Обреченный странник - Страница 5

— Зато по–людски, — рассмеялся Сухарев. — Пиши расписку, иначе не видать тебе мастера, как своих ушей.

Иван, чуть подумав, поглядел внимательно в непроницаемые глаза губернатора и, махнув рукой, взял со стола перо, обмакнул его в чернильницу и, придвинув к себе поданный Сухаревым большой лист александрийской бумаги, четко вывел на ней: "За сим свидетельствую, быть одной третьей от дохода найденных мной серебряных руд отданными в пользу Тобольского губернатора Алексея Михайлова, сына Сухарева, коль он мне повсеместно в предприятии моем помощь оказывать станет". Затем размашисто расписался и, издали помахивая листом, презрительно скривясь, спросил:

— Теперь довольны, ваше высокопревосходительство? Все по–вашему? Сказывайте, где мне того мастера сыскать.

— Дай–ка прочесть вначале, чего ты тут понаписал, — взял Сухарев в руки расписку, — а то, может, нацарапал там непонятно что.

— Я свое слово завсегда держу. Теперь ваша очередь, скажите про мастера, и задерживать вас не стану.

— Вот сукин сын, — побагровел Сухарев. — Играть вздумал! Дай, кому говорю!

— Сперва ваше слово, потом моя бумага, — и не думал сдаваться Зубарев.

— Пусть будет по–твоему, — согласился губернатор. — Если что не так написал, я тебя и в Москве, и в Петербурге сыщу, не обрадуешься. Найдешь в казенной палате форлейфера Тимофея Леврина, что с Колыванских заводов по казенной надобности до нас прибыл. Скажи ему, что мной послан. А уж дальше сам с ним дело веди.

Иван молча положил перед Сухаревым свою расписку и, не поклонившись, вышел. Прямо из губернаторского дома он направился в сторону казенной управы, где без труда нашел Тимофея Леврина. Тот оказался подвижным человеком невысокого росточка, черноглазым, с кудрявыми, вьющимися по–цыгански волосами. Когда Иван объяснил ему причину своего визита, Леврин весело рассмеялся и спросил:

— А как же ты, братец, руду свою плавить собираешься?

— В печи, — растерянно ответил Иван.

— В русской, поди? — еще громче захохотал Леврин.

— А в какой надо? У меня другой нет.

Отсмеявшись, Леврин терпеливо объяснил, что печь для выплавки руды требуется особая, какие бывают на рудоплавильных заводах, а без таковой печи и думать нечего пытаться расплавить руду. Иван озадаченно почесал в голове и спросил:

— А там, на заводах, печи люди делают?

— Знамо дело, люди. И горшки не боги обжигают.

— Так, может, попробуем и мы такую в Тобольске выложить? Сам–то сможешь?

— Почему не смочь, смогу, коль помощников ко мне приставишь и материал нужный весь достанешь.

— По рукам! — протянул Иван ему свою твердую ладошку. — Если скажешь, что птичье молоко требуется, то и его сыщу.

Тимофей Леврин оказался необычайно веселым и общительным мужиком. Он так и сыпал поговорками, присказками, разными историями. Ивану, привыкшему иметь дело с осмотрительными и чаще всего молчаливыми купцами, поначалу претила веселость горного мастера, но уже через день он привык и воспринимал как должное шутливый тон своего нового знакомца.

— Ты, братец мой, не в бровь, а в глаз попал, на меня угодивши. Иной бы с тобой и говорить не захотел, отправил бы прочь, как путника в ночь. Зато я тебе сгожусь да про ту руду доподлинно все обскажу, ты уж мне поверь, не подведу. Для начала покажи, что за камешки от башкирцев привез, может, то булыжники обыкновенные, глянуть требуется.

Иван повел его к себе домой, вытащил из кладовой привезенные с Урала образцы руды, вывалил из сундука, где они хранились, на стол.

— Как определить: есть ли в них серебро? А может, и золото окажется? с надеждой спросил он Леврина.

— Маленький — мал, большой — велик, а средний бы и в дело пошел, да никто не нашел, — неопределенно высказался Леврин, неторопливо и осторожно перебирая камни, прикидывая их вес на руке. Некоторые он даже нюхал, поднося вплотную к лицу, наконец, насмешливо спросил Ивана:

— Чего мало привез?

