Обреченный мост - Страница 13

Порыв ветра в очередной раз разворотил жухлую стену камыша. И в образовавшемся проломе…

Капитан обернулся туда, куда недовольным и напряжённым взглядом уставился старший лейтенант.

– Этого ещё не хватало!

По узкой полосе песка и размытой глины, отрешённо и неспешно, будто в плену тихой и грустной заботы, или высматривая что-то под ногами, брела одинокая фигурка в деревенской кацавейке и старушечьем буром платке с концами, заведёнными в подмышки, видимо, завязанными в узел на спине. Женщина, девушка, а может, и вытянувшаяся не по годам девочка-подросток? Рассмотреть лицо её в глубине платка, натянутого чуть ли не до носу, было невозможно, а русые локоны, выдернутые из-под платка ветром, в блеске утреннего солнца вполне могли быть даже космами седины.

Разведчики переглянулись.

– Это что за метаморфоза? – недовольно буркнул Войткевич, наконец дотянув до пояса шерстяную сырую сорочку.

– Главное, откуда? – исподлобья следя за тонкой фигуркой, задумчиво произнёс капитан Новик. – Не должно бы тут…

Ни содействия, как, впрочем, и противодействия местного населения разведчики не ожидали. По свидетельствам редких беглецов с «той стороны», с октября месяца немцы, и без того расточительные в отношении «трудовых ресурсов», провели тотальную эвакуацию жителей из прифронтовой зоны, которой, по сути, стал весь без исключений Керченский полуостров.

Впрочем, эвакуация – термин статистический, для сухой, лишённой всяких эмоций, отчётности. На практике были повальные облавы и вывоз трудоспособного населения в Германию, и, конечно, расстрелы. По любому подозрению и безо всякого. За «излишки» продовольствия, за вражескую пропаганду, скрученную в козьей ножке, за связь с партизанами, отчётливо отдающую сыростью подземелий и заметной копотью на лице. Было даже, что в саду имени Сакко и Ванцетти почти всё лето провисело тело мальчика лет девяти, который был повешен за то, что сорвал с дерева абрикос.

Город как будто вымер. И даже «не как будто…»

А ведь ещё недавно в «Зимнем театре» ставила спектакли местная труппа, в «Летнем» крутили трофейную «Серенаду солнечной долины». Выходил «Вестник Керчи», были открыты двери церквей и археологического музея. Даже 1 Мая был объявлен оккупантами днём всенародного праздника, и отдел пропаганды при городской управе организовывал лекции для населения, убеждая, что Германия – Es ist самая культурная и цивилизованная в мире страна. Казалось, что трагическая участь, уже постигшая к тому времени 7000 евреев и прочий «неблагонадежный элемент» (совработники, заложники, военнопленные), минует «незапятнанных». Их не расстреляют в Багеровском рву, или на рудниках завода, или в Аджимушкайском карьере…

Накануне же неизбежной схватки, когда только четыре километра пролива разделяли эвакуированную с Тамани 17-ю армию Вермахта и войска Северо-Кавказского фронта, достаточно было просто оказаться на улицах города, чтобы тут же попасть на допрос в полевой комендатуре «Feldkommandantur 676 Kertsch»[15], в силу привычки называемой населением «гестапо». Или по меньшей мере в местной «Ortskommandantur»[16], которых в городе было три. По одной на район.

А уж невинная прогулка в районе дислоцирования береговой охраны означала незамедлительный расстрел. Но лишь в том «счастливом» случае, если невинность заблудшего не вызовет у патруля сомнений. Тогда счастливчик отделается просто пулей.

При освобождении Керчи в апреле 44-го из почти ста тысяч довоенного населения встречать освободителей вышло чуть более трёх сотен человек. Больше некому было…

No pasaran! No volarän[17] тоже

– Сколько у нас времени? – спросил Мигель на ухо партизанского минёра Алексея Сивенкова, заменившего погибшего Антонио Арбелоа, штатного сапёра «испанской» диверсионной группы.

Группы, от которой осталось только двое.

– И много и мало, – рассудительно ответствовал Сивенков, возясь со связкой толовых шашек под округлым боком цистерны, охваченной массивными цепями со скобами кронштейнов на концах.

