Обожженная - Страница 4
Глава 2
Рефаим
Гулкий рокот барабана напоминал стук сердца Бессмертного: нескончаемый, завораживающий, подавляющий. Он эхом отдавался в душе Рефаима, вторя ритму крови, пульсировавшей в его жилах. Постепенно барабанная дробь начала складываться в слова. Эти слова окутали тело Рефаима так, что даже во сне его пульс забился в унисон с вечной мелодией. Ему снились поющие женские голоса:
Древний владыка до времени сном околдован,
Но, когда ливнем кровавым будет земля кроплена,
Чары царицы Т-си Сги-ли разрушат оковы,
Грозной волшбою разбудит супруга она.
Завораживающая песня, подобно лабиринту, вела все дальше и дальше:
Будет рукой мертвеца вызван к жизни великий властитель.
Солнце затмит он неистовой, жуткой красой.
Поступью грозной на трон вознесется правитель.
Женщины вновь покорятся власти его вековой.
Музыка звучала как искушающий шепот. Как обещание. Благословение. Проклятие. Воспоминание о том, что предсказывала эта песня, заставляло Рефаима беспокойно метаться во сне. Вот он вздрогнул и, словно брошенный ребенок, шепотом произнес одно-единственное слово:
— Отец?
Мелодия завершалась строфой, которую Рефаим выучил наизусть еще несколько веков тому назад:
Сладкая песня Колоны будет нам вечно звучать.
С сердцем холодным мы будем во имя его убивать.
«...С сердцем холодным мы будем во имя его убивать». Даже во сне Рефаим откликнулся на эти слова. Он не проснулся, но сердце его забилось сильнее, ладони сжались в кулаки, тело напряглось. На грани между сном и пробуждением грохот барабанов вдруг оборвался, а тихие женские голоса уступили место другому голосу — глубокому, мужскому, низкому и до боли знакомому.
— Предатель... трус... изменник... лжец! — обвиняюще загремел он. Гневный перечень эпитетов вторгся в сон Рефаима, мгновенно пробудив птицечеловека ото сна.
— Отец! — Рефаим рывком сел, сбросив старые газеты и куски картона, из которых свивал себе на ночь гнездо. — Ты здесь, отец?
Заметив краем глаза промельк какого-то движения сбоку, он рванулся, потревожив сломанное крыло, и выглянул наружу из темного стенного шкафа, обшитого кедровыми панелями.
— Отец?
Сердце подсказало ему, что Калоны здесь нет, еще до того, как пятно света и движения сгустилось, обретя очертания ребенка.
— Что ты такое?
Рефаим уставился горящими глазами на девочку.
— Сгинь, привидение!
Но вместо того, чтобы исчезнуть подобру-поздорову, девочка прищурилась и принялась с любопытством разглядывать его.
— Ты не птица, хотя у тебя есть крылья. И ты не мальчик, хотя у тебя есть руки и ноги. Глаза у тебя тоже как у мальчика, только красные. Кто же ты такой?
Рефаим разозлился. Резким движением, от которого боль раскаленными кинжалами пронзила все его тело, он выскочил из шкафа, приземлившись в нескольких шагах от призрака — хищный, опасный, готовый к обороне.
— Я оживший ночной кошмар, дух из преисподней! Убирайся и оставь меня в покое, если не хочешь узнать, что в мире есть нечто пострашнее страха смерти!
От его резкого прыжка призрачная девочка сделала маленький шажок назад, упершись плечом в низкое окно, и остановилась, продолжая разглядывать Рефаима умным любопытным взглядом.
— Ты во сне звал своего папу. Я слышала. Ты меня не обманешь. Я умная и помню все, что нужно. И вообще, я тебя не боюсь, потому что ты просто раненый и ужасно одинокий.
С этими словами девочка-призрак вызывающе скрестила руки на тощей груди, откинула назад свои длинные светлые волосы и растаяла, оставив Рефаима именно таким, каким она его назвала — раненым и одиноким.
Он разжал кулаки. Сердце понемногу успокоилось. Сгорбившись, Рефаим тяжело поплелся в свое временное гнездо и привалился головой к стенному шкафу.
