Обитель мрака - Страница 7

Стрэнг вспомнил ранние годы станции, тяжкий труд, опасности и лишения тех дней, когда люди выскребли себе первые опоры для ног в этой пустыне. Он едва ли не жалел их. Сам Стрэнг тогда был еще совсем молодым.

«Хотя, в общем, никогда особенно не резвился, как положено молодняку, — подумал он. — Слишком много было работы».

— О чем задумался? — спросила Эмма Рейнхардт. Он повернул голову и взглянул на нее. Это была миловидная женщина из Германии, помощник инженера, которая вполне могла стать его следующей любовницей: последнее время они довольно много общались друг с другом.

— Да просто подумал, сколько всего мы успели тут натворить, — ответил он. — И сколько еще надо будет сделать.

— Неужели ты никогда не размышляешь о вещах, не связанных с твоим… с твоим делом? — спросила Эмма.

— Работа всегда требовала от меня полной отдачи, — признался Стрэнг.

Эмма тоже пытливо оглядела его. Среднего роста, худощавый, с изящными движениями; лицо прямоугольное; волосы и усы гладкие, каштановые; глаза серо-голубые. Сейчас, в нерабочее время, он был облачен в изысканно сшитый свободный костюм.

— Иногда я спрашиваю себя, что будет с тобой после завершения этого проекта, — пробормотала она.

— Это случится еще не скоро, — ответил Стрэнг. — По моим нынешним оценкам, пройдет шесть стандартных лет, прежде чем мы сможем сделать первый важный ход.

— Если не будет никаких неожиданностей.

— Да. То, что не предусмотрено, практически неизбежно. Что ж, надеюсь, построенное нами окажется достаточно прочным, чтобы приспособиться к любым изменившимся условиям и не утратить способности к действию.

— Ты не так меня понял, — сказала Эмма. — Разумеется, тебе еще долго предстоит всем заправлять, но в конце концов ты перестанешь быть руководителем. Или, во всяком случае, тут разведется много других начальников. Что тогда?

— Тогда, а точнее немного раньше, я отправлюсь домой.

— На Гермес? Он кивнул:

— Да. В каком-то смысле я считаю здешнее предприятие средством достижения этой цели. Я говорил тебе, какие страдания мне пришлось пережить там.

— Если честно, я не считаю все это чем-то ужасным, — ответила Эмма. — Ты принадлежал к траверам, не имел права голоса, вся пригодная для обработки земля принадлежала аристократам, и… Что ж, это и впрямь могло повергнуть в уныние честолюбивого мальчика. Но ты покинул планету и сделал карьеру. И никто не пытался тебе помешать.

— А как же те, кого я оставил?

— Да, как же? Им что, и впрямь житья нет?

— Они — мелкие сошки. Неважно, насколько легкой кажется их жизнь со стороны. Они — из низов общества. Их слово в политических вопросах ничего не значит. Клану плевать на прогресс, он не заинтересован в развитии; он только и делает, что цепляется за свои помещичьи привилегии. Поверь мне, всю тамошнюю гнилую систему надо было разгромить еще лет сто назад. Нет, следовало придушить ее в зародыше… — Стрэнг взял себя в руки. — Впрочем, где тебе понять? Ты ведь этого не пережила.

Эмма Рейнхардт слегка вздрогнула. На миг она увидела, что он — одержимый.

Этот мир искали несколько экипажей, и когда Леонардо Ригасси, командир земного звездолета, нашел его, то с удивлением обнаружил, что здесь уже были люди. Они называли эту планету Обитель Мрака.

А потом — то ли по воле Всевышнего, то ли по иронии судьбы или по чистой случайности — настал тот самый год.

Дельфинбург медленно скользил под полной луной по поверхности Филиппинского моря. Мерцали и вспыхивали тысячи огней, слышалось эхо голосов, люди, задевая друг друга, протискивались в толпе по улочкам района увеселений. Были здесь и искатели более спокойного отдыха. Среди прочих отведенных для них мест числился и висячий сад на крыше Гондвана-хауса. На правом краю ведущего понтона располагалась обзорная площадка, с которой просматривался и весь океанский город, и сам океан с другой стороны. Днем здешние воды зачастую кишели лодками, но после наступления темноты тут обычно можно было увидеть только блуждающие огоньки одного-двух «рыбьих пастухов», вышедших на дежурство, а в тропиках — еще и корабли, качающие со дна минералы, необходимые, чтобы питать планктонные плантации. Они напоминали светлячков, занесенных в морские просторы.

