Образы детства - Страница 106

И не верить собственным глазам. Где изнуряющие тебя псевдопоступки, псевдоречи станут ненужными и уступят место стремлению быть точным... («Не сожалей о том, что сделано тобой,/А исполняй свой долг, чураясь окаянства».)

Как все-таки страх отступает, едва начинаешь о нем думать. Как дурное предчувствие, что ты скоро лишишься дара речи, развеивается, а вместо него возникает желание. Желание говорить и, где возможно и нужно, молчать.

О разновидностях страха.

Ночью после пирушки с теленком Мелузиной Лидия Тэльхен — дело шло уже к утру — выпроваживала из мансарды одного из своих возлюбленных. Это был хромоногий сын богатея Фосса; он хоть и мог принести госпоже Тэльхен свежее яйцо и глоточек молока—не в пример Хайнцу Кастору, каковой, вдрызг пьяный и совершенно нищий, дрых в мансарде у господина Эрнста, — однако же был неспособен оборонить ее от физического насилия. Во всяком случае, ни он, ни хрупкая Лидия не сумели захлопнуть приоткрытую дверь, на которую во всю мочь налегали снаружи. Русская речь вырвала из объятий Морфея и семейство Фрам. Четверо солдат отдавали дрожащей Лидии какие-то команды на своем языке и вполголоса переговаривались между собой. В тот первый раз все произошло очень быстро; Лидия, не знавшая ни слова по-русски, мигом поняла, что от нее требуется, поспешно распахнула дверь коптильни, каждый из четверки нахватал ветчины и колбас, сколько мог унести, и не успели Фрамы продрать глаза, не успели Шарлотта и Нелли Иордан спуститься со своего чердака, как все уже кончилось. Слышно было только громыханье телеги да топот коней, на полном скаку мчавшихся сквозь тьму.

Потом явился Хайнц Кастор и как следует накостылял Лидии. Никто не вмешался. В другой раз умнее будет.

Наутро Фрам лично известил о случившемся лейтенанта Петра, коменданта Бардикова. После обеда Петр уже сидел на фрамовской кухне, хозяйка угощала его обсыпным пирогом, и он говорил, говорил долго и порой очень сердито, а Сережа лаконично переводил. Комендант сказал: это нехорошо. Бандиты. Дверь запирать. Вызывать комендант.

Дом стоял крайне неудачно. По слухам, в лесах прятались солдаты, отбившиеся от регулярных частей. Большинство из четырнадцати налетов, совершенных на фрамовский хутор в течение дальнейших полутора лет, имели куда более ощутимые последствия, чем первый—долгое обучение страху. В семьях участников подробности передавались из уст в уста, словно легенда; как однажды Шарлотта, услыхав ночью в доме крики молодых женщин, выплеснула на свой порог бутылку лизола и гаркнула навстречу рвущимся в комнату солдатам: «Тиф!» Слово, не требующее перевода и действующее, как анафема. На сей раз никто в комнату не проник, кроме фрамовской скотницы Херты, которая рухнула у двери на пол: Госпожа Йордан, что ж они со мной сделали.

Лейтенант Петр распорядился наладить телефонную связь между фрамовским хутором и деревней. В большой комнате стоял теперь полевой телефон, напрямую связанный с комендатурой. Дважды комендант разгонял мародеров, примчавшись верхом из Барднкова и паля в воздух, но схватить никого не сумел. На третий раз телефон отказал; линию перерезали. Ночью Нелли поняла, что не стоит воображать, будто в полной мере изведала какое-либо чувство, это равно касается и страха, и радости, и отчаяния, и того, что она в немногих украдкой сочиняемых стихах называла тогда счастьем. — По твоей просьбе молодая госпожа Фрам показала тебе крохотную чердачную каморку, где Нелли и остальные двенадцать обитательниц дома сидели той ночью, когда кто-то рылся в шкафу, придвинутом к тонюсенькой двери, тяжело топал за стеной и чертыхался на чужом языке. Теперь этой каморкой не пользуются, раскладушку — и ту куда-то убрали. Кругом светло, прозаично, чисто. В душе у тебя ничто не шевельнулось.

Однажды утром — утром после той ночи — из одежды у Нелли только и осталось, что пижама да пальто. Она стояла возле фрамовского дома, накинув на плечи одеяло, и смотрела, как восходит солнце. Ей было несказанно хорошо. (Так хорошо бывает лишь в экстремальных ситуациях.) Выражения типа «быть бы живу» ей даже в голову не приходили. Позже она поняла, что при этом подразумевается.

