Обреченный мост - Страница 3

– Полей огонька, Серёжа, к двери караульного помещения, чтобы им видней было выползать!

Струя трассирующих пуль из пулемётного ствола пошла навстречу фашистам.

– Молодец, Серёжа! Вот теперь-то другое дело! – крикнул комиссар. – Давай, давай, подсвечивай! – и, приподнявшись, метнул гранату в пулемётную точку врага. Пулемёт смолк.

Но вот из ещё одного укрытия загрохотал «МГ». Партизанам пришлось прижаться к земле, укрываясь за камнями.

Хачариди сменил магазин, выждал несколько секунд, прицеливаясь, и резанул короткой очередью. Пулемёт немцев умолк. Ещё несколько очередей из партизанских автоматов и пулемёта, два взрыва гранат – и стал слабеть вражеский автоматный огонь. Наконец разрывами гранат и струёй пуль было прорвано заграждение из колючей проволоки – и путь для решительной атаки открылся. Кто-то из партизан добежал до караульного помещения и бросил гранату в окно, из которого фашист вёл огонь. От взрыва раму окна вырвало с коробкой и выбросило наружу.

– Сжимайте кольцо! – закричал Левков.

Фрицы стали пятиться на фланг, к мостику. Но там их встретила группа во главе с Лесницким. Трое немцев рухнули как подкошенные, а ещё примерно столько же залегли.

Темнота всё сгущалась, позволяя врагам отползти или затаиться – с тем, чтобы выстрелить в спину. А тут ещё стал разгораться пожар в караульном домике, и в багровых отблесках целиться оставшимся в строю охранникам стало легче. Надо было побыстрее закончить операцию.

– Дави гадов! – донёсся с левого фланга голос Левкова. – Вперёд!

Партизаны – к тому времени уже почти все проскочили через проломы в «колючке», – пошли в наступление. Немцы отстреливались короткими очередями и одиночными выстрелами из укрытий. Левков – он бежал одним из первых в шеренге, – вдруг как споткнулся и упал. Саша Олешко бросился к нему с криком:

– Хлопцы! Командира нашего убило!

Партизаны забросали гранатами охранников в последних двух укрытиях, откуда ещё велся огонь.

…Оказалось, Мишу Левкова только ранили в ногу. Его перевязали, помогли подняться и повели под руки. Ещё четверых партизан задели пули или осколки гранат, но тяжёлых ранений не было. Комиссар приказал:

– Уходим, пока за нами не увязались каратели.

Кто-то из темноты сказал:

– А считать, сколько их было, не будем!

– Пусть их считают те, кто посылал сюда, – ответил Лесницкий. – Нам с ранеными будет тяжело идти, поэтому нужно торопиться. Не нарваться бы на засаду.

Собрав, по возможности, трофеи, построились у «точки сбора», вековых сосен, подсвеченных пламенем пожара. Из веток и плащ-палаток соорудили носилки для раненых и распределили, кто и когда будет нести.

– Уходим другой дорогой, – распорядился Лесницкий. – Хотя немного дальше, но безопасней. Хорошо, что уничтожили телефонную связь, не успели они поднять тревогу.

– Зато нашумели да фейерверк устроили, – проворчал Хачариди. – На двадцать вёрст шухеру.

– Это если экономно считать, – отозвался Арсений. – А куда денешься? Без гранат мы хрен бы их выкурили.

Вскоре – не прошли и километра, – где-то позади и в стороне, на дороге из Мамут-Эли, послышался гул моторов.

– Опоздали фрицы! – по-мальчишески радостно воскликнул Володя.

Руденко прислушался, мельком глянул на часы и сказал:

– Сейчас они взлетят к небу.

И действительно: не прошло и трёх минут как громыхнул отдалённый взрыв. Эхо прокатилось по ночному лесу и горам. Гул машин прекратился. И там, откуда донёсся взрыв, и на мгновение осветилась кромка низких облаков, поднялась беспорядочная стрельба.

– Что это? – спросил кто-то из партизан.

Комиссар пояснил:

– Наши мины сработали. Головная машина наскочила и взорвалась. Фашисты на других машинах с перепугу палят вслепую. Это у них бывает частенько. Считают, что попали в засаду и окружены партизанами. До утра никуда больше не сунутся.

– А как вы узнали, что они сейчас должны взлететь? – спросил у комиссара Вася Ерёменко.

– Да как тебе объяснить, парень? Видать, потому, что за эти годы я много раз побывал здесь. Запомнил каждый зигзаг и поворот дороги. Определил по гулу машин, до какого поворота они доехали. А там – наши мины. Теперь понял?