— Какое убожество, — пробормотал он вслух. — Любимый сын древнего Бессмертного пал так низко, что вынужден прятаться среди мусора и чесать язык с призраком человеческого ребенка!
Рефаим хотел рассмеяться, но у него ничего не получилось. Отзвуки музыки из его недавнего сна и давнего прошлого все еще слишком громко звучали вокруг. Как и гневный голос — Рефаим готов был поклясться, что этот голос принадлежал его отцу.
Он просто больше не мог сохранять неподвижность. Не обращая внимания на боль в руке и сплошную тошнотворную муку, в которую превратилось его крыло, Рефаим заставил себя подняться. Он ненавидел одолевшую его тело слабость. Сколько он провел в этом узком ящике в стене — раненый, измученный, после перелета от вокзала, скрученный в три погибели? Он уже не помнил. День? Два?
Где же она? А ведь обещала прийти этой ночью! А он, между прочим, все сидит там, куда она его отправила. Уже ночь, а Стиви Рей так и не появилась.
Застонав от отвращения к себе, Рефаим повернулся спиной к шкафу с гнездом, прошел мимо подоконника, возле которого только что материализовался призрак девочки, и поплелся к двери, ведущей к балкону на крыше. На рассвете дня, когда он здесь появился, инстинкт привел его на второй этаж заброшенного особняка. В то утро даже его колоссальные силы были на исходе, поэтому Рефаим мог думать только о сне и безопасности. Но сейчас ему было не до сна. Он смотрел с высоты на пустынную территорию музея. Ледяной град, несколько дней сыпавшийся на город, прекратился, но огромные деревья, окружавшие холмистую местность, на которой располагался музей Джилкриса и этот заброшенный особняк, стояли скрюченные, со сломанными ветками. Рефаим прекрасно мог видеть в темноте, но, сколько он ни всматривался в ночь, ему так и не удалось заметить снаружи никакого движения.
Дома между музеем и центром Талсы были почти такими же угрюмыми темными, как и во время его утреннего путешествия. Пейзаж оживляли лишь слабые точки огней, совсем не похожие на ослепительное сияние электричества, привычное для современного города. Слабый мерцающий свет свечей не шел ни в какое сравнение с мощью электроэнергии, которую мог пробудить этот новый современный мир.
Впрочем, в этом не было ничего странного. Линии электропередач, доставлявшие свет в дома современных людей, не выдержали тяжести льда, как и ветви могучих деревьев. Рефаим понимал, что ему это только на пользу. Если не считать завалов из ветвей и прочего мусора, оставшегося на дорогах, улицы были более-менее свободны. И люди бы немедленно вернулись к своей прежней, привычной жизни, если бы не был поврежден главный генератор.
— Людей держит по домам нехватка электричества, — процедил Рефаим себе под нос. — А ей что мешает?
Испустив горький вздох, птицечеловек взломал обветшавшую дверь и автоматически посмотрел в небо, вид которого всегда являлся для него бальзамом от всех душевных ран.
Холодный воздух был пропитан сыростью. Над зимней травой низко стелился туман, напоминавший волнистые одеяла, за которыми земля пыталась спрятаться от глаз Рефаима.
Он поднял глаза, испустив долгий судорожный вздох. Рефаим полной грудью вдыхал небо, казавшееся невероятно ярким по сравнению с темным, неосвещенным городом. Звезды и острый серп убывающей луны манили его к себе.
Всем своим существом Рефаим стремился в небо. Он мечтал почувствовать его под своими крыльями, мечтал, чтобы оно заструилось сквозь его темное пернатое тело, лаская прикосновениями матери, которой он никогда не знал.
Неповрежденное крыло за его спиной само собой расправилось, вытянувшись на длину, превышавшую рост взрослого мужчины. Второе, сломанное и разбитое, мучительно задрожало, и Рефаим со стоном отчаяния выдохнул, едва успев вздохнуть. «Калека!»
— Нет. Совсем не обязательно, — произнес он вслух. Рефаим покачал головой, пытаясь прогнать непривычную усталость, заставлявшую его чувствовать себя еще более беспомощным и ущербным.