Обнаженная модель - Страница 127

Дней через десять Юра позвонил в мастерскую.

— Передайте, пожалуйста, Римме, чтобы она привезла в выставочный зал Московского Союза художников на Кузнецком мосту три картины. Будет развернута ретроспективная выставка картин художников, включенных в книгу Евграфа Кончина «Холст как мера вечности». В день открытия выставки будет презентация этой книги. Ваши буклеты готовы, часть мы оставляем себе, несколько экземпляров отдаем в отдел кадров Московского Союза художников, а вам — каждому по сто штук. Я захвачу их с собой и передам на презентации.

28 апреля день выдался теплым и солнечным. Из больших стеклянных окон выставочного зала падал ослепительный весенний свет. Большую часть экспозиции занимали произведения мастеров, ушедших из жизни. На их картины, развешенные на центральных стенах, к сожалению, падали прямые солнечные лучи, от чего на холстах появлялись яркие блики. Они слепили глаза, и нельзя было разглядеть всю прелесть и поэтичность этих работ.

В третьем зале на главной стене висели три работы Риммы: «Розовая зимка», «Ранняя весна», «Золотая речка». О них писал в своей статье Кончин. В этом зале картины были подсвечены специальными софитами. Освещение было удачным, и работы смотрелись очень хорошо.

Я был доволен, что картины выглядели не хуже, чем их описал искусствовед.

Мы вернулись в большой зал. На сцене стоял столик с несколькими стопками книг, за ним сидел пожилой мужчина.

— Это, видимо, Кончин, — предположил я.

— Мне не доводилось видеть его раньше, но раз этот человек сидит за столиком с книгами, значит это он.

Перед сценой на стульях ожидали начала презентации художники и гости. Многие продолжали осматривать экспозицию, бродя по залам, или стояли вдоль стен, тихонько разговаривая между собой.

На сцену поднялся и подошел к микрофону Виктор Глухов, председатель Московского Союза художников. Он рассказал о жизненном пути искусствоведа, журналиста и литератора Евграфа Васильевича Кончина, поздравил его с 80-летнним юбилеем и с выходом в свет его новой книги «Холст как мера вечности».

— А сейчас, — продолжил Глухов, — Евграф Васильевич будет дарить художникам книгу, подписанную им лично.

Юра Попков стал называть фамилии по алфавиту. За художников, ушедших из жизни, на сцену поднимались родственники, и Кончин сам вручал им книгу с автографом.

Когда прозвучала фамилия Исаковой, Римма поднялась на сцену, поблагодарила Евграфа Васильевича и подарила ему свой небольшой пейзаж со словами:

— Спасибо за высокую оценку моих работ. Я знаю, что ваша родина Забайкалье, там я написала этот этюд. Дарю вам картину от всего сердца с глубокой признательностью.

Кончин поцеловал Римму, пожал руку и сказал несколько теплых слов в ее адрес.

Я открыл книгу и тихим голосом прочитал из вступительной статьи несколько фраз своего друга Игоря Обросова: «Не о каждом художнике он берется писать. Все, что делает этот человек, исходит от значительности главных его качеств: порядочности, добра, умения видеть в художнике цельность личности, чего сегодня очень не хватает».

— Как хорошо, что Кончин предложил именно Обросову написать это вступление, — тихо сказал я Римме. — Игорь, как проницательный человек и большой художник, вник в сущность этого чистого правдивого искусствоведа, так тонко понимающего искусство и, что самое главное, любящего художников, чего не скажешь о других критиках.

В статье, посвященной Римме я прочитал такие слова: «…Цветовая одаренность Риммы Исаковой настолько широка, многогранна и многозначна, что иногда вспоминают Нестерова, Врубеля, французских импрессионистов, пытаются в них найти истоки ее живописи. Вряд ли это правомерно, хотя такие невольные сравнения показывают уровень ее мастерства, богатство ее творческого потенциала… Если уж сравнивать художницу с кем-то еще, то только с ней самой, с определенными этапами ее творческого развития…».

Дом ученых на Пречистенке до 1916 года принадлежал Александре Ивановне Коншиной — вдове фабриканта, имевшего в Серпухове текстильные мануфактурные предприятия. Интерьеры этого старинного особняка были созданы в 1910 году по проекту известного архитектора Анатолия Гунста.

В этом красивом доме открылась выставка живописи, в ней приняли участие художники Стас Плутенко, Павел Арзуманидис, Ирина Алавердова, Виктор Лукьянов, Юрий Леонов и старейший художник Ефрем Иванович Зверьков. Конечно, показали свои картины и мы с Риммой.

Вернисаж открыл Георгий Павлович Гладышев, Президент Международной академии творчества. После его выступления многочисленные гости, художники, искусствоведы, журналисты разбрелись по залам, осматривая экспозицию.

Моя большая работа «Через века» висела над концертным роялем в торце большого зала.

Ко мне подошел Виктор Лукьянов и, как всегда, возбужденно жестикулируя, сказал:

— Вот видишь, как хорошо я повесил твою картину! На самое видное место!

— Ну да, над роялем, — согласился я.

— Когда начнется концерт, все будут смотреть на нее, — импозантная фигура Виктора нервно двигалась. Он то поглаживал бороду, то поправлял галстук.

— Конечно! Особенно хорошо будет ее видно, когда пианист поднимет крышку рояля, и наглухо перекроет картину, — спокойно добавил я.

В это время Римма ближе подошла к моей картине.

— Володя! — испуганно сказал она, — посмотри, какая вмятина на холсте, вот здесь, — и она показала рукой на левый нижний угол.

Оставив Виктора, я подошел Римме.

— Да, повреждение серьезное. Что будем делать?

У Риммы навернулись слезы.

— Когда картину вешали, ее ударили об угол рояля, или она сорвалась. Вот так безответственно относятся к произведениям искусства устроители выставки!

Я хотел выяснить у Виктора, кто виноват в порче картины, но его уже не было, он растворился в толпе.

— Теперь мне ясно, почему картину повесили за рояль, видно думали, что так будет легче «скрыть следы преступления».

— Володя, я постараюсь убрать кракелюры. Осетровый клей у нас есть, как это сделать, я знаю. Будь повреждение еще серьезней, пришлось бы, конечно, обращаться к реставраторам, и это стоило бы очень дорого. Володя, к сожалению, так бывает.

Если ты помнишь, года три назад на выставке в Малом Манеже, в Георгиевском переулке, на мою работу, висевшую в нижнем ряду, сорвалась верхняя картина. Она была в тяжелой худфондовской раме, сделанной еще в советское время, и, падая, она зацепила и мою.

Мне сразу позвонили из выставочного зала, чтобы я приехала. Там на полу я увидела обломки дерева и гипса. Я аккуратно подняла свой пейзаж, протерла его и успокоилась, увидев, что он чудом уцелел. Работники зала даже не подошли и не извинились. Никто ни за что не отвечает. Я вставила картину в новую раму, и ощутила радость, что мой труд не погиб.