Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений - Страница 47

Осколок бомбы впивается в лицо статуи Маклая. Саул молитвенно распростерт у подножья изваяния.

За порогом хижины слышен плач детей, стоны раненых, женские вопли.

Саул выбегает из храма.

Через некоторое время он возвращается с несколькими воинами. Они тащат огромные носилки из пальмовых жердей.

Воины по команде Саула водружают на носилки статую Маклая и выносят ее.

Воины запевают «Песню Маклая».

Охваченные экстазом, они не обращают внимания на падающие ядра.

Упавших воинов сменяют другие.

Саул копьем указывает путь воинам.

Они идут в горы, в недоступные лесные дебри.

Статуя Маклая плывет над головами людей.

Очередной пушечный выстрел.

Стены храма рушатся.

Почерневшие столбы, обугленные балки, груды пепла. Маклай и Маргарита Робертсон стоят на пожарище. В руке Маклая старый саквояж. Робертсон держит в руках глобус, который она купила по просьбе Маклая. На пальце Робертсон блестит золотое обручальное кольцо.

— Ну, Маргарита, простимся с пепелищем и пойдем искать новый кров, — говорит Маклай. — Все наше с нами. Знаешь, где мы будем жить? На морской зоологической станции, которую я основал в бухте Ватсон-Бай. Ты будешь королевой подводного царства, — шутит Маклай, — морской царевной.

— А ты, Маклай?

— А я… Я вроде моего земляка Садко… Но все это шутки. Мы опять нищи, Маргарита. Но это так кажется только… Смотри!

Маклай показывает на стройную пальму невдалеке от пожарища. Ствол ее кое-где почернел от огня, но молодые ее листья зелены и ровны. Голуби, лишившиеся крова, вьют гнездо на ветвях пальмы.

— Жизнь берет свое, — говорит радостно Маклай. — Советы старого Туя пошли мне впрок. Я не хочу умирать. Пусть смерть подкрадывается к нам, как змея. А мы сильнее ее. О, сколько еще надо свершить! Мы живем, живем, Маргарита.

— Ты устал, Маклай, — говорит спокойно и нежно Робертсон, — и зрелище сгоревшего крова волнует тебя… Пойдем отсюда!

— А когда и где имел я свой кров, Маргарита? Хижина в Новой Гвинее. Ее разрушили немцы, здесь — тоже их работа. Они думают, что сильнее их нет. У них пушки, древнетевтонское право, баронские короны. Они хотят проглотить весь земной шар, но они подавятся… Как я их ненавижу!

— Тебе нельзя волноваться, Маклай!

— Но ты больше не отвечаешь за меня перед «Женским обществом содействия медицине», Маргарита. И теперь я здоров. Скоро мы вместе отправимся в Океанию, а потом в Петербург.

Мимо быстро проходит почтальон с туго набитой сумкой. Он пристально вглядывается в лицо Маклая и возвращается обратно.

— Кажется, господин Маклай? — спрашивает почтальон. — Хорошо, что я вас узнал. Сиднейский почтамт приказал мне разыскать вас во что бы то ни стало.

— Хотя бы на дне морском? — шутит Маклай. — Это почти близко к истине. Но в чем дело?

— Вы числитесь выписанным из госпиталя, старый адрес ваш: «Территория выставки», как мы видим, недействителен. Адресата трудно найти.

— В царской России об этом говорят так: «Не имеет определенного места жительства», — перебивает почтальона Маклай.

— Посмотрите, господин Маклай, сами, как вам адресуют некоторые письма: «Берег Маклая», «Архипелаг Довольных Людей»… Но Сидней — сердце Океании, и вся почта для вас поступала к нам, — с гордостью говорит почтальон. — Я вам ее сейчас вручу. Со всех концов мира!

Почтальон начинает опорожнять сумку. Мелькают письма большие и малые, пакеты, бандероли, газеты, книги.

— Боже мой! — ужасается Робертсон. — Вся сумка? Но, Маклай, тебе вредно много читать.

— Знаете, почему я узнал вас? — спрашивает почтальон. Он показывает отдельно отложенный экземпляр журнала, сдвигает узкую бандероль к его нижнему краю. На обложке журнала — большой портрет Миклухо-Маклая. Почтальон уходит, оставив на руках Робертсон огромную кипу корреспонденции.