— Знаешь, как их тащить–то на себе несподручно? Мы прошлой осенью по горам лазили, так едва живы сами остались. Хорошо, хоть вот это привезли, кивнул Иван на камни, — а ты: "Мало привез"! Скажешь тоже…

— Кучился, мучился, а что тащил, все обронил, — звонко рассмеялся Тимофей, посверкивая крепкими белыми зубами. — Ты, Вань, угомонись, не ершись. Я те правду сказываю, не обессудь. Мало породы. Ее бы пудов десять взять, чтоб плавку провести как надо. Пойдет, конечно, и это, но сразу говорю: о точном результате не скажу.

Они легко перешли на "ты", поскольку были почти одногодки, и что–то неуловимое делало их похожими, может быть, интерес к трудному делу рудознатства или редкая беззаботность и легкое отношение к жизни. Леврин был родом с Алтая и там с малолетства имел дело с горными мастерами, видел, как строят печи для плавки, подбирают породу для испытаний, готовят шихту. Правда, ходил пока в помощниках мастера, дальше того не пошел, но выбора у Ивана не было, других знатоков рудного дела в Тобольске не найти. Слава Богу, что и такого отыскал, можно сказать, подфартило ему с Левриным.

— Мне хоть бы знать: есть серебро в этих камнях, хоть самая малость, а потом я тебе их привезу, сколь требуется. Надо десять подвод — будет десять! — разошелся Иван. — Мне чего, мне из самого Сената бумагу дали, а надо, так и до императрицы дойду! Ты меня еще не знаешь! Я ни перед чем не остановлюсь, — гордо выпячивал он грудь перед тем.

— Кабы на Тарасовой голове да капуста росла, так был бы огород, а не плешь. Ты, браток, скажи лучше, как мне сейчас из этой малости серебро извлечь, коль оно есть там? А кабы да кабы на другой раз оставь.

— Чего надо, чтоб серебро выплавить?

— Много чего. Прежде всего, печь нужна, а ее возле дома, на улице, не выстроишь, плавильня требуется. Во–вторых, кирпич особый нужен, который бы жар выдержал, не развалился. Опять же инструмент должен быть разный, присадки всякие. Тут работы не на один день. Так–то, браток, серый лапоток.

Иван терпеливо слушал и прикидывал про себя, где и что можно найти для плавки. Он чувствовал: Леврин больше стращал его, чтоб цену за работу поднять. Те же кузнецы варят и плавят железо и не хнычут о всяких особых приспособлениях, инструментах. Но отступать он не хотел, а потому пообещал уже через неделю достать все необходимое, а под плавильню приспособить собственный каретный сарай, освободив его от саней и колясок и выложив внутри печь, какую Тимофей покажет.

— Ладно, ты, как погляжу, парень ухватистый, — сказал на прощание Леврин, — авось, да и сладим дело. А знаешь, чего жена мужу сказала, когда он лошадь продал, ей ожерелье купил, а ее заместо кобылы и впряг дрова возить из лесу?

— Нет, не знаю, — заранее улыбаясь, ответил Иван.

— Та жена и говорит соседке: "Не то досадно, что воз велик наклал, а то досадно, что сам сверху сидит". Гляди, как бы и тебе потом, как той бабе, не запричитать. Не передумаешь?

— Нет! — упрямо тряхнул головой Иван.

Вечером, когда за ужином собрались все Зубаревы и иванов тесть, Карамышев, мать осторожно спросила:

— Как дальше жить станем, Вань?

— А как ране жили, то и дальше та кже пойдем, — беспечно ответил Иван, но весь напрягся, предчувствуя начало серьезного разговора. Он покосился на Андрея Андреевича, у которого выразительно двигался вверх–вниз кадык, когда он подносил очередную ложку супа ко рту. Несколько раз осторожно стрельнули глазами на Ивана и Катерина с Антониной, но тоже молча продолжали есть, не вступая в разговор.

— Ты бы, Ванюша, хоть бы сказал, что будешь с лавкой делать, с товарами отцовыми, — мать всхлипнула. — Прости меня, Господи, грешницу великую, но отец в последнее время, перед смертью своей, когда ты в Москве–то был, очень переживал, как ты тут один останешься. Из–за того, почитай, и умереть спокойно не мог. Вчерась, слыхала я, ты с Корнильевыми поспорил. Они же тебе добра желают…

— Ага, пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву, — не вытерпел Иван, скрипнув зубами. — Или ты их, сродственников своих, худо знаешь? Да они друг у дружки готовы последний кусок вырвать. А меня собрались и вовсе под опеку брать. Вы, поди, все и слышали, — обратился он к Карамышеву.