Образ души - Страница 1

«Тоска бескрайних равнин… Тоска пространства… и времени…».

Окна доставшейся от деда в наследство комнатушки выходили на помойку, где важно расхаживали жирные черные вороны. «Дети мусоропровода…» — пришло в голову название очередного рассказа. Считая себя свободным художником, Мишка не брезговал и литературой.

Глядя из окна крохотной квартирки на узенький дворик, Мишка Сосницкий вспоминал фразы из когда-то услышанного по «Голосу Америки» выступления известного политолога.

Американец невразумительно толковал о загадках русской души. Тема выступления сначала показалась очень забавной: «Концепт тоски как выражение специфики русской ментальности». Понравилось и определение: «Тоска — это чувство, которое испытывает человек, который чего-то хочет, не знает точно чего, однако точно знает, что это недостижимо». Американец явно сам не понимал, о чем говорит, и без конца твердил о негативном мышлении и о тоске, которую испытывают иностранцы при описании русского быта. Немного разозлили нудные рассуждения о психологически тяжелом историческом наследии России, о пассивности, агрессивности и непредсказуемости русских, их тяге к родным просторам, обостряющейся во время путешествий. Бред. Что об этом может знать иностранец?

А вот Мишка отлично знал, что такое тоска, и испытывал бесконечную тоску по просторам. Она отчаянно сквозила и в его последней картине: «Белый квадрат на белом квадрате». На нее возлагалось столько надежд!

Приближалась выставка абстракционистского искусства, а душа жаждала самовыражения. Абстрактный белый квадрат. Совсем не смешно. Белый цвет, как известно, можно получить от смешения разных красок. Чуть больше того или другого — и белый цвет получается совсем другим.

Квадрат отчетливо выделялся на, казалось бы, тоже безусловно белом фоне. Яркий, ослепительно белый цвет свежевыпавшего снега — сколько Мишка видел в нем разных оттенков! Тусклый грязно — белый цвет квадрата. И кто скажет, что он выражал? Невыразительную белизну робкого северного зверька его, Мишкиной, тоски на фоне бескрайних северных равнин? Грязный клочок отчаяния в его безбрежной русской душе?

Сейчас, правда, квадрат напоминал только об одном — о последней, выпитой вчера вечером, бутылке кефира. Холодильник абсолютно пуст и гудит, как трактор. Лень выключать. С утра во рту ни крошки, и только отвратительный вкус двух выпитых натощак чашек растворимого кофе без сахара. Сахар давно кончился.

«Опять, наверное, придется у матери денег на жратву просить… Или у Ленки…Тоска…Опять воспитывать начнут: работать иди… Бросай свою мазню, делом займись…».

Сосницкий не мог сдаться так легко — он верил в собственный талант. Искусство казалось ему ослепительно ярким белым квадратиком на тусклом полотне жизни. Если не писать, тогда зачем все?

На попреки можно было не обращать внимания. Произносились они усталым безнадежным тоном и сопровождались тяжелыми вздохами скорее по привычке: в семье на Мишку давно махнули рукой. Неисправим!

Выслушивая увещевания, художник так же привычно отбрехивался: «Уже после выставки… В этот раз точно оценят!». Он был уверен, что эта, новая картина поразит воображение зрителей и непременно займёт первое место. Белый квадрат на белом фоне! Сам Малевич до такого бы не додумался!

Или додумался? Мишка испуганно загрустил. Он уже представлял себе толпы восторженных поклонников и поклонниц, жаждущих за любые деньги приобрести гениальные творения великого художника Михаила Сосницкого.

Но главное не деньги и даже не слава, главное — уверенность в том, что он, Мишка Сосницкий, действительно, настоящий талант, гений, художник будущего. Уверенность, которая никогда не бывает полной без признания. Ему нужен хоть какой-то знак, какое-то подтверждение. Неужели опять облом?!

Взгляд лениво перескакивал с пары ободранных стульев на продавленный стол, снова на холст и на ворон за окном.

«Дети мусоропровода…»

Внезапно вспомнился рассказ случайного знакомого — китайского художника, неизвестно какими судьбами попавшего на прошлую выставку. Мишка тогда, не подумав о последствиях, вежливо поинтересовался его работой, а потом долго не мог отвязаться. Китаец довольно прилично, хотя и со смешным акцентом, говорил по-русски и без конца рассказывал о сюжете своей новой картины.