– Теперь я очень понял, – ответил Вася комиссару. – Спасибо. Может, ещё понадобится этот урок и мне.

Идущие в авангарде приостановились: короткий привал. Измученные, уставшие партизаны молча падали наземь.

Подойдя к раненому Левкову, Тарас Иванович спросил:

– Ну как ты, друг Миша, себя чувствуешь?

– Да вот, думаю, что кость цела, но, наверно, надолго выйду из строя.

– Ничего, – ответил комиссар. – Поправишься, ещё и на твою долю хватит бить фашистов. А сейчас крепись. Всё будет хорошо. Я услышал, что командира убили, а не смог поверить. Чую – живой, и всё. Вот видишь, как бывает, Миша? Чувства всё же говорят правду.

– Да, это так, – сказал Михаил комиссару. – Но я думаю, что не родился ещё тот фриц, который должен убить меня. Я ведь живучий.

– Да оно-то так, ты у нас из особого теста состряпан, – улыбнулся Руденко. – Хоть всякому концу приходит конец, но не в одно время, дорогой товарищ Миша.

Где-то там, под перевалом, в небо взлетели одна за другой три ракеты. И, как по команде, закончилась бессмысленная фашистская перестрелка. Стал слышен надрывный вой мотора какой-то машины, взбирающейся по алуштинской дороге.

После короткого отдыха партизаны тронулись дальше.

– Молодец, Серёга, – сказал Руденко, пристраиваясь в авангард, к разведчикам. – Да ты, впрочем, всегда молодец. Урок Финской даром не прошёл.

– Ещё тот урок, – кивнул Хачариди. – Врагу не пожелаешь. А всё-таки, чего мы на этих, – он показал, не оборачиваясь, за спину, будто и так было не понятно, о ком речь, – наехали? Ладно бы на жандармов или офицерьё, а то сидят тихо…

– Стратегия, – отозвался комиссар. – Не зимой, так весной погоним фрица к чёртовой матери, водохранилище нам самим понадобится.

– Мудрёная стратегия, – тряхнул курчавым чубом Хачариди. – Хотя как знать… – продолжил он вполголоса, когда Руденко растворился в темноте по ходу колонны. – Показали немцам, что мы плотину взрывать не собираемся, а значит, и ни к чему большой караул здесь держать.

…Шли чёрными тропами, неся на усталых плечах трофейное оружие, боевого командира и ещё троих раненых. Уставшие, голодные, только к рассвету добрались в расположение отряда. Разошлись по своим шалашам, падая брёвнами на подстил из ветвей и листвы, ни о чём больше не говоря ни слова. Несколько мгновений ещё слышны были только стоны да вздохи, а затем наступила мёртвая тишина.

И удалось поспать целых шесть часов подряд, прежде чем прибежал посыльный из штаба. Пришла радиограмма из ЦШПД: выдвигаться в район долины Коккоз и подготовиться к приёму отряда диверсантов.

Новик в качестве «флюгера» и впрямь находится на крыше.

Блиндированной крыше склада «B», – объекта, помеченного на картах разведотдела жирным красным кружком. Сколько сотен тонн топлива хранилось тут, в старинных казематах и штольнях – толком и известно-то не было. Но то, что именно сюда, на базу «Kriegsmarine», свозят с «Керчи товарной» ребристые бочки с маркировкой «огнеопасно», выгруженные из составов, проскочивших партизанские засады – знали достоверно. Отслеживались они ещё от самой Владиславовки и теми же партизанами.

Бывший пороховой погреб форта ничуть не выделялся на мрачном фоне Ак-Буруна – обрывистого каменистого мыса, замыкавшего Керченскую бухту. Со стороны и не разглядишь. Как, впрочем, оставалась почти незаметной и вся крепость, некогда равная по значению и мощи Кронштадту, – но в отличие от последнего практически не заметная ни с берега, ни с моря. Потому как эта крепость в своё время, была чудом фортификации.

Построенная в 1857 году, при Александре II, талантливым инженером и главным «строителем» Севастопольской обороны 1854—55 годов генерал-адъютантом Тотлебеном, Керченская крепость когда-то была одной из семи главнейших крепостей России, и предназначалось ей быть главной и единственной опорой Российской империи на Чёрном море. Прискорбные условия мирного договора 1856 года весьма ограничивали военные возможности империи на этом фланге. Строили Керченскую крепость секретно, но с размахом. И, надо сказать, она вполне оправдывала своё предназначение.