– Это как?..

– А так, товарищ лейтенант, – Алексей остругал перочинным ножом картон с торца одной из шашек и продолжил, перекрикивая грохот колес и стук рельсов: – Был бы у меня часовой механизм, сейчас бы выставил минут пять – семь, сколько там осталось до станции, и всё, можно спрыгивать!..

– Это мы уже обсуждали, – поморщился Боске, сдвинув немецкую каску на затылок. – А так?

– А так нам придется держаться до самых последних секунд, – ответил вместо минёра Сергей, выглядывая в конец поезда из-за дубовых брусьев, подпиравших цистерну. – Сколько будет гореть метр-полтора бикфордова шнура, секунд десять? – уточнил он у Сивенкова.

– На таком ветру, может, и быстрее сгорит, – пожал тот плечами.

– Значит, так, – решительно поднялся на ноги Мигель и переправил «Шмайссер» из-за спины под руку. – Благодарю всех за помощь. Помощь была неоценима. Но это наше задание, нашей диверсионной группы, поэтому прошу всех остальных товарищей покинуть состав. И вот что ещё… – Лейтенант смущенно кашлянул и, тронув Хачариди за рукав шинели, добавил, склонившись к нему каской к каске: – Заберите с собой Родриго, пожалуйста.

Как у «везунка» Хачариди – неизменный адъютант Володька, у молодого лейтенанта имелся свой не то помощник, не то подопечный Родриго Виеске. Хотя, на взгляд Сергея, лейтенант и сам нуждался в присмотре, поскольку разницы в возрасте у рыцаря испанской революции со своим Санчо Панса практически не было.

Хачариди понимающе кивнул, но ответил неожиданно:

– Ребята заберут вашего парня. Я остаюсь с вами.

– В этом нет необходимости, – замотал головой Мигель.

– Теперь есть.

Не добавив ни слова, Сергей приткнул сложенные сошки «ZB» к дубовой опоре и, будто не целясь, дал короткую очередь в конец состава. Сухой треск словно бы тут же и снесло встречным ветром, – но его наверняка донесло до ушей транспортного караула на задней платформе.

– Что вы, чёрт возьми, делаете! – зашипел было лейтенант Боске, но тут же увидел, как всего за три цистерны до них кувыркнулась за леера ограждения серая фигурка, вспорхнув полами шинели, словно подстреленная ворона.

– Я останусь один! – закричал Боске, припав на одно колено. – Удержаться несколько секунд на цистерне несложно, гранат они не применят, побоятся. Я не дам им потушить шнур, пока…

– Пока живы будете, – оборвал его «Везунок». – А если вас не прикрыть, то продлится это недолго. Малахов! – кликнул он матроса, который даже теперь не нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы запахнуть шинель, спрятав тельняшку, дырявую, как легендарное полковое знамя.

– Я остаюсь! – зло бросил Арсений через плечо, даже не услышав ещё новой команды.

– Остаёшься, – согласно кивнул Серёга Хачариди. – Остаёшься за старшего группы! Группа немедленно покидает состав! Головой отвечаешь, чтобы все живые и здоровые добрались до своих, ясно? Особенно за Родриго!

– Ясно, – нехотя протянул Малахов. – Но…

Не дожидаясь его возражений, Сергей Хачариди забросил пулемёт за спину и по стальным скобам на замасленном боку цистерны проворно исчез из поля зрения Малахова, поднявшись наверх.

Матрос исподлобья взглянул на оставшегося Мигеля Боске – в конце концов командовал операцией именно он.

– Подтверждаю, – положил лейтенант руку на плечо Арсения. – И это… Нас не дожидайтесь. Будем живы, сами доберёмся.

Видимо, и у этого патруля береговой охраны не возникло сомнений, что Die Frau, оказавшаяся на диком пляже между причалом и зенитной батареей Люфтваффе, не является ни партизанкой-разведчицей, ни тем более русской парашютисткой. Так что судьба её решилась просто и даже как-то весело. А то такая смертельная скука – ни свет ни заря таскаться в промозглом тумане по берегу, продуваемому всеми ветрами.