Обреченная - Страница 14

– Кто это? – резко спросила я.

– Ноа Синглтон? – снова спросил он, закашлявшись на моем имени.

– Черт побери, кто это?

Мужчина не ответил, но я могу поклясться, что на том конце провода послышался звук упавшего стакана.

– Я спрашиваю, кто это? – повторила я.

– Это… твой отец.

Мы встретились на другой день в баре в cеверной части Филадельфии, неподалеку от Темпльского университета. Бар был зажат между угловым киоском, торгующим лотерейными билетами и жареными сосисками, и чем-то вроде старинного съемного дома безработного огородника. На шнуре, привязанном к телефонному проводу в десяти футах у меня над головой, болталась пара новеньких кроссовок, которые раскачивались надо мной, как ядовитая омела. Я встала под ними, поглядела сначала направо, а потом налево, а затем быстро завертела головой туда-сюда, чтобы убедиться, что я действительно пришла куда надо. Сто ярдов в одну сторону – и студенты в колледже изучают «правило исключения бессрочного владения» и теорию относительности. Сто ярдов в другую сторону – и вот какой-то бедный тинэйджер получает нож в сонную артерию за то, что не передал положенное количество кокаина парню по прозвищу Хрясь. На навесе над входом желтыми буквами было написано «Бар-Подвал». Не надо было особенно присматриваться, чтобы увидеть под ними остатки прежнего названия, написанного красными буквами. Название было то же самое, только в обратном порядке – «Подвал-Бар». В десяти футах над моей головой на весеннем ветру крутились кроссовки. Под навесом виднелась камера, встречавшая посетителей. Я едва заметила ее, но как только вошла, ее линзы сфокусировались на мне.

Я вошла ровно в 17.30. Солнце все еще расцвечивало небо раннего вечера и будет расписывать его еще примерно час. Ровно час я отвела себе. Ровно час. После этого я снова выйду на Брод-стрит-лайн и пойду к центру города, прежде чем кто-нибудь успеет принять меня за а) ученицу государственного колледжа или б) за ту, кто виноват в пропаже наркотиков, которые парень с ножом в сонной артерии прятал в своих трусах.

В баре было темно, так что моим глазам потребовалась пара секунд, чтобы привыкнуть. Я узнала его сразу же – не потому, что он был единственным белым в баре, а из-за того, что он смотрел на меня таким взглядом, которого я всю жизнь дожидалась от моей матери. Он стоял за стойкой, вытирая край кружки полосатым полотенцем. Я всегда рассматривала лицо матери, изучала каждую его пору, изгиб каждой брови, мочки ушей, выискивая наше родство. В моем лице не было ничего от нее. Войдя в «Бар-Подвал», я сразу же поняла почему.

Мой отец, вероятно, был куда моложе, чем казался. Морщины прорезали его лоб хаотично, словно мать-природа не была уверена, каким образом его лучше состарить. В темноте паба ярко пылали его зеленые глаза. И прямо над ними, там, где начиналась линия его некогда густых, но уже начавших редеть волос, я заметила слабое эхо моей собственной линии волос. Зазубренный и непонятный, зигзаг волос тянулся по нашим головам от уха до уха. Не могу объяснить, почему, но до этого момента я не понимала, что это может быть привлекательным.

– Ноа? – сказал этот мужчина, поднимая взгляд.

Я кивнула.

Он отер руки о то же самое полотенце, которым за мгновение до того протирал пивные стаканы, винные бокалы, стопарики и деревянные столы, и застыл, не зная, что делать дальше. Обниматься – это было бы уже слишком, но рукопожатие – это было бы слишком холодно, а я уверена, что этого он хотел избежать. Звякнул колокольчик, дверь открылась и закрылась, и тут он резко, как директор хлопает по столу, повернулся прямо ко мне.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он.

Я вздохнула.

– Ну вот, пришла.

– Хочешь куда-нибудь подальше от глаз? Только мы с тобой? – спросил мужчина полуутвердительно-полувопросительно. Не дожидаясь ответа, он прошел вдоль стойки, поднял деревянную откидную доску, вышел, опустил доску и повел меня к маленькому столику в заднем углу, прихватив по дороге бутылку воды. Я пошла следом за ним.

– Всё в порядке? – спросил мой отец по дороге.

