Обратимый рок - Страница 2

Появился Зигфрид Шульц со своей застенчивой виноватой улыбкой. Он тут же полез к ней со своими двусмысленными, но культурными немецкими объятьями, от которых Люда всегда терялась - то ли игриво взвизгнуть, то ли по щеке дать... Когда он, наконец, отступил, Людмила догадалась кивнуть хозяйке этого дома, где, как она знала, загостились Шульцы. Та все еще стояла, растерянно улыбаясь, держа руки перед собой. Было ясно, что Шульцы ни словом не упомянули Люду до сих пор в этом доме. "Узнаешь брата Колю?" - некстати всплыло в памяти. Тут в коридор-кухню вошел тот, кого Тамара назвала Кондором. Никакой он, конечно, не Кондор. Экзальтированная актриса вечно всем придумывает экзотические имена, чтобы потом окружающие невольно к ним привыкли. Это был удивительно респектабельный молодой человек в пуловере и при галстуке, что было удивительно на фоне довольно помятого Фреда и пунцовых "портосиков". К тому же, увидев Людмилу, он так остолбенел, что настала неловкая пауза. Только Тамарка откровенно смаковала ситуацию: "Что я говорила! - кричала она. - Люся всех мужчин мгновенно вводит в столбняк. Кондор, подойди, подойди к ней, она живая. И не бойся - мы с тобой! Жанночка, не ревнуй. Если бы все женщины адекватно реагировали на столбняки своих мужей при виде Люськи, она бы давно лишилась своей роскошной шевелюры. Терпи. Отныне ты, в лучшем случае, будешь для Кондора женщиной номер два в этой жизни." "Точно, кхе-кхе, - застенчиво сказал Фред. - Я давно люблю Людочку больше, чем Томку. А что делать? Она меня вежливо терпит, но в душе презирает, правда, Люся?" Но Тамара только махнула рукой и поволокла все еще малоподвижную Людмилу в "свою" комнату, смежную с довольно просторным "салоном". Шульцы жили в узком пенале с односпальной кроватью, в которой фигуристая Тома могла спать с упитанным Фредом только валетом, но чаще бутербродом со сменой положения, как она не преминула с гордостью пояснить гостье. На столике у узкого окна под потолком Люда увидела листики с четкими немецкими записями Фреда, его книги по психологии. Тут же были партитуры Тамары. Шульцы обжились в этой ленинградской трущобе, как некогда на съемной квартире во Владивостоке, где они дружили семьями. Посадить здесь гостью можно было только на кровать. Тамара, восторженно глядя на Люду, села рядом, а Фред - на кончик колченогого стула, как он сидел всегда, даже у себя вроде бы дома, в положении незваного гостя, которому вот-вот укажут на дверь. Со своей робкой улыбкой бедного родственника. Тамара, которая, напротив, всегда и всюду чувствовала себя хозяйкой, объясняла такое поведение ее талантливого и высокообразованного мужа его немецкой биографией. Дескать, его предки были остзейскими баронами на русской службе с петровских еще времен. Но в нынешнем веке они сначала были пришиблены почти до полного истребления Великим Октябрем, а потом и вовсе сосланы в Казахстан и в Сибирь не менее великим Сталиным. К тому же, сам Фред в детстве, естественно, играл в войнушку, причем, конечно, немца, которого грех было не унизить и не побить заодно. Тамаркиной родне тоже досталось от властей. Ее деда, собравшего в годы войны в своем Еврейском Антифашистском комитете больше денег, чем все советские колхозы вместе взятые, прикончили в 1948 году за космополитизм и вообще идиш вместо великого и могучего в семье, сосланной тут же в Бухару. "Эти хуже фашистов, - сказал ей дед перед арестом. - На тех я хоть не работал, а этим всю свою душу отдал... А результат тот же - стенка." Девочка все запомнила. Чего не поняла - домыслила. И когда судьба столкнула ее с чистокровным немцем, сама его соблазнила, покорила неистребимым темпераментом и самоуверенностью. "Иная у нас генетика, - говорила она Фреду. - Мы привыкли к периодическим истребительным компаниям. И к возрождению. А вы - наоборот, привыкли других истреблять. Вот вы и скисли, когда вам дали понюхать такой же кулак. Чтоб я перед ними унижалась! Не дождутся, гои проклятые." Отец Фреда, породистый рослый блондин, едва не попал в ту психушку, где работал главбухом, когда увидел такую невестку. Не менее аристократичная мать, напротив, была рада, что кто-то взял ее пришибленного сына под опеку. Кроме того, она надеялась, что рано или поздно евреев выпустят в Израиль, и Фред сможет, наконец, покинуть мачеху-родину.

