Обратная связь (сборник) - Страница 82

— Как ему все это удалось? Ты сказала "вымышленные деньги".

Лиза нежно погладила свой компьютер и улыбнулась.

— Вот они, деньги, — сказала она, и глаза ее заблестели.

Я никогда не думал, что с деньгами такое возможно. Он их что, с потолка брал?

Ночью, чтобы не беспокоить меня, Лиза работала при свете свечи, и это обстоятельство сыграло для меня роковую роль. На клавиатуре она работала вслепую, свеча ей требовалась только для того, чтобы находить нужные дискеты.

Так я и засыпал каждую ночь, глядя на ее хрупкую фигурку в теплом сиянии свечи. Золотистый свет на золотистой коже…

"Тощая", — сказала она как-то про себя. Лиза действительно была худа, и я даже видел ее ребра, когда она сидела, выпрямившись, втянув живот и задрав подбородок. Работала она, сидя в позе лотоса. Иногда она замирала надолго, опустив руки, потом кисти ее вдруг взлетали вверх, словно для того, чтобы ударить по клавишам. Но клавиш она всегда касалась легко, почти беззвучно. Мне казалось, что это скорее йога, чем программирование. И сама Лиза говорила, что, впадая в состояние медитации, она работает лучше всего.

Никто не назвал бы ее лицо красивым. И пожалуй, мало кто сказал бы, что оно привлекательно. Наверно, это из-за скобок на зубах: они приковывали взгляд и отвлекали внимание. Однако мне она казалась красивой.

Я перевел взгляд с нее на свечу. Какое-то время смотрел, потом попытался отвести взгляд и не смог. Со свечами это иногда случается. Не знаю почему. В спокойном воздухе, когда пламя стоит совершенно вертикально, они вдруг начинают мигать. Пламя подскакивает и садится, вверх-вниз, вверх-вниз, ритмично разгораясь все ярче и ярче, два-три скачка в секунду…

Я пытался позвать Лизу, но свеча все пульсировала, и я уже не мог говорить… Я задыхался, всхлипывал, но попытайся снова… Изо всех сил закричать, сказать, чтобы она не волновалась… И тут я почувствовал тошноту…

Во рту ощущался вкус крови. Я попробовал вздохнуть. В комнате горел верхний свет.

Лиза стояла, склонившись надо мной, на четвереньках, и я почувствовал, как на лоб мне упала слеза. Я лежал на спине рядом с кроватью, на ковре.

— Виктор, ты меня слышишь?

Я кивнул. Изо рта у меня торчала ложка, и я ее выплюнул.

— Что случилось? Тебе уже лучше?

Я снова кивнул и попытался заговорить.

— Лежи-лежи. Я вызвала врача.

— Нет, не надо врача.

— Они все равно уже едут. Лежи спокойно…

— Помоги мне подняться.

— Рано еще. Ты не готов.

Она оказалась права. Я попытался сесть и тут же упал обратно на спину. Несколько раз глубоко вздохнул. И тут позвонили в дверь.

Каким-то образом Лиза отделалась от бригады из неотложной помощи, потом заварила кофе. Мы устроились на кухне, и она немного успокоилась. Был уже час ночи, но я все еще чувствовал себя неважно, хотя приступ оказался не самым страшным.

Я прошел в ванную, достал пузырек с «Дилантином», который спрятал, когда Лиза перебралась ко мне, и на ее глазах принял пилюлю.

— Я забыл сделать это сегодня, — сказал я.

— Потому что ты их спрятал. Глупо.

— Знаю.

Видимо, мне следовало сказать что-то еще: никакой радости от того, что это ее задело, я не испытывал. Ее действительно задело, потому что я не защищался, но, еще не придя в себя после приступа, все это я понимал с трудом.

— Ты можешь уйти, если захочешь, — сказал я. На редкость удачно.

Лиза тоже не осталась в долгу: перегнулась через стол и встряхнула меня за плечи, потом рассерженно сказала:

— Чтоб я больше этого не слышала!

Я кивнул и заплакал. Она меня не трогала, и это, я думаю, мне помогло. Она могла бы начать меня успокаивать, но обычно я сам неплохо справляюсь с собой.

— Давно это с тобой? — спросила она наконец. — Ты поэтому сидишь дома все тридцать лет?

— Отчасти, — сказал я, пожимая плечами. — Когда я вернулся с войны, мне сделали операцию, но стало только хуже.

