Оборотень - Страница 2

Вновь порыв ветра прошумел по верхушкам деревьев. Наверное, он нёс какую-то прохладу, но здесь, внизу, этого не ощущалось. Необычно знойный июнь изнурил город. Бесконечная сиеста! Днём на раскалённом асфальте, пыльных скверах, люди, казалось, еле передвигают ноги. Даже скоростные иномарки ездят, вроде бы, в замедленном темпе. Но вот последние несколько дней вечерами начинал дуть ветер и как будто даже нагонял тучки. Но, увы, по утрам от них не оставалось и следа. И всё же горожане взбодрились, ждали — вот-вот прольёт дождь, или даже ударит гроза. Пусть хоть ураган, лишь бы ушла жара!

Вот и теперь — порывы ветра радовали Игоря. Но радовали ещё и потому, что заглушали звуки его движения. Он сосредоточился: и… раз!

Дверь, конечно, была закрыта. Но и правда оказалась хлипкой. Человек там, в комнате, как загипнотизированный кролик, перепугано застыл в углу. Его стоящая на коленях фигурка, спиной к Игорю, лишь с повёрнутым белым лицом, выглядела так жалко, что журналисту на миг стало стыдно и неловко. Но вот человек вскочил, и Игорь рванулся к нему, стараясь не выпустить того из угла к какой-нибудь из двух дверей. Он понимал, что может напороться на нож. Надеялся лишь, что люди этого круга не агрессивны, а скорее безобидны и беззащитны. В большинстве. По крайней мере, стоящий перед ним человек выглядел именно таким.

— Не бойтесь меня! — крикнул Игорь, стараясь изо всех сил, чтобы голос его был не резким, смягчённым. — Я не из милиции! Не убегайте, прошу вас! Мне нужна ваша помощь…

В этой подсобной комнатке было лишь маленькое окошко, скорее вентиляция, высоко под потолком. На улице быстро темнело, а здесь света хватало лишь разглядеть вжавшийся в угол жалкий силуэт. Стараясь успокоить собеседника, Игорь быстро рассказывал:

— Я журналист. В местной молодёжной газете я дал резкую статью против недавней облавы на бомжей. Так что, вам не нужно меня бояться, я на вашей стороне. Хочу написать большой очерк. И даже не один, а несколько, о таких людях, как вы. Помогите мне! Поживите у меня дома — неделю, месяц, сколько захотите…

Два дня тому по городу, как смерч, прошла облава. От самого этого слова — «облава» — веяло далёким, до и послевоенным временем. Несколько поколений людей выросло, зная его лишь по книгам и фильмам. А тут утром город проснулся от сирен, криков, топота, свистков… Толпы милиционеров, курсантов, национальных гвардейцев ныряли в подворотни, подвалы, грохотали сапогами по лестницам, взбегая на чердаки. Отовсюду тащили встрёпанных грязных людей — в основном, не старых мужчин, хотя попадались и женщины. Убегавших догоняли, выкручивали руки или стукали дубинками, упиравшихся валили на землю. Откуда только набралось столько машин и фургонов с зарешётчатыми окнами! В них заталкивали схваченных. Лишь через два часа по местному радио и телевидению выступили высокие милицейские чины, разъяснив, что идёт облава на бродяг и лиц без определённого места жительства, которые в последнее время просто заполонили город. «Назрела необходимость… Сложилась угрожающая ситуация… Это в ваших интересах, дорогие горожане… Просим сохранять спокойствие…» И всё же в этот день школы практически не работали — многие родители не выпускали ребят из дому. Два дня город лихорадило. Кто кричал о нарушении прав человека, кто — о том, что всё правильно, куда дальше терпеть, от этих попрошаек проходу нет… У газет было своё мнение. Статья Игоря Лунёва, как всегда, оказалась острой, проблемной. Он писал, что, да! — город и вправду кишит толпами нищих, бродяг, бомжей, никогда такого нашествия не бывало раньше. Но так ли с ними должно бороться? Почему огромный городской вокзал отдан на откуп таксистам, носильщикам, сборщикам тары — они там главная власть? Почему улицы города превращаются в сплошной грязный и неуправляемый рынок? Почему жилищным конторам уже давно нет никакого дела до разрушающихся детских площадок во дворах, грязных облупленных подъездов, сорванных дверей подвалов? А как проводилась сама облава, сколько женщин, детей и даже мужчин были шокированы увиденной жестокостью, видом сбитых с ног, окровавленных людей! Один мальчуган даже попал в больницу: упал без сознания, когда мимо него, как мешок, протащили по тротуару человека. А что теперь с арестованными, схваченными, задержанными — как их назвать? Ими забиты следственные изоляторы, камеры в районных отделениях милиции. А ведь многие из этих людей больны, истощены, нуждаются в медицинской помощи… Статья вышла буквально на следующий день после облавы. А ещё на другой день Лунёву в редакцию позвонили из «Комсомольской правды». Коллега из столичной газеты предложил: «Мы перепечатаем твою статью, а в конце, от редакции, дадим сноску: мол, Игорь Лунев готовит серию очерков о бомжах. Ты согласен?»

