Обманы Локки Ламоры - Страница 4

— Видишь ли, дитя мое, — начал он, — обычно мне приходится проявлять некоторую сдержанность с вновь прибывшими членами нашего сообщества. Ты знаешь, что означает слово «сдержанность»?

Ламора помотал головой. Пряди грязных волос неопределенного цвета спадали ему на лоб, томатные пятна вокруг рта подсохли и уже не так бросались в глаза. Учитель потянулся и осторожно вытер их рукавом своей потрепанной синей куртки. Мальчик не отшатнулся.

— Я хочу сказать, что до встречи со мной детям внушали: красть нехорошо. Поэтому мне приходится приложить немало усилий, чтобы приучить их к самой идее воровства. Понимаешь? Однако с тобой, похоже, не требуется подобной деликатности. Поэтому давай говорить напрямик. Ты ведь крал раньше, не правда ли?

Паренек кивнул.

— Еще до чумы, да?

Снова кивок.

— Даже так? А скажи-ка, милый мальчик… ты ведь не сейчас лишился родителей?

Глядя себе под ноги, малыш едва заметно покачал головой.

— То есть у тебя уже имеется опыт самостоятельной жизни? Тут нечего стыдиться, дитя мое, — вкрадчиво заговорил Учитель, заметив колебания ребенка. — Наоборот, это поможет тебе заслужить всеобщее уважение у нас на холме. Если, конечно, ты на деле докажешь свои таланты.

Вместо ответа Ламора вытащил что-то из-под своих лохмотьев и протянул старику. Тот с удивлением посмотрел на два маленьких дешевых кошелька, которые легли ему на ладонь — засаленные, из толстой негнущейся кожи, затянутые грубыми шнурками.

— Где ты их взял? — спросил он.

— У стражников, — тихонько отозвался Локки. — Некоторые из них были так добры, что несли нас на руках.

Учитель отпрянул, будто его ужалила гадюка, и недоверчиво уставился на кошельки.

— Ты вытащил их у герцогских стражников?! У «желтых курток»?!

Локки снова кивнул — на этот раз гораздо бодрее.

— Ну да. Я же говорю: они брали нас на руки и несли.

— О боги! — прошептал Учитель. — Да ты можешь закопать всех, кто обитает здесь, Локки-в-честь-отца-Ламора! Очень даже легко!

— Представь, этот мелкий нахальный гаденыш нарушил Тайный Договор в первый же вечер, как появился у меня! — сокрушался Учитель.

Они с удобством устроились в садике Безглазого Священника, разбитом на крыше храма. Учитель держал в руке просмоленную кожаную кружку с вином. Вино было совершенно омерзительное — перестоявшая кислятина, чуть ли не уксус, и он усматривал в этом тайный знак: погоди радоваться, еще ничего не решено.

— Такого никогда не бывало, ни до, ни после того…

— Значит, кто-то научил его чистить карманы, но не объяснил про неприкосновенность «желтых курток». — Отец Цепп скривил губы. — Любопытно… в самом деле любопытно. Наш дорогой капа Барсави будет в совершеннейшем восторге от подобного экземпляра.

— И что интересно, я так и не выяснил, кто же это был! Мальчишка настаивает, что научился сам. Но пусть пытается впихнуть это дерьмо кому-нибудь другому. Прости, игрушками пятилетним сорванцам обычно служат полудохлые рыбешки и сухой коровий навоз. Подобный материал отнюдь не приспособлен для того, чтобы развивать ловкость рук малолетних воришек.

— И что ты сделал с этими кошельками?

— Что-что?! Стрелой понесся обратно на Огневую заставу, целовал им каблуки и лизал задницы до тех пор, пока губы не почернели. Пришлось объяснять капитану, что во всем виноват один из новеньких. Мол, мальчишка совсем зеленый и пока не выучил, что к чему у нас в Каморре. Я же, как только узнал, поспешил принести кошельки обратно, да не просто так, а с возмещением за ущерб… нижайше прошу прощения и рассчитываю на милосердие господина капитана… ну и так далее.

— И как, они согласились?

— Знаешь ли, Цепп, деньги настраивают человека на миролюбивый лад. Их треклятые кошельки едва ли не лопались от моего кровного серебра. А затем еще пришлось дать на выпивку каждому из патрульных, причем хорошо дать, чтобы хватило на всю неделю, и униженно просить пропустить по стаканчику за здоровье капы Барсави. На том и столковались. Решили, что, конечно же, не стоит докучать ему рассказом о том, как обделался его верноподданный Учитель с пятилетним нарушителем Договора.