— Ладно. Я сержусь на тебя, потому что ты ничего мне не сказал и я не знала, что нужно делать. Я хочу остаться, но ты должен мне рассказать, как мне следует действовать в случае чего. Тогда я не буду сердиться.

Наверно, тогда я мог все-все разрушить. Сам себе удивляюсь, что я этого не сделал. За долгие годы я выработал множество безотказных методов ломать подобные близкие отношения. Но, увидев ее глаза, я себя переборол. Она действительно хотела остаться. Не знаю даже почему, но этого мне оказалось достаточно.

— С ложкой ты ошиблась, — сказал я. — Если будет время и если ты сумеешь сделать это так, чтобы я не откусил тебе пальцы, во время приступа нужно запихнуть мне в зубы кусок скомканной ткани. Угол простыни или еще что-нибудь. Но ничего твердого. — Я пощупал пальцем во рту. — Кажется, я сломал зуб.

— И поделом, — сказала Лиза.

Я посмотрел на нее, она улыбнулась — и мы оба расхохотались. Она обошла вокруг стола, поцеловала меня и устроилась на моем колене.

— Опаснее всего то, что я могу захлебнуться. Когда приступ начинается, у меня сводит все мышцы, но это ненадолго. Потом они начинают самопроизвольно расслабляться и сокращаться. Очень сильно.

— Знаю. Я видела и пыталась тебя удержать.

— Никогда не делай этого. Переверни меня набок. Оставайся со стороны спины и смотри, чтобы я не задел тебя рукой. Если сможешь, сунь под голову подушку. И держи меня подальше от предметов, о которые я могу пораниться. — Я посмотрел ей в глаза. — Я хотел бы подчеркнуть: все это ты можешь попытаться сделать, но если я слишком сильно разойдусь, тебе лучше отойти в сторону. Нам обоим так будет лучше. Если я вдруг ударю тебя так, что ты потеряешь сознание, ты не сможешь помочь мне, когда меня стошнит, и я начну захлебываться.

Я продолжал глядеть ей в глаза. Она, должно быть, угадала, о чем я подумал, и едва заметно улыбнулась.

— Извини. Я все понимаю. И мне неловко, знаешь… Потому что ты мог…

— …подавиться ложкой, знаю. Ладно. Я уже понял, что поступил глупо. Пожалуй, все. Я могу прикусить язык или щеку с внутренней стороны, но это не страшно. Еще одна вещь…

Она ждала, а я никак не мог решить, сколько ей рассказать. Вряд ли она смогла бы что-нибудь сделать, но я не хотел, чтобы она чувствовала себя виноватой, если я вдруг умру при ней.

— Иногда мне приходится ложиться в больницу. Бывает, что один приступ следует за другим. Если это будет продолжаться долго, я не смогу дышать и мозг просто умрет от кислородного голодания.

— На это требуется всего около пяти минут, — встревоженно сказала она.

— Знаю. Но это опасно, если только приступы у меня будут случаться часто, так что мы будем готовы заранее. Если я вдруг не оправлюсь от первого приступа и у меня тут же начнется следующий или если ты заметишь, что я совсем не дышу три-четыре минуты, тогда лучше вызывай скорую помощь.

— Три-четыре минуты? Но ты же умрешь раньше, чем они приедут.

— Или так, или я должен жить в больнице. Больницы я не люблю.

— Я тоже.

На следующий день Лиза взяла меня с собой прокатиться на «Феррари». Сначала я нервничал: боялся, что она начнет вытворять на машине что-нибудь рискованное. Однако она, наоборот, вела машину слишком медленно. Сзади нам то и дело сигналили. По тому, сколько внимания уделяла она каждому движению, я понял, что машину Лиза водит не так уж давно.

— "Феррари" у меня, наверно, просто пропадает, — призналась она по дороге. — Я никогда не гоню быстрее пятидесяти пяти.

Мы заехали в декоративный салон в Беверли-Хилс, и Лиза за какую-то бешеную цену купила там маломощную лампу на "гусиной шее".

В ту ночь я заснул с трудом. Видимо, боялся еще одного приступа, хотя новая лампа, что купила Лиза, вызвать его не могла.

Насчет этих самых приступов… Когда такое случилось со мной впервые, приступы называли еще «припадками». Потом постепенно появились «приступы», и через какое-то время слово «припадок» стало вроде как неприличным и оскорбительным.