подобное. Любой из нас мог заявить то же самое, просто Ицхак, как всегда, успел первым.

Совещание проходило у меня на квартире. Набились тесно на кухне. Ицхак занял кресло, Луринду уселась у него на коленях. Цира пригрелась на ручках у меня. Я сидел на табуретке в углу. Цира мешала мне пить чай вечно оказывалась между мной и моей чашкой. Один Мурзик-Хашта сидел без дамы, и ему было удобно. Он начал отращивать волосы. Он растил их уже неделю. Пока что волосы не выросли, но оба мы знали, что мой приказ выполняется. Я купил для него серьгу. Пока не отдавал - берег до того дня, когда Мурзик получит вавилонское гражданство.

- Итак, - сказал Ицхак, немного приглушенный навалившейся на него Луринду, - мы нашли седьмого. Гипотеза блестяще подтвердилась: как только двое Энкиду оказались достаточно близко друг к другу, один из них вспомнил родной язык...

- Подожди, - перебил я. - Ты имеешь в виду нас с Мурзиком?

- Ну да, конечно.

- Так ведь и ты, Изя, - Энкиду.

- Я Энкиду в меньшей степени, чем Мурзик. Моего процента не хватило, чтобы актуализировать твои проценты... кстати, тоже не слишком большие.

- Ладно, - махнул я рукой. - Гипотеза принимается. Все равно другой у нас нет, да и факт, можно сказать, уже свершился, а как его объяснить дело десятое...

- Угу, - вставил Мурзик.

- Я прошу вас не забывать, братья, для чего мы здесь собрались, напомнила Цира. Все посмотрели на нее. Лично я видел только ее тонкий затылок, но голос у Циры был суровый. - Мы собрались для того, чтобы обсудить, каким образом два последних Энкиду могут быть привлечены к нашему общему великому делу.

- Ну, комми я беру на себя, - сказал Хашта-Мурзик. - Скажу им, что это... что кровососы задумали акцию... Надо, мол, ввести несколько представителей народа. Большинства, то есть, эксплоатируемого.

- Это где он так насобачился? - изумился Ицхак.

- Мурзик - член коммунистической партии, - пояснил я. - Это сделано в наших общих интересах.

Ицхак присвистнул. Луринду поморщилась и потерла ухо.

Цира спросила Мурзика:

- Ты ручаешься за то, что комми придет?

- А то! - горячо сказал Мурзик. - Она меня этим... самородком называет. Говорит, кровососы нарочно таких самородков - ну, принижают и пытают всячески, чтобы им, значит, кровососам, самим процветать на нашей, самородковой, кровушке...

Луринду сказала капризно:

- Изя! Пусть он замолчит! У меня уши вянут!

- Мурзик, высказывайся по существу, - сказал Ицхак.

- А я и высказываюсь... Придет эта баба, никуда не денется. Я уже понял, чем ее взять можно. Она ведь... - Тут Мурзик подался вперед, и на его физиономии отпечаталось искреннее изумление. - Она ведь на самом деле во все это верит! Ну, в кровососов, в эксплоатируемое большинство, в бомбометание... То есть, на полном серьезе!.. А сама Институт этих... благородных дев заканчивала, правда! Я у ней дома был, она вышивает хорошо. И макраме делает. У ней всюду висят, как шелкопряды какие-нибудь... Замуж ее надо...

- Вот ты и женись, коли такой добрый, - холодно сказала Цира.

Мурзик покраснел.

- Да нет, не хочу я... на ней.

- Да? - Цира аж затряслась у меня на коленях. - Ее ты просто так трахать хочешь? Да? Порядочную вавилонянку? Институт заканчивала, надо же! Дев! А она дева, да? Ты ее уже лишил девственности, а? Ну? Что молчишь? Холуй! Сукин сын! Ублюдок!..

Мурзик ошеломленно глядел на Циру и молчал. Цира потянулась, чтобы огреть его по морде, своротила чашку, облила себе платье и закричала:

- Да ебать тебя в рот!..

- Кого? - глупо спросил Мурзик.

- Тебя!

- Это... ты, что ли, меня в рот ебать будешь? - спросил Мурзик еще глупее.

- Я! - ярилась Цира.

- Тише, Цира, замолчи, - сказал я, удерживая ее за плечи. - Не трахал он ее. Не лишал девственности. Ведь ты не трахал коммунистку, а, Мурзик?

Мурзик густо покраснел и не ответил.

- Я одного не понимаю, - спокойно вмешался Ицхак. - Какое это имеет отношение к делу?

- Никакого! - уксусным голосом сказала Цира.

Я отпустил ее. Она стрелой налетела на Мурзика. Он взял ее за руки, развел их в стороны и с доброй улыбкой стал смотреть, как она дергается и извивается. Потом, когда она утомилась, сказал тихо: