Обнаженная натура - Страница 39

Ну, а в статьях их, одинаково водянистых, мера таланта была до очевидности равной. Шпрух был язвительнее, но бездоказательней, Загайдачный логичнее, но скучнее.

Родионов уселся в желтое кресло, придвинул к себе рукопись про ветер с городских помоек, но подумал, вздохнул и снова отложил.

В дальнем углу, низко склонившись над столом, двигала локтями Неупокоева.

Кумбарович увещевал по телефону, по всей видимости, снова своего тугоухого собеседника срочно добывать сертификат на два вагона гречки.

— Прахом все пойдет! — кричал он в трубку. — Прахом, говорю!.. Да не пароход, черт тебя дери, а прахом!.. Да. Два вагона. Причем тут пароход?.. Пра-хом! По буквам: Павлодар, Рига, Ашхабад, Харьков… — собирал он разрушенную империю, но собеседник был безнадежен. — Ладно, забудь, что я сказал. Забудь про пароход. Да. Айвазяну. Все.

Он швырнул трубку на аппарат, вытер потное лицо платком.

— Сбеситься можно, честное слово!..

— Ты с ним год уже торгуешься, хоть бы одно дело у вас сладилось… — заметил Родионов.

— Тертый калач, — объяснил Кумбарович. — Его два раза уже бензином обливали и сжигали. Выжил, подлец! Живучий… Мина противотанковая под задницей рванула, «мерседес» в клочья, окна в домах до пятого этажа вышибло, а у него легкая контузия. Оглох маленько…

— Новая порода нарождается…

— Да, приходил опять тот человек, — сообщил Боря Кумбарович.

— Какой? — спросил Родионов.

— А тот, что на скрепке тронулся. Глядел-глядел на нее целый день и так загляделся…

— А-а! Шлыков! — вспомнил Родионов и усмехнулся. — «Скрепка самое великое изобретение человеческого гения…»

— Он, он, — подтвердил Кумбарович. — Новую статью мне принес. Если, мол, заглядеться на любую вещь — тот же результат. Он на себе проверил и теперь утверждает, что самое великое изобретение — это всякая, любая вещь. Он тут перечисляет все вещи, на которых он ставил опыты — очки, шнурок, ножницы, стекло… Но этот Шлыков признался, что все его знания ничто по сравнению со знаниями какого-то Смачного. Этот Смачный должен к тебе скоро придти…

— Да, — сказал Родионов. — Человек удивительное существо. Всегда выдумает что-нибудь. У меня был один, решил, что стукаться изо всей силы босыми пятками по камню целебно. И что б ты думал — вылечил все свои неизлечимые болезни, вот что самое потрясающее. Лет пять стукался, стукался, и вылечил… Ну, ладно, за работу!

Он пододвинул к себе рукопись, которую начал еще накануне, но не дочитал. Что-то в ней было, в этой рукописи, что-то очень близкое ему и тревожащее душу. Минут через тридцать сосредоточенного чтения Родионов перевернул последнюю страницу.

— Ах, какой сюжет загубил, не вытянул! — С сожалением сказал Родионов. — Представь себе, Кумбарович. Новый русский, уже из этих, остепенившихся, влюбился смертельно. Жениться собирается на девушке, колечко ей дарит с бриллиантами… И выясняется вдруг, что девушка эта проституткой была в турецком борделе.

— Пикантно! — заинтересовался Кумбарович. — Ну и что?

— Но дело в том, что первые свои капиталы этот новый русский заработал как раз тем, что переправлял девушек именно в Турцию, в эти самые бордели…

— Сам для себя подготовил… Невесту. Да, это хороший сюжет…

— Тут такое обобщение, сверхзадача, такой второй план… Но грубо сделал. Тут тоньше надо было, не в лоб, без резонерства. Эх, тоньше надо было. Все-таки, Кумбарович, мое убеждение, что вся современная литература, текущая — это всего лишь черновик…

— А ты укради сюжет-то. Бальзак запросто крал сюжеты у графоманов… Кстати, тебе утром какая-то Ольга звонила… — вспомнил вдруг Кумбарович и взглянул на дверь. Глаза его сузились.

Родионов почувствовал опасность и тоже оглянулся.