Нынче вечером светящиеся растения в саду потускнели, а оркестр звучал тише обычного. Он играл танцевальную музыку времен Классического Возрождения: вальсы, мазурки, танго, под звуки которых танцующие крепко прижимались друг к другу и плавно скользили по площадке, обрамленной цветочными клумбами и кустами. В мягком воздухе плыли ароматы роз, жасмина, аурелии и животвора. До висевших над головой звезд, казалось, можно было достать рукой.

— Хорошо бы, чтобы это никогда не кончалось, — пробор-, мотала Койя Фолкейн.

Ее муж попытался усмехнуться.

— Нет, дорогая, на самом деле ты так не думаешь. Я никогда не встречал девушки, столь нетерпимой к однообразию и наделенной таким даром его избегать.

— О, я хочу, чтобы многие вещи были вечными, но только все вместе, ты понимаешь? — ответила она. По тону Койи он понял, что и она изо всех сил притворяется веселой. — Жизнь должна строиться по канторианским принципам. Бесконечное множество бесконечностей, мой милый математический тугодум.

«Но вместо этого, — подумал он, — мы идем сквозь единое пространство-время по единственному доступному нам пути — лет сто или около того, если удается создать наилучшие условия омоложения, и, разумеется, гораздо меньше, когда происходит нечто, обрывающее линию жизни того или иного мира. Мне по большому счету наплевать на то, что я смертен, Койя, но мысль о твоей смерти невыносима!»

— Были времена, — сказал он ей, — когда я мечтал о бесконечной череде женщин, прекрасных и доступных. Но вдруг обнаружил, что мне вполне достаточно тебя, даже с избытком. — Он склонил голову и прильнул щекой к щеке жены, ощущая благоухание ее волос, которое не смог заглушить тонкий аромат духов. — Но довольно, любовь моя. Вскоре у нас будет много дел, а посему давай потанцуем вволю.

Койя кивнула. Она двигалась все так же изящно, но Фолкейн чувствовал, что напряжение не оставляло ее, а пальцы Койи что-то уж слишком крепко вцепились в его руку.

Поэтому, когда танец кончился, он предложил:

— А что, если мы пропустим один номер и выпьем?

Он повел ее к бару. Взяв бокал шампанского, Койя сказала:

— Я бы с удовольствием полюбовалась морем. Они отыскали уединенное местечко возле внешнего ограждения. Провисшие под гнетом виноградных гроздьев лозы скрыли от них танцевальную площадку и заслонили от других парочек, искавших здесь покоя. Луна висела над правым бортом, отбрасывая на воду широкую дорожку света и заставляя искриться гребни ближних волн. За пределами лунной дорожки вода напоминала жидкий обсидиан. Во мраке тускло поблескивала листва. Палуба под ногами дрожала: там работали машины. Пульсация распространялась от стоп на весь опорно-двигательный аппарат, но была тихой и ровной, как стук сердца; шелест волн под форштевнем и вовсе был еле слышен. Ветерок приносил едва ощутимую ночную прохладу.

Фолкейн протянул руку, нежно взял Койю за подбородок и приподнял голову. Он криво улыбнулся одной левой стороной рта.

— Не тревожься за меня, — попросил он. — Ты ведь никогда не волновалась.

— О, еще как волновалась, когда была подростком, — отвечала Койя. — Стоило мне услышать о последнем приключении легендарной команды «Через пень-колоду», и я цепенела от ледяного страха при мысли о том, что может случиться с тобой.

— С тех пор как ты присоединилась к нам, я ни разу не видел тебя взволнованной, а между тем нам приходилось раз-другой попадать в передряги.

— То-то и оно. Я сама была там. Нам было либо нечего бояться, либо некогда трусить. И мне не приходилось ждать тебя дома, гадая, суждено ли нам свидеться опять.

Она отвела взгляд и подняла глаза к небу. Отыскав призрачный Млечный Путь, Койя устремила взор на одну из его белых звезд.