Все это Люда знала во всех подробностях, которые ее сейчас не занимали нисколько. Тамарка привычно трещала: "Так ты только с самолета? И прямо к нам? Где ты так замерзла? Как там Викентий? Отрастил бороду? Нет? Как нет, если он мне полгода назад обещал. У него же лицо сразу станет нормальным! У него же подбородка нет, а его это портит. Не растет, что ли? Тогда почему? Я ему немедленно напишу? Как твои фантазии? Не кончились? Знаешь, я как-то пыталась их представить применительно ко мне, но все равно вижу только тебя... Да рассказывай ты, не кивай, ты же не Фред, в конце концов, сидит, как бедная родственница!" "Тише, Тася, тише, - привычно приговаривал Фред, нервно потирая руки. - Видишь, человек окоченел. Да еще ей мерещилось черт знает что, пока она шла к нам через город... Я даже догадываюсь о сюжете. Пока у нее язык не отмерзнет от зубов, бесполезно расспрашивать. Потом сама расскажет. Я так люблю ее фантазии!" "И я, - тут же встряла Тамара. - А мы вот тут живем. Без прописки, хозяйка Кондора даже не знает, что мы здесь. Они тут немцев прячут, как в оккупации прятали евреев, не пикантно ли? Тебе нравится у нас?" "Тася, не у нас, а у Комаров, - рискнул перебить жену Фред. - неудобно... Надо к ним выйти. Ты уже можешь говорить, Люся?" "Еще не совсем... - произнесла, наконец, Людмила начавшими оживать губами. - Такое чудовищное вторжение... Даже не верится, что это сделала я..." "Еще одна комплексичка! - отмахнулась Тамара, захлебываясь от восторга. - То ли дело мы - на абордаж! Аспирантам, как тут оказалось, общежития не положено, пошутили во Владике, когда Фреда посылали. А он мне об этом написать постеснялся. Вот я и приезжаю, как к себе домой, с багажом, с моим знаменитым пианино! Тут же его продала, сняли за сумасшедшую взятку номер в гостинице и стали шиковать по театрам северной столицы. А тут вдруг два автобуса с настоящими немцами, с валютой. Я кричу им по-немецки, что мы тоже Шульцы, арийцы и прочее. А нас - кыш, прямо на снег. Дескать, какие же вы немцы без валюты? Ну, куда нам, кроме как сюда? Вроде бы просто в гости. Вот, мол, наша красная рыба к столу, как насчет пивка к нему? Кондор говорит, что тут за углом киоск на разлив. Фред взял ведро, вернулись с пивом, уговорили два хвоста и ведро, пока я с Жанной знакомилась. И - есть же люди, представляешь? Кондор ведь сам аспирант, сами этот подвал на птичьих правах снимают, без прописки, а тут нам предложили - живите, сколько хотите. А мы так хотим, не передать! Тут рядом, на Стрелке, та-а-кой магазин! Я чуть не лопнула, пока все из него не перепробовала, десять сортов колбас, после наших-то двух. И вообще все рядом, весь Ленинград вокруг, сдохнуть, какая красота. Одно слово - Петра творение! А тут оказалось очень уютно. Окон почти нет, зато дверь выходит прямо во двор, соседей давно выселили в новые квартиры, мы на этаже одни остались, донести некому. Страшно, конечно, но интересно. Вчера сижу я на горшке на кухне..." "Да не на кухне... смотри, какие у Люсьены глаза стали! Она вообразила, что..." "И правильно вообразила. Тут у них все совмещенное. В коридоре ты уже была это и кухня, и душевая. То есть к крану можно подсоединить шланг и мыться прямо на пол, вода куда-то под пол уходит и, представляешь, даже не воняет. А в туалет дверь прямо около плиты. Там пять ступеней