Я, помедлив, кивнула.

– Уверена? – уточнил он. У него был ласковый голос, словно он знал, что нам немного времени придется провести вместе. Мой язык тела показывал ему, что я вся ощетинилась, так что каждый раз, когда отец испытывал мое хладнокровие, он старался быть привлекательным, обаятельным и сдержанным.

– Нну-у, – согласилась я. – Всё в порядке.

В углу было темнее, и обстановка была куда более приватной. У нас за спиной было маленькое окошечко, вырезанное в панели под крестики-нолики, так что я уступила. Если нужно, нас будет видно. Меня будет видно снаружи.

– Тебе принести что-нибудь выпить? – предложил отец.

Я изобразила улыбку, чтобы он чувствовал себя комфортнее, хотя и не понимала зачем. В конце концов, это он преследовал меня. Это он бросил меня. А не наоборот.

Я покачала головой.

– Нет.

– Что-нибудь съешь?

И снова я отказалась.

Отец провел пятерней по волосам, по ходу дела натягивая кожу. Больше он ничего не мог предложить. Он тяжело дышал, и я узнала это сопение. Не по телефонным звонкам – я сама так дышала, когда нервничала, каждый раз перед тем, как заснуть.

Потом отец повел рукой в сторону, приглашая меня сесть. Будто все пытался припомнить правила хорошего тона – или что там принято в случае заглаживания вины перед давно брошенным тобой потомством? Это смотрелось утомительно и одновременно трогательно. Он попытался накрыть мою руку ладонью. Я дернулась.

– Зачем ты вешал трубку? – спросила я наконец, немного успокоившись. – Ты что, не знаешь, что любой звонок – это пролог к очередной серии «Закона и порядка»?

– Господи, Ноа! – смущенно ответил мужчина, опустив очи долу. – Все было не так. Совсем не так.

– Я не шучу. Я уже вот настолько была от того, чтобы вызвать полицию. – Мои пальцы сжали миллиметр пространства, так что с определенного угла могло показаться, что я готова вцепиться в его плаксивую физиономию. – Люди психуют, когда приходится переходить дорогу рядом с незнакомцем, а ты считаешь нормальным вторгаться в мою жизнь через анонимный звонок?

Взрывы отцовского нервного смеха синкопически подчеркивали каденции моего голоса. Его лицо выныривало из темноты и ныряло в нее, и в какое-то мгновение свет из окна осветил его верхнюю губу. Там красовался широкий шрам размером с гороховый стручок.

– Итак? – спросила я. – Ты намерен ответить на мой вопрос?

– Я просто хотел увидеть тебя, – сказал отец перед тем, как сделать глоток воды.

– Вот таким образом? Мерзость какая! – огрызнулась я. – Отвратительная мерзость. Ты что, просто письмо мне послать не мог? Электронное хотя бы? Поспросить мою маму предупредить меня? Хотя бы сказать «привет» при первом звонке?

– Я не хотел, чтобы так вышло, – оправдывался он. – Я правда просто хотел встретиться с тобой. Что, так трудно поверить?

Я выглянула в окно, а затем снова посмотрела на собеседника.

– Да, трудновато. Особенно вот так.

– Я нервничал, – сказал он с кривой усмешкой. Я не могла оторвать от нее взгляда. Повстречай я его в библиотеке или кафе, он, несомненно, показался бы мне утонченным, возможно, даже отзывчивым, но в вонючем воздухе «Бар-Подвала» его неловкая улыбка стала отталкивающей. – Я просто нервничал, – повторил он. – Вот и всё.

– Прошло двадцать три года, – сказала я, стараясь говорить голосом моей матери, когда та обнаружила пачку сигарет у меня под подушкой в мой четырнадцатый день рождения. – Так почему сейчас?

Отец прокашлялся короткими двустишиями. Сидя напротив меня, он казался более полным надежд, чем я представляла себе, с учетом обстоятельств.

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Неужто? – рассмеялась я. – И ты звонил мне, чтобы сказать это? «Не знаю?» Давай, Калеб. Ты же можешь лучше!

– Я просто… – снова замемекал он, после чего отхлебнул из бутылки и зажмурился, словно не знал, какие подобрать слова. – Понимаешь, Ноа, есть в жизни такие вещи, которые заставляют тебя по-настоящему захотеть все исправить.