— Так-так… — протянул Безглазый Священник. — И все это, значит, произошло в первый же вечер твоего знакомства с моим неожиданным сокровищем?

— Мне так приятно слышать, как ты называешь своим этого маленького мерзавца! Просто музыка для ушей! Потому что я и в самом деле не знаю, как быть, Цепп. У меня бывали дети, которым нравилось воровать. Попадались такие, которым все едино — воруй, не воруй… Были и такие, которые волей-неволей смирялись, поскольку знали, что ничего другого они делать не умеют. Но никогда еще — в буквальном смысле никогда, хрен ему в душу! — я не встречал ребенка, столь жадного до воровства. Уверяю тебя, если он будет лежать с порванным брюхом, а к нему придет лекарь, то и тогда этот паршивец Ламора предпочтет стянуть у него иголку с ниткой и сдохнет, довольный собой. Он… он ЧЕРЕСЧУР вор.

— Чересчур вор… — задумчиво повторил Безглазый Священник. — Никак не ожидал услышать такую жалобу от человека, который натаскивает юных карманников.

— Можешь смеяться, но я тоже не ожидал, что когда-нибудь ее выскажу, — мрачно заметил Учитель.

Проходили месяцы. На смену Парфису пришел Фестал, его, в свою очередь, сменил Аурим. Летние грозы миновали, уступив место зимним затяжным дождям. Семьдесят седьмой год Гандоло превратился в семьдесят седьмой год Моргайте, Отца города, Повелителя петли и лопаты.

Ряды сироток из Огневого района, пришедших на Сумеречный холм, заметно поредели. Семеро из них, не слишком преуспевших в «деликатных и необычных» заданиях Учителя, окончили свои дни на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Обычное дело; уцелевшие счастливчики были слишком заняты собственными деликатными и необычными занятиями, чтобы заметить исчезновение товарищей.

Вскоре Локки выяснил, что кладбищенская коммуна делится на две неравноценных категории — «уличных» и «форточников». Последние были небольшой группой избранных и трудились после заката. Эти ребята карабкались по крышам и дымоходам, проскальзывали в дома сквозь любые плохо закрытые отверстия и тащили все, что подвернется под руку — от монет и драгоценностей до оставшегося без присмотра окорока.

Мальчишки же и девчонки из «уличных» большими командами работали на улицах и мостах города в дневное время. Те, что постарше и поопытней, «ловцы», обрабатывали карманы и кошельки клиентов, в то время как младшие и неопытные «живцы» отвлекали публику — ревели по якобы пропавшей мамаше, разыгрывали приступы всяческих болезней или попросту метались по улице с истошными криками: «Держи вора!» — тоже действенный прием.

Каждый сиротка, вернувшийся с «дела», тут же становился добычей старших и более сильных товарищей. Ежедневная выручка проходила через руки местных забияк и лишь после этого попадала к Учителю. Тот оценивал добычу каждого работника и ставил подобающую отметку в своем зловещем списке. Учитель ничего не забывал — даром, что список существовал лишь у него в уме. Тот, кто отличился, получал еду, неудачникам же приходилось в тот вечер постараться вдвойне.

Так ночь за ночью Делатель Воров обходил свои владения, нагруженный кошельками, шелковыми платками, ожерельями, срезанными металлическими пуговицами и другими предметами, попавшими в руки «ловцов». Его доверенные лица следили за тем, чтобы никто не увиливал от работы и не утаивал добычу. Тех, кто был замечен или хотя бы заподозрен в подобных грехах, ждала жестокая и немедленная кара. При этом побоям Учитель предпочитал добрую порцию неразбавленного имбирного масла из специальной фляги. Провинившийся должен был выпить ее под насмешливые возгласы товарищей. Каморрское имбирное масло, как прекрасно знал Учитель, было страшной гадостью. Пить его — все равно что глотать тлеющую золу ядовитого дуба.

Строптивцы, не желавшие открывать рот, все равно получали свою порцию — ее вливали им через нос, пока старшие дети держали их. Как правило, хватало одной такой экзекуции, после чего провинившиеся чудесным образом исправлялись.