Обратной дороги нет - Страница 10
Левушкин взглянул вдаль и увидел на склоне одного из холмов хуторок из трех чахлых изб, а неподалеку – грузовик с широким тупым носом и муравьиное скопище солдат вокруг…. Глаза у разведчика посветлели от ненависти, и хмельная поволока слетела с них, как пенка с молока. Он криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичий звон, и, вихляя узкими бедрами, пополз следом за гитлеровцами…
Когда Левушкин вернулся к обозу, то за его плечами висел вместе с автоматом ППШ немецкий карабин, а за поясом с одной стороны была заткнута граната-«колотушка» с длинной деревянной ручкой, а с другой – телефонная трубка, соединенная с аппаратом, который Левушкин нес в руке.
Горделиво прошел он мимо Галины и Бертолета прямо к Топоркову.
– Товарищ майор, в хуторе немцы. На «даймлере» прикатили.
– А это что? – спросил Топорков, указывая взглядом на трофеи.
– А-а… это? – с невинным видом переспросил Левушкин. – Это так… Связисты линию проверяли. Прямо на меня нарвались, черт! Деваться было некуда.
Глаза у Левушкина заголубели – честнейшие, наивнейшие, цвета вешней водички.
Топорков пожевал сухими губами.
– Линию они проверяли? Значит, связь проложена?
– Так точно, проложена. На Ольховку, должно быть.
– Вилло! – крикнул Топорков. – Вы немецкий знаете!.. Пойдете с Левушкиным, подключитесь и послушаете. Затем оборвете линию и место обрыва заминируете.
Бертолет бросился к телеге и достал из-под сена черную коробочку.
Прижав телефонную трубку к уху, подрывник слушал чужую разноголосицу.
– Ну что? – нетерпеливо спросил стоявший рядом Левушкин…
Бертолет прикрыл трубку рукой:
– Ничего интересного… Новый год собираются в Кисловодске встречать.
– А почему в Кисловодске?
– Спросить? – сказал Бертолет.
Левушкин замолчал.
Время от времени, вслушиваясь в немецкую речь, Бертолет бросал тоскливый взгляд на убитого связиста, который лежал неподалеку. Ветер шевелил светлую прядь, прикрывавшую глаза немецкого солдата.
– А теперь? – снова спросил Левушкин.
– Да все то же… болтовня… Стой!
Лицо Бертолета, и без того длинное, стало вытягиваться по мере того, как он слушал.
– Что?.. Что они?
Однако подрывник, сохраняя застывшее, восковое выражение лица, еще крепче прижал к уху трубку. Наконец он отсоединил аппарат.
– Ну что?..
– Ты был прав, – сказал Бертолет. – Они знают.
– Что знают?
– Все. Про обоз все знают.
– Я слышал все это сам, – встревоженно говорил Бертолет Топоркову. – Какой-то лейтенант отдал распоряжение жандармскому вахмистру из Ольховки выступить на помощь егерям и совместно уничтожить обоз…
– А подробнее?
С деревьев падали мокрые листья. Топорков сидел на стволе поваленного дерева и смотрел себе под ноги. Лицо его оставалось спокойным и бесстрастным.
Они были одни здесь – обоз стоял на опушке. Ждал.
– Подробнее?.. Лейтенант сказал: обоз с оружием пробивается в Кочетовский партизанский отряд. Четыре телеги, сорок семь ящиков с оружием и патронами. Сопровождают обоз, сказал, восемь бойцов, в том числе одна женщина. Прошли Ольховку, двигаются на северо-запад… Еще сказал, что ведет обоз бывший красный командир, майор… – Бертолет помолчал и затем добавил: – Одного не пойму, почему он сказал, что нас восемь. Ведь нас девять!
– Один человек сам себя не посчитал, – сказал майор. – Понимаете?
Бертолет загнал прямые, светлые брови под самую каску.
– Значит… вы думаете… Нет, нет, – пробормотал он, ужасаясь тому, что нетвердая догадка Левушкина становится реальностью. – Это еще надо проверить… Хорошенько все проверить и упаси бог сказать кому-нибудь.
– Почему?
– Искать его надо… проверять. Но пока никому не говорить. Эта мысль и так уже витает в воздухе… Быть беде!
– Боитесь?
– Подозрительности боюсь. Каждый начнет на другого коситься, все разладится. Как в бой идти, если самим себе не верить? Нет ничего страшней всеобщей подозрительности. Я это знаю!
