Обьект - Страница 35

Много-много всего было, и все это автоматически записывалось и передавалось на Нокт…

Эван был мрачен — думал о своём нынешнем положении. Кто он? Неужели предатель? Враги, законники схватили его друга Шокола Эза, многих других участников Сопротивления. Где они теперь? Наверное, подвергнуты пыткам, замучены, а те, кто выжил — доживает свои последние денёчки на шахтах Нокта…

А что же он, Эван? Получается — служит врагам, спит с этой прелестной, но тоже вражеской Мэрианной?.. Но какой у него был выбор? Сказать изначально «нет», никуда не полететь, остаться в заточении? Кто бы от этого выиграл? Кому бы стало лучше?..

И всё же Эван оставался мрачным — ему казалось, что он поступил неправильно…

…Прохладная ладонь легла на его плечо, и Эван вздрогнул, обернулся. Это Мэрианна бесшумно вошла в его комнату, уселась рядом с ним на кровати. Заглядывая в глаза Эвана, она спросила:

— Ну что — продолжим наш разговор о поэзии?

Накануне, после занятий сексом, они действительно разговаривали о поэзии, и Мэрианна продекламировала Эвану множество четверостиший официальной Ноктской поэзии — четверостиший бодрых, и частично даже хороших, потому что это были лучшие, рекомендованные к разучиванию стихи такого рода. Эван же во время того разговора в основном отмалчивался. Он знал кое-какие стихи, но то были стихи запрещённые.

Но теперь Эвану было неприятно от этой своей закрытости. Сколько, право, можно скрывать от человека, с которым каждый день общаешься, свои взгляды? Быть может, и не все высказывать, но хотя бы намекнуть, посмотреть, как она отреагирует.

Вот Мэрианна Нэж спросила:

— Ну что — написал стихотворение?

— Четверостишие, как мы и уславливались, вот:

— Неплохо для начала, — сказала Мэрианна. — Только лучше не «улечу», а "я уйду".

— Ничего тебе не напомнило? — с напряжением в голосе поинтересовался Эван.

— Нет. А что должно было напомнить?

— Ну это, впрочем, жалкое, слабое подражание стихам Кэя Нурца…

— Не слышала я о таком поэте.

— Он был казнён.

— Казнён? Кем же?

— Вами законниками, по приговору правительства.

— Так, сейчас проверим. Есть у нас здесь кое-какая база данных…

С этими словами Мэрианна подошла к стене и нажала кнопку. Из стены выдвинулись монитор и клавиатура. Сильные пальцы Мэрианны стремительно забегали по клавишам — запрос был послан…

И вот на экране появилось изображение Кэя Нурца, знакомое Эвану по тоненькой, подпольно изданной книжице его лучших стихов.

Мэрианна проговорила:

— Ну а, я уже и прежде слышала имя Кэя Нурца, знала, что он участник Сопротивления, но о том, что он сочинял стихи, в его досье не было упомянуто.

— Кэй — очень талантливый поэт.

— Ведь тебе нравится Сопротивление, — это был даже не вопрос, а утверждение.

Изумлённый Эван смотрел на Мэрианну, молчал. Она же, не оборачиваясь к нему, набивала следующий запрос.

Вот спросила у Эвана:

— А ты знаешь, за что казнили Кэя Нурца и сорок шесть его сотоварищей?

— За то, что они боролись против правительства.

— Верно. А в чём именно, по-твоему, заключалась эта борьба?

— Они действовали активно, было произведено несколько боевых операций.

— Террористических актов, — поправила его Мэрианна Нэж.

— Они боролись за свободу! — разгорячено воскликнул Эван.

— Вот сейчас я тебе покажу эту "борьбу за свободу".

На экране появилось изображение: к лазурному небу поднимался дворец, возведённый из белых, толстых стен. Под стенами дворца стояла трибуна, а под трибуной волновалась, бурлила многотысячная толпа.

Мэрианна пояснила:

— Это видеозапись десятилетней давности. Открытие нового Дворца Правительства.

— Но Нокте? — удивился Эван.

