Оазис Джудекка - Страница 2

Ближе, ближе, ближе безжалостный скальпель предвечной зари. Электрической зари…

Молоко.

Тепло.

Темнота.

«Твои черные глаза и белая…»…

Он шел уже очень долго в поисках края обитаемого мира и тащил за собой свою смерть. Впрочем, так ему только казалось – еще неизвестно, кто кого заставлял двигаться: то ли он бежал от смерти, опережая ее на какой-нибудь шаг или ничтожное мгновение, то ли немощная на вид старуха помогала ему идти, подталкивая в спину. У нее не было плети, никаких вульгарных орудий и угроз; вполне хватало ее молчаливого, неизбежного присутствия. Она могла быть легкой, как поцелуй ребенка, или тяжелой, как скала (и тогда он вынужден был лежать, привалившись к ней спиной и не в силах сдвинуться с места). Ему досталась в спутницы переменчивая стерва. Настоящая капризная сука! Вдобавок уродливая, морщинистая и колченогая. Она была непредсказуема.

Постепенно он усвоил одну вещь: смерть всегда рядом, поджидает его даже в те редкие мгновения, когда он жадно проглатывал свои жалкие капли радости в оазисах покоя. А вот жизнь ускользала от него. Ее невозможно было застать врасплох и насладиться ею, ощутить как следует; она все время дразнила Париса, вспыхивая и кривляясь где-то у горизонта, и убегала с такой же скоростью, с какой он тщетно гнался за нею.

Если это не так, значит, все кончено. И тут не срабатывала маленькая хитрость с зеркалами. (Разве что заметишь краем глаза промелькнувший неясный силуэт, быстрый гаснущий отблеск запредельности – но ни в коем случае нельзя всматриваться; только спонтанность позволяет заметить нечто в отражениях; лучшие зеркала – стальные полированные стены Предела или лужи, однако ночью мешают звезды. Действительно мешают. Он проверял.)

Раньше…

Лоун вывалился из публичного дома «Первая любовь» (две звезды, только «живой» секс, лицензия Департамента здравоохранения) около полуночи. Он умудрился накачаться уже после того, как удовлетворил свою похоть, и гард Дезире поддерживала его под локоток – слегка, чтобы не пострадало мужское самолюбие.

Ночь пахла так, как пахнут ночи только в пьяном мае, – то есть надеждой по большому счету. Для Лоуна это было в высшей степени необычное состояние, и он позволил себе опьяниться еще сильнее. Он остановился и задрал голову, глядя туда, где тускло сияли звезды, которые пытались пробиться сквозь коричневую пелену городского смога. Они представлялись ему запачканными в крови, будто старые бриллианты.

В этот момент Дез похлопала его по левому плечу. Она всегда оказывалась слева и сзади и напоминала о себе подобным образом, когда он забывался. Это было так привычно, что он давно не раздражался и не роптал.

Лоун спохватился и бросил взгляд себе под ноги. Тротуар был чистым, и от него исходил противный запах шампуня. Честное слово, Лоун предпочел бы увидеть кучку блевотины или пару окурков, которые оживили бы безупречную стерильность плиток, загонявших воображение в однообразные ячейки своих бесконечно расползающихся сотов.

– Такси, – шепнула Дезире ему на ухо в этой своей ненавязчивой манере. Таким тоном умные мамаши напоминают своим малолетним отпрыскам о назревшей необходимости отлить в кустиках.

В кустики Лоуну еще не приспичило. По правде говоря, ему требовалось только лечь и забыться. Утром все предстанет в ином свете. Физически он был изнурен постельным марафоном с двумя желтокожими проститутками. Их гардами оказались огромные, туповатые на вид дарки, и Дез тоже не скучала, обыграв обоих в покер. После точного подсчета фишек выяснилось, что выигрыш составил сто тридцать восемь суток. Маленький подарок для Лоуна. Вдобавок один из дарков доплатил разменными жизнями бродячих собак.