Игорь был согласен. Ему и самому эта идея пришла в голову: копнуть поглубже, в корень, в суть явления. И он решил: для начала нужно подружиться с каким-нибудь бродягой, подольше пообщаться с ним. Пусть поживёт у него в доме, раскрепоститься, поверит ему, Игорю, откроет душу… А там, кто знает, может и он сам уйдёт со своим новым другом «по Руси». Серёжку отправит в летний молодёжный лагерь, а сам на месяц-два — в «творческую командировку». Неплохая, между прочим, идея!

Найти подходящего «клиента» нетрудно — в любом отделении милиции. Правда, сейчас уже кое-кого попереводили в больницы и диспансеры — после его статьи. Но, честно говоря, Игорю не хотелось обращаться к милицейскому начальству. Нет, конфликтов он не боялся: его журналистское амплуа возмутителя спокойствия уже не раз их провоцировало. Просто прекрасно представлял: УВД не преминет с радостью прогнать его по всем бюрократическим ухабам — так сказать, в отместку. А время уйдёт. Да и люди там уже запуганные, зажатые. Вот если бы найти вольного, не выловленного бомжа… Да где же?

И тут Игорь вспомнил. Неделю тому он поздно возвращался через парк. Вот так же грустил о его запущенности, вспоминал детство. Проходил по задворкам сцены. И увидал, как из маленького высокого окошка боковой пристройки струится дымок и мерцает отблеск света. Подумал мимоходом: «Ну вот, хоть для бомжей приют, и то польза». И тут же забыл.

Предчувствие удачи — знакомое азартное ощущение, шепнуло ему: «Вряд ли менты об этом месте знали. Проверю, сегодня же!»

Теперь же невысокая фигура испуганно жалась в углу. Лунёв достал карманный фонарик, посветил на себя.

— Смотрите, я не милиционер! И я, если не хотите, не буду светить на вас. Если вы откажитесь, просто уйду, даже лица вашего знать не буду. Но… только мне кажется, моё предложение для вас выгодно. У меня вам будет спокойнее, чем здесь, особенно в эти дни, после облавы. А уйдёте, когда сами захотите. Но я думаю, мы подружимся. Меня зовут Игорь. А вас?

Наступила долгая пауза. Он продолжал светить на себя, ожидал. И вот человек в углу пошевелился, вздохнул глубоко. И тихо, тоненько, словно ребёнок, произнёс:

— Гриня…

Они вышли на крыльцо, и, прежде чем плотно прикрыть дверь, Игорь быстро обвёл фонариком пустую комнату. У стенки лежала грязная дерюга — спальное место, стоял ржавый чайник, сковорода без ручки. Посередине — выжженный в деревянном полу круг и грубое подобие вертела, что ли? «Здесь же и готовил себе, что-то жарил, варил…» — с жалостью подумал Игорь. Его новый знакомый шёл рядом, настороженно втянув голову в плечи. Игорь побаивался, что тот в любой момент рванёт в сторону, убежит. И чтобы не спугнуть, не прикасался к нему, не разглядывал, а только рассказывал весёлую историю о том, как в прошлом году работал уборщиком на ипподромовских конюшнях, вникал исподтишка в тонкости жокейского бизнеса.

Своего молчаливого собеседника Игорь разглядел только у себя дома, на кухне, отпаивая его чаем. И порадовался: классический тип боязливого и безобидного бродяжки. Да и вид ребёнка-переростка: худенький, невысокий, волосы хоть и грязны, но видно, что вьются белокурыми колечками, глаза светлы до прозрачности. Но взгляд не поймаешь — ускользает. Понятно, боится ещё.