Скажем прямо: через несколько дней, ощутив легкий укол разочарования, она получила часть своих вещей обратно. Шарлотту Йордан вызвали в районный город, в советскую комендатуру. Там ее отвели в помещение, похожее на товарный склад, только товары в нем хранились отнюдь не новые. Шарлотта рассказывала. что ей было до ужаса неловко смотреть, как другие женщины набросились на эти вещи. Она бы с радостью ушла, сию же минуту. Но вдруг увидела в углу свой старый обтерханный чемодан. Из кучи одежды она вытащила Неллин тренировочный костюм, утрата которого, кстати, была бы невосполнимой, и парочку одеял. Молодой солдат у двери знаками показывал: мол, берите больше, — но Шарлотта отрицательно мотнула головой: нет. В коридоре выстроились шеренгой люди в советской военной форме. Офицер-переводчик — вежливый, но суховато-сдержанный, по словам Шарлотты, так или иначе, человек образованный — предложил женщинам присмотреться к этим людям: нет ли среди них участников ночных налетов.

Шарлотта безошибочно опознала долговязого брюнета в высокой меховой шапке, который стоял на пороге ее комнаты, когда она гаркнула: «Тиф!» Но, как ни странно, теперь она промолчала. Взгляд у него был очень уж отчаянный. Жалко его стало.

Дядя Альфонс Радде схватился за голову. Это тебя в пору пожалеть, сказал он свояченице.

Ссорились они теперь по всякому поводу и без повода.

Интересно. Лутц не забыл оскорбление, которое Альфонс Радде однажды — еще до фрамовского хутора — бросил в лицо «усишкиной» бабуле? Лутц понятия не имеет, к чему ты клонишь. Ну как же, он обозвал бабушку «полячихой». Из-за чего — ты запамятовала. «Полячиха». Смертельное оскорбление — и Нелли тотчас взяла «усишкину» бабулю под защиту. (Я не позволю тебе обижать бабушку! В таком вот духе. Вполне вероятно, что ответом было: Ты? Да ты сперва сопли утри!) Наслаждение — наконец-то ненавидеть в открытую.

Это воспоминание выплыло перед самым Костшином, после того как Ленка объявила, что поляки ей очень симпатичны. Чем же это? — спросили вы с Лутцем (X. в эту жару целиком сосредоточился на вождении). Они живее, сказала Ленка, Импульсивнее. И, по-моему, не используют порядок, чистоту, дисциплину как оружие друг против друга. Не то что мы.

Мы?

Да. Они наверняка не стараются уморить друг друга трудовой отдачей.

Не знаю, сказал Лутц племяннице, какой смысл ты вкладываешь в это «уморить». Но если они намерены повысить свой жизненный уровень, им поневоле придется признать важность трудовой отдачи. Правда, я лично в это не верю.

А во что ты вообще веришь? — спросила Ленка. (Тогда она, по-видимому, очень интересовалась тем, кто во что верит.)

Ничего себе тема для разговора в почти сорокаградусную жару!

Да ладно тебе, выкладывай.

Я, сказал Лутц, верю, например, вот во что: учитывая определенные физические законы и поведение определенных материалов при заданных нагрузках, можно сконструировать машину, принцип действия которой будет вполне предсказуем.

Так я и думала, сказала Ленка.

X. в подобных опросах никогда не участвовал. Поэтому Ленка пристала к тебе. Сперва обычные увертки: да что это ей в голову взбрело и прочее в таком же духе. — Кончайте тянуть резину, сказала она.

Ты совсем засмущала мать, сказал X. Краткая ремарка на полях.

Это почему же?

Потому что разные поколения вкладывают в понятие веры разный смысл.

Тебе вдруг подумалось, что Ленка, наверно, никогда не принимала слова «верующий», «верящий», «живущий с верой» - на свой счет. Подумалось о собственных в корне различных символах веры, разделенных промежутком в каких-то несколько лет. А что если испытания, выпавшие на долю твоих сверстников, больше не повторятся? Эта мысль принесла некоторое облегчение.

Например...— сказала ты и запнулась, потому что символ веры не следует начинать словом «например», — например, я верю, имеет смысл во всеуслышанье говорить о том, что считаешь правильным, правдивым.