Обычно Лоун довольствовался вызовами девочек на дом – удобные и безопасные варианты за разумную цену, – но сегодня его потянуло на дно. Две звезды – дальше падать некуда, разве что подобрать в порту зараженную шлюху и жениться на ней. Надо было отведать острого блюда, впрыснуть чего-нибудь горячего в стылую кровь. Наверное, гормоны взыграли. Не хотелось думать о том, что он предчувствует свою последнюю весну…

Теперь щебет двух желтых птичек казался ему мещанским пением канареек, а возня втроем – лишь примитивным заигрыванием с пороком. И пустота снова пялилась отовсюду.

Лоун поднял руку, останавливая проезжавшее по улице старое такси. Водитель резко свернул к тротуару. Его гардом был желтолицый толстяк (везло в тот день на желтых! Впрочем, они применяли самую надежную стратегию выживания – их было четыре миллиарда). Гард развалился на заднем сиденье, загромождая своей тушей половину салона, и без того слишком тесного. Лоун предпочел бы свободно прилечь и продремать всю дорогу до дома, однако в этом квартале и в это время выбирать не приходилось. Дез села сзади, а он устроился на узком переднем кресле без подголовника.

Лоун назвал адрес, и водитель рванул с места. Лоун отвернулся от него, чтобы не дать ему повода заговорить. Потом он бросил взгляд в зеркало, укрепленное на лобовом стекле, и заметил, что толстяк и Дез обменялись колодами. Это тоже было не ново, хотя никто из «клиентов» не знал, какой смысл заключался в передаче. Не то чтобы гарды дорожили своим барахлом. Вовсе нет. Часто колоду можно было обнаружить в мусорном баке. Но это всегда была использованная колода. Отыгравшая. И это означало, что кто-то в свою очередь тоже «сыграл в ящик».

– Что-то твой плохо выглядит, – нарушил молчание желтолицый, обратившись к Дезире. – По-моему, ему недолго осталось. Везет тебе.

Она засмеялась, будто замурлыкала сытая кошка.

– Ничего, протянет еще пару лет.

Толстяк полез под плащ и достал револьвер. Раздался негромкий щелчок механизма. Затем желтолицый откинул пустой барабан и сунул в него один патрон.

– Пари? – предложил он.

Лоун был слишком пьян, чтобы сразу принять происходящее всерьез. А зря. Однажды Дез чуть не проиграла его оставшуюся жизнь – и только наглый блеф позволил вернуть все. Почти все. Тогда в Лоуне что-то сломалось. То была не единственная жестокая игра. Но до «русской рулетки» дело еще ни разу не доходило.

Сначала Лоун подумал, что сейчас блефует толстяк. У гардов были своеобразные способы развлекаться… Собственные мысли казались какими-то расплывающимися и нечеткими, словно невидимый палец выводил их на запотевшем от алкогольных паров стекле.

– Ставлю сотню, – объявил толстяк. – На три захода.

– Принимается, – согласилась Дез.

Водитель покосился на Лоуна, но не сочувственно, как можно было бы ожидать от двуногого животного того же вида, а критически, словно прикидывал, достаточно ли у пассажира мозгов, чтобы заляпать лобовое стекло. В его взгляде ясно читалось: лучше бы их оказалось поменьше.

Похоже, гарды не шутили. Убедившись в этом, Лоун испытал минутную жуткую слабость и тошноту. Та словно поджидала его за непредвиденным поворотом событий и теперь жидкой колышущейся тенью влилась в живот.

Машина мчалась слишком быстро, чтобы пытаться выпрыгнуть из нее. Лоун предпочел бы все же раскроить череп об асфальт, чем дать угробить себя, как жертвенного барана. Напасть на водителя? Но если Дез решила, что его время вышло, то не спасет ничего. Дергаться бесполезно. Приговор будет приведен в исполнение в любом случае, в любом месте. Это абсолютно и неопровержимо, как восход солнца.

Обошлось без дешевых драматических эффектов. Никакого замедления времени, никаких воспоминаний, никаких документальных кадров из прошлой жизни. И даже не было особого сожаления. Просто ощущение какой-то скоротечной нелепости.

Первый щелчок.

Водитель сосредоточенно глядел на дорогу. Толстяк разочарованно хмыкнул.

Второй щелчок.

Дезире зевнула, деликатно прикрыв ладонью рот. Толстяк промокнул платочком лоб.

Третий щелчок.