На пороге внезапно обнаружились, взявшись ниоткуда, словно демонстрируя известный киношный трюк, четыре фигуры. Они теснились и подталкивали друг друга, не решаясь окончательно материализоваться и вступить в пределы кабинета. Так нашкодившие школьники мнутся у дверей завуча, стараясь скрыться за спинами друг друга. Наконец, вытолкнут был из их среды вперед самый робкий, сделавший, впрочем, попытку шмыгнуть обратно, но безуспешную.

Все четверо, сбившись тесной кучкой, медленно продвигались и оказались в середине комнаты. Тут самый робкий обернулся на товарищей, которые делали ему ободряющие знаки, подмигивали, указывая пальцами на Родионова, что-то беззвучно шептали.

Кумбарович многозначительно переглянулся с Родионовым.

Потрогав светлые тонкие усики и порыскав глазами по углам, первый вдруг сказал сдавленным тонким голосом, какой бывает у горбунов:

— Я его друг, — и указал на высокого, часто и нервно помаргивающего человека.

— А я его друг, — высокий судорожно сглотнул и ткнул в бок скромного бородатого недоросля, жавшегося к нему.

— Ну и? — Родионов вопрошающе поднял брови.

— А я им обоим друг, — важно пояснил недоросль. — Как только все началось, я иду из туалета, вижу такое дело… Я сразу бросился и стал их, охранников, которые на наших напали… Короче, вот так вот — руками, ногами, руками, ногами…

— Не пойму, — Родионов помотал головой. — А приятель ваш что? Который молчит, четвертый?

— Он чист! — вступился за молчуна светлоусый.

— Абсолютно невиновен! — подтвердил высокий. — Полностью.

— Вообще-то, если уж на то пошло, я страшный, закоренелый грешник! — похвастался молчун. — У меня за последние полгода накопилось более двух тысяч грехов, я как-то специально ради интереса подсчитал с карандашиком… Но в этом деле не виновен.

— Да, это так. Он ни при чем, — добавил недоросль. — Хороший человек.

— Я вижу, что человек хороший, но все равно ничего не понимаю, — сказал Родионов, уже догадываясь, что компания навеселе.

— Я! — усатый стукнул себя кулаком в грудь, отчего голос его екнул. — Его! — стукнул он кулаком в грудь высокого. — Друг!

— Аналогично! — откликнулся высокий.

— Друг, — повторил Родионов.

— Точно! — обрадовался усатый и оглянулся на приятелей, радуясь, что этот недотепа наконец-то понял.

— Ну и что? — нахмурился Павел.

— Была драка. Проще говоря, потасовка, — стал объяснять бородатый недоросль и добавил, зачем-то понизив голос. — В ресторане, в писательском. Я вижу, такое дело…

— Он видит, такое дело и налетел, — перебил его светлоусый. — Руками, ногами, руками, ногами… Вот так, вот так…

— А я чист! — отмежевался молчун. — Я-то как раз ни при чем.

— Невиновен, — высокий шагнул вперед и, расставив руки, загородил молчуна.

— Его вообще там не было! — вступился за молчуна и усатый.

— Я был! — заспорил молчун. — Но в другом месте.

— Он был в тот день, но в другом месте.

— Не в ресторане. У него и денег таких нет в помине, — кивнул на молчуна усатый.

— У меня есть деньги, но в тот день не было, — пустился в объяснения молчун. — Но если б я пришел в тот день в ресторан, деньги бы, конечно, нашлись. Мне бы любой дал взаймы. Я в срок отдаю…

— Он отдает, это так, — одобрительно произнес недоросль.

— К примеру, сказал такого-то числа отдам, значит, точно отдам.

— Истинная правда! — снова подтвердил недоросль.

— Да мне бы та же Ленка Кузнецова без всяких слов…

— Короче говоря, что вам от меня-то нужно? — не утерпел Родионов. — Это редакция. Денег у меня при себе нет…

— Это редакция! — усатый подошел вплотную к Пашкиному столу. — В том-то и дело. — сказал он, посерьезнев. — Четвертая власть! Ничего теперь нет, кому пожаловаться? Это редакция, а нам нужна характеристика. Иначе статья…

— Он тысячу баксов требует, чтоб замять. Дознаватель-то…

— Да, — подтвердил молчун. — Хорошие ребята. Жалко, меня в тот день не было…

— Так что нужна характеристика, хоть плачь, — сказал усатый.

— На бланке, — уточнил недоросль. — Иначе капут.

— Без характеристики нам капут, — грустно сказал усатый и вздохнул. — Да где ж ее взять-то? Или тысячу гони, такое дело…