— Да, на Нокте. И, более того — в Аркополиса, в самой крайней, повёрнутой к свету точке этого города. Это было грандиозное мероприятие, к нему долго готовились. На площадь перед Дворцом были допущены не только жители центральных районов Аркополиса, но и обитатели трущоб. Более трёхсот тысяч человек собралось там. На трибуну, которую ты видишь перед дворцом, должны были взойти члены правительства и выступить с торжественной речью. Конечно, были предприняты всевозможные меры для предотвращения возможного теракта. Чего стоят только огромные кордоны нас, законников, которые обыскивали всех входящих на площадь. Но бойцы Сопротивления ещё за несколько месяцев до этого узнали о намечающемся торжестве. Тут-то и зародился у них этот план — уничтожить разом всех членов ненавистного им правительства. Уже потом мы выяснили, что в числе охранников был один из участников Сопротивления. За несколько месяцев ему удалось продвинуться на высокую должность, и именно поэтому ему доверили осматривать трибуну перед самым торжеством. Хорошо — хоть только одну часть трибуны, другие же части осматривали верные правительству люди. Но этому террористу удалось выполнить возложенную на него задачу — взрывчатка была заложена. Теперь смотри внимательно…

Изображение на мониторе увеличилось. Эван видел старых, отъевшихся членов правительства, которые и улыбались, и махали руками. Толпа подступала практически вплотную к трибуне. Лишь только ленточка, да жидкий строй охранников с автоматами разделял их.

Похоже, члены правительства говорили что-то приятное для простых граждан, задабривали их скорыми благами. Лица граждан показывались крупным планом. Эван обратил внимание на полную женщину средних лет, которая стояла в первом ряду. Ничего броского не было в её одежде, да и лицо было самым обыкновенным женским лицом. Но то душевное тепло, которым светились её глаза, привлекало к себе внимание. На локте правой руки этой женщины сидела, обхватив её шею, девочка лет трёх-четырёх, а рядом — держа маму за другую руку, стоял мальчик лет семи. А кто был отцом этих детей? Быть может, вот тот усатый мужчина с суровым лицом, который стоял рядом с этой доброй женщиной. Эвану запомнилось вдохновение в глазах семилетнего мальчика. Краем уха мальчик слушал и не понимал торжественную, штампованную речь члена правительства, а голова его поднималась всё выше, и вот он уже мечтательно смотрел в лазурное, незатененное небо. Тогда Эван подумал, что вот и у него самого было такое же выражение, когда он ещё прозябал на своём мире, и мечтал о путешествиях, полётах.

И тут произошёл взрыв.

Изображение сразу стало передаваться с другой, отдалённой камеры. Эван видел как разлетелась одна часть трибуны, но основной вал огня пошёл не на соседнюю часть трибуны, а в толпу. Там, где только что стояла женщина с детьми — бушевало пламя; дальше — лежали, извивались, ползали, заходились криками обожженные, раненные или уже умирающие люди.

Мрачным, тяжёлым стал голос Мэрианны Нэж:

— В результате этого теракта погибли пять членов правительства и десять получили ранения различной тяжести. Среди простых людей, зрителей, сразу погибло пятьдесят человек и ещё триста тринадцать получили ранения и ожоги. Из этих трёхсот тринадцати — сорок два скончались в больнице: восемьдесят семь остались инвалидами на всю оставшуюся жизнь.

— А эта женщина, и её дети…

— Да, я понимаю твой вопрос. На них невозможно не обратить внимание. Шансов уцелеть у них не было, и всё же я стала интересоваться, узнавать — а вдруг — чудо? Тогда мне казалось, что если бы уцелел кто-нибудь из этих детей, то я бы взяла бы его приёмным. Пусть калека — я бы заботилась о ребёнке, любила бы его… Подняла архивы, выяснила… Мать и девочка погибли сразу — волной огня их отнесло на многие метры, и потом их уже не могли разъединить — так и похоронили вместе. А вот мальчик не погиб сразу. Его тоже отбросило в сторону, выжгло глаза, он весь был обожжён, изуродован, но ещё жив… он был очень сильным, он не терял сознание; когда его положили на носилки, он кричал, звал маму… Только в больнице пришло к нему долгожданное забытьё… Но он был ещё жив, сердце его билось… Врачи пытались выходить его… Временами сознание возвращалось к нему… потом он заснул и не проснулся…