– И я знаю, – сказал Топорков.
– Значит, так, – начал майор, и партизаны сразу подтянулись, услышав его спокойный голос. – Противник выследил нас и даже примерно установил состав. Вероятно, предстоят бои. Попытаемся их избежать. Для этого предлагаю уйти обратно к реке и под прикрытием тумана двинуться к Гайворонским лесам… Других мнений нет?
– Никак нет, – поспешил ответить за всех Миронов.
– У вас, Гонта? – спросил Топорков, и взгляды их сошлись, как штык к штыку в фехтовальной позиции, и, кажется, даже легкий звон прошел от этого жесткого соприкосновение.
Гонта ничего не ответил, пошел к телеге.
– Ты чему радуешься, отставной старшина? – спросил Гонта, вышагивая рядом с Мироновым.
– А чего? – сказал Миронов, помахивая кнутом. – Главное – приказ четкий, задача разъяснена.
– Эх, голова… – буркнул Гонта. – Если б майор двинулся ночью, как я советовал, мы бы сейчас далеко были!
– Майор – фигура, – пояснил Миронов авторитетно. – Он начальником гарнизона был. Шутка ли! В уставе сказано: «Имеем право привлекать к ответственности военнослужащих, не проходящих службу в частях данного гарнизона, а также проводить дознания!..» Во!
– Если бы вы видели, – вмешался в разговор Беркович, – это был до войны такой красивый брюнет, такой упитанный…
– Это когда ты на него «Северным сиянием» прыскал? – спросил Гонта, щуря свой жесткий и хитрый глаз.
– Совершенно верно. Теперь он, конечно, другой человек, усталый. А смотрите – ведет! И без выстрелов, без потерь…
– Все будет, – буркнул Гонта. – Если так идти, все будет. Мы как направляемся к кочетовцам? Через Гайворонские леса. Это места сухие, чистые. Не наши, не партизанские места. А немец болота боится!
С опушки орешника, за километр, донесся глухой удар, будто гигантским вальком кто-то ударил по земле. Лошади нервно застригли ушами.
– Ну вот! Начинается, – кивнул Гонта.
– Это мина, – спокойно объяснил Миронов.
– Какая еще мина?
– Бертолет заложил. Майор распорядился.
– Черт… Нам бы тихо идти… подальше оторваться!
– Брось, Гонта. Не нам с тобой обсуждать.
– Ты, сверхсрочничек! – оборвал Миронова Гонта. – Может, я не до тонкостей разбираюсь в военном деле… но в людях – разбираюсь. – И в голосе его прозвучала уже неприкрытая угроза.
Обоз шел в глухом приречном тумане. Неслышно шел. Только звякнет время от времени металл, или хрустнет под колесом сухая валежина, или хлестнет кого-нибудь по лицу пружинистая ветка.
Сырость была густая, вязкая, как кисель. Туман стоял впереди стеной. Но по мере того как подходил обоз, из этой стены выступали какие-то фантастические темные узоры, какие-то когтистые лапы и сгорбленные фигуры. И с каждым шагом эти лапы и фигуры приобретали все более реальные очертания и становились узловатыми дубами или кустами ивняка.
Туман темнел: приближались сумерки.
Иногда над долиной реки пролетал огненный пунктир трассера. «Тра-та-та-та!» – строчила машина, укладывая высоко над головой партизан непрочную огненную строчку.
Или где-то совсем близко взлетала ракета: словно бы кто, озоруя, высоко подбрасывал в воздух тлеющий окурок. Но затем вдруг окурок весело хлопал, вспыхивал и с шипением начинал сеять вокруг голубоватый мертвенный свет.
– Пуляют в божий свет, – говорил Андреев. – Сами боятся и нас пугают… Один знающий человек рассказывал – каждый автоматный выстрел двадцать копеек стоит. Нажал – и пожалуйста, три целковых. – Он скосил глаз на Левушкина. – Вот Левушкин свободно мог бы миллионером стать, любит нажимать!..
– Молодцом, батя, – похвалил Андреева Левушкин, – не унываете!
– Чего унывать? Унывать некогда. Не все слезки еще у нас с немцем сосчитаны!
Топорков шел сзади, немного поотстав от последней телеги. Шел шатаясь, и тонкие прямые ноги, подставляемые под наклоненное, падающее вперед туловище, служили ему ненадежной опорой.