вверх - сидишь на унитазе, как на троне, сквозь щели в дверях головы сожителей где-то у подножья, когда они на плите что-то готовят. Чувствуешь себя на седьмом небе, на всех свысока наср..." "Тася! Это же Люсьена, как ты можешь? Ну что за низкая нация..." "От фашистской морды слышу!" "Хайль Гитлер!" "Шалом алейхем, дорогой! Так вот, сижу я на горшке. А тут с соседском туалете, за гнилой фанерой, двое рабочих матерятся, демонтируют унитаз, а он в прошлом веке смонтирован, представляешь, какая прочность! Только я собралась... короче, вместо нормального звука пустила петуха. Они там затихли - не знали, что тут кто-то живет, понимаешь? Ну, думаю, сейчас эту перегородочку сковырнут, и меня прямо с голой попой унесут в милицию. Тогда я вспомнила мой спектакль на радио "Золотой ключик" и говорю таким дребежащим буратинским голосом: Я ид-д-д-иот... Я ку-с-с-с-аюсь... Там сначала тишина, потом та-акой грохот!" "Она еще пукнула им вдогонку." "Не вдогонку, а в горшок. Я тоже живая. Я испугалась..." Люда тихо смеялась полузабытым шуткам странной четы, наклоняясь к коленям. "Фред, расскажи, как ты мусорное ведро выносил..." "Сама расскажи, ты привирать приучена..." "Так вот, мы же тут на нелегальном положении, почти как Ленин, а мусор выносить надо, верно? Ящик где-то во дворе. А где, Фред не знает. И вот берет он ведро со всякой скоропортящейся дрянью, одевает свою фальшивую дубленку за сорок рублей, что издали выглядит как настоящая, и уходит в ночь, во мрак... Час его нет, второй. Кондор говорит: что-то Фреда долго нет. Так он же не знает, где ящик, говорю. Можно же спросить? Нельзя. Фред скорее съест весь мусор, чем спросит..." "И - съел?" - смеется совершенно ожившая Люда. Зная Шульцев, она не удивится любым подробностям такой трапезы среди сугробов. "Хуже, трагическим шепотом говорит Фред. - Меня с этим ведром чуть не расстреляли..." "Как это? - по-детски пугается Люда, расширяя свои прекрасные глаза. - Ты выбросил мусор прямо на улице?" "В Ленинграде? возмущается Фред. - Где ни одного окурка? За кого ты меня принимаешь!" "Он проник...- трагически начинает Тамара. - Представляешь?" "Еще нет. Куда? Куда он проник?" "Он просочился в цитадель пролетарской диктатуры!" "Просто я увидел за забором мусорный ящик, наконец, перелез с ведром и выбросил мусор. А это оказался... Смольный! Но солдат не успел ко мне там. Он подбежал, когда я уже перелез обратно. И кричит шепотом: стой, стрелять буду..." "А ты?" "А я ему тоже шепотом: не буду стоять, а ты стрелять не будешь, так как я вне твоего объекта. Тогда он велит мне перелезть обратно, а то, мол, стрелять будет. Я говорю: вот перелезу и расскажу, как ты меня проспал, а где ты теплее место службы найдешь? Ну, он и отстал." "А почему в не поселились у родственников-Шульцев? Не приняли?" "Мы их и не видели. Фред был уверен, что, если и впустят, то нипочем не поселят у себя. Тогда я говорю: идем на абордаж. Берем, говорю, весь свой багаж, кроме уже проданного пианино, садимся в электричку и едем. Но Фред же психиатр, а они все психи. Он ни за что ни у кого ничего не спросит. Понюхает воздух и определяет, куда идти. Понюхал и привез на Витебский вокзал. Сели, едем куда-то. Полчаса едем, час, я молчу. И он молчит. Тогда я спрашиваю: скоро? Тише, говорит, Тася, тише, мы вообще не в ту сторону едем..."