— Любимое место в моем голоде! Плуд, куда зимой плилетают лусские чайки! Очень класиво! Всегда гуляю и смотлю. — звук «Р» он вообще не выговаривал, и получалось «в голоде», «класиво», но исправлять не хотелось: чудак говорил очень увлеченно. — А потом летом, — в голосе говорившего слышалось странное удивление, — Они возвлащаются домой, в Лоссию!

Что-то он там тоже нес о русских просторах. Китаец вовсе не был абстракционистом, но опознать чаек на его картинах было невозможно. Скорее они походили на загадочных, волшебных жар-птиц. Узкоглазый надоеда увязался за Мишкой и в столовку, где с интересом изучал висевшее над стойкой меню.

— Говядина? — он вопросительно посмотрел на нового знакомого.

— Говядина — это мясо коровы… — не особо вдумываясь в слова, пояснил Мишка.

— Колова — блат человека? — с любопытством переспросил китаец.

С собакой перепутал, — понял Сосницкий и рассеянно уточнил. — Не брат. Сестра…

«Нет, все-таки к Ленке надо сходить!» — решил художник, вспомнив выражение ужаса и отвращения на лице заезжего гостя.

Да, лучше к сестре, она выручит. Не хотелось снова видеть, как плачет мать….

— Русские чайки! — с ненавистью подумал Мишка, вновь переведя взгляд на почему-то вдруг громко разоравшихся за окном ворон.

Мишка Сосницкий очень любил авангардное искусство. А советская власть — не очень любила, почему-то предпочитая соцреализм. Соцреализм… Серо-белая тоска…

Авангард — это громко сказано. Скорее, андеграунд. Антиискусство. Для кого-то, не для него. Намалёвана крокозябра, что изображено — не понять. Но можно приблизительно догадываться, если знаешь название картины. Скажем, вон те две хвостатых кляксы — это «Встреча Галактик». А вон тот рыжий квадрат — это «Пожар в лесу, взгляд изнутри».

Казалось бы, другое искусство, ну и ладно с ним. Кого волнуют какие-то картины? Но бдительное око советской власти зорко следило за проявлением нездоровых тенденций в изобразительном искусстве социалистического отечества. И вот — бесконечные рейды по разгону участников стихийных выставок. А картины так называемых художников мялись бульдозером.

Спасала нерегулярность. Если власть не знает, когда и где пройдёт следующая выставка, то есть шанс, что бульдозер она пошлёт не сразу, и выставка успеет закончиться раньше.

Василий Геннадьевич Пьянков работал как раз на том самом бульдозере. Работу он любил. Ведь это так приятно — смотреть, как твоим рукам покоряется рельеф и ландшафт, чувствовать себя вершителем судеб. Видеть, как в щепу сминаются доски, а испуганные голуби упархивают наперегонки с людьми. А то, что спецовка промаслена, ничего страшного, так зато ощущаешь себя рабочим классом!

Азорский антициклон простёр язык до глухих уголков Сибири, как он привык делать каждое лето. На Митьковской площади светло, сухо и оживлённо. Только уж больно жарко.

Мишка тоже спешил на площадь. С новой картиной. Полный надежд и страхов. А вдруг?

Мишка мотнул головой, стряхивая дурацкие опасения, словно снег с зимней шапки. Странное сравнение — вроде, лето сейчас, жарко? Но белый квадрат на картине вызывал ощущение холодка, предчувствия зимы. Художник даже как будто чувствовал озноб. Неважно. Вперед. Выставка ждет. И Сосницкий ускорил шаг, вплоть до бега.

Бумс!

«Что это было?» — подумал Мишка. А потом: «Надеюсь, хоть картина цела?».

Картина каких-либо повреждений не получила и благополучно валялась на Мишке, как белое одеяло. А Мишка валялся на асфальте, с шишкой на лбу, расцарапанными в кровь руками и разбитыми локтями. В небе, на фоне ослепительной летней голубизны и снующих ласточек — «русские чайки», вот привязалось! — торчала бельевая штанга.