— Это слава, слава, добытая в бою, — горячо говорит Робертсон. — Смотри, подпись под портретом: «Великий русский путешественник Миклухо-Маклай». Как я счастлива!

Маклай, хмурясь, берет у нее журнал и, не разглядывая обложки, начинает его перелистывать, сняв бандероль.

— Как хорошо, Маргарита, как хорошо! — говорит он сдавленным голосом. — Посмотри сама.

Вся страница журнала занята снимком с известной картины Саврасова «Грачи прилетели». Маклай отворачивается. Он пытается скрыть, что он плачет.

— Ведь это понять только надо, — говорит он, и слезы катятся по его лицу. — Десять лет, целых десять лет не видеть своего отечества. Знают ли медики, что ностальгия — тоска по родине — страшнее всех лихорадок, от которых я умирал?

— Но ведь я права… Пойдем отсюда, Маклай, — умоляет Робертсон. — Скорей в твое подводное царство, — шутит она. — Я пойду за тобой куда ты скажешь. Но здесь так грустно.

— Сейчас, — говорит Маклай. Он перебирает один за другим пестрые конверты. — Нет, Маргарита, я прочту все это… Лев Толстой, Элизе Реклю, Лев Мечников, Тургенев… Боже мой, запоздавшее письмо от Поля Брока! Ведь он уже умер… А вот от «гарибальдийца». Ведь это тот неведомый человек, который помог сохранить мне веру в свои силы в черные дни, когда пруссаки шли на Париж… Все это надо прочесть…

— Сейчас?! — ужасается Робертсон.

— Нет, в нашем морском царстве. Кстати, нам надо спешить. Я хочу проверить установку новых аквариумов… А вот этого письма я не буду читать! — говорит он с гневом.

Маклай показывает на конверт. В углу конверта — изображение черного прусского орла.

— Я сейчас же отошлю его обратно. Что может писать мне его светлость князь Отто Бисмарк, канцлер германской империи?

Маклай гордо поднимает голову.

— Они думают, что я потерял Берег Маклая и из-за этого могу пойти на все. Нет, им не купить науки о человеке, как нельзя и запугать меня. Пойдем, Маргарита. Но куда мы сложим все это? Нас выручит старый друг моих скитаний.

Маклай раскрывает свой саквояж и доверху набивает его письмами. Голуби летают вокруг нового гнезда. Ветер шевелит волосы Маргариты Робертсон. Она тихонько гладит пальцами золотое кольцо на своей руке.

— Чего нам еще надо? — тихо спрашивает Маклай и, беря за руку Маргариту Робертсон, говорит с улыбкой, показывая на глобус: — В наших руках весь мир! Я понесу его.

Классик русской литературы нашего века Сергей Николаевич Марков был подвижником.

Я не хочу утомлять читателей перечислением его заслуг перед Отечеством, перед российской культурой — назову лишь некоторые штрихи его деяний.

…В 1926 году двадцатилетний русский журналист из Средней Азии выступил в центральной печати с проблемным материалом по горнорудным богатствам степного края, и этот материал ставится на обсуждение Госплана страны, и в глуши начинается разработка «золотых жил» (хотелось бы мне сегодня увидеть такого двадцатилетнего журналиста!). А вскоре он делает в не менее «высокой инстанции» сообщение о возможности превратить громадный простор безлюдных солончаков, Голодную степь, в цветущий край с помощью открытых и изученных им же, Сергеем Марковым, подземных рек — что и было затем свершено (где вы, нынешние продолжатели его дела устроения земли? Вместо вас орудуют всесильные сторонники «поворота северных рек…»). Вряд ли кто из людей, проезжающих сегодня по Кутузовскому проспекту столицы мимо величавой Триумфальной арки, думает о том человеке, который первым предложил восстановить этот памятник подвигу русского народа в войне 1812 года, — им был С. Н. Марков. Его стараниями были установлены памятники Семену Дежневу на Чукотке и Пржевальскому на Иссык-Куле, изваяния каравелл Колумба на Волго-Доне, его радением атолл в Тихом океане был назван именем Александра Грина… Благодаря его очерковой книге «Зачарованные города» были спасены многие народные промыслы на Русском Севере (в частности, волшебное искусство великоустюжских «серебряных дел мастеров»).