О зверьках и зверюшах - Страница 32

Она огляделась. На свалке неподалеку валялся старый холодильник, и если бы его подтащить, по нему было бы удобно ходить и выкладывать новые ряды.

Но холодильник был железный, тяжелый. Маня попыталась его тащить, но не смогла.

Она присела рядом и убедительно сказала: холодильник! Ты старый и выброшенный, и лежишь тут совсем бесполезный! А от тебя может быть очень много пользы, если ты поможешь нам строить на этой свалке дворец! Слушай! Не упирайся, а? Давай я тебя подпихну, а ты сам поедешь! Мне надо, чтоб ты воооон к той стене подъехал!

Она обошла холодильник и стала толкать его в торец. Холодильник снялся с места и поехал к стене. Дальше она уговорила раствор не густеть и ложиться ровно, а камни — укладываться дисциплинированно. Только почему-то не вышло уговорить лапы не болеть.

Зверек пришел, когда солнце уже перевалило за полдень, а тени начали удлиняться.

Маня сидела в тени, приладив на голову лопух, и грызла одну из припасенных для зверька морковок.

— Хочешь? — невнятно сказала она.

— Давай, — зверек взял морковку и захрустел.

Взгляд его упал на стену.

— Это кто сделал? — закричал он.

— Я, — скромно сказала Маня.

— Кто тебя просил? Это мой дворец! Это мой проект! Ты все не так сделала! Ты напутала все! Тут вообще все не так по проекту!

Маня расстроилась. Она заплакала. Сказала: «Извини, я не знала». И: «Я хотела помочь». Но зверек махнул лапой и полез на стену.

А Маня села на велосипед и уехала домой плакать.

А у зверька, которого, кстати, звали Степкой, ничего не заладилось.

Камни падали и разбивались, раствор загустел и пошел комками, да еще с холодильника он упал и ушиб основание хвоста.

А самое главное — он понял, что зря обидел Маню. Потому что кладку она положила отличную и ровно такую, как зверек хотел.

— Девчонок тут быть не должно! — бормотал зверек себе под нос, пытаясь заглушить голос совести. — Девчонки только все испортят. Ай, блин!

Это ему камень лапу отдавил.

— Вот влезла девчонка в мою работу, и все пошло наперекосяк. Нет уж, не надо нам таких помощников.

На самом деле наперекосяк все пошло потому, что взялся он за дело злой, разболтанный, не сосредоточенный, что думал о другом, но этого он не понимал. И ушел домой только тогда, когда упал второй раз и подвернул лапу. Ничего он в этот день не сделал.

Маня сидела дома и обижалась. Спина и лапы у нее скоро перестали болеть, домашних дел было много, но зверек с его дворцом не шел у нее из головы.

— Наверное, я все испортила, — думала Маня, — и ему пришлось все разрушить.

Мысль о том, как она виновата перед зверьком, совершенно отравила ее жизнь. В конце концов она села на велосипед и поехала смотреть, насколько велик нанесенный ею урон, а если велик — то извиняться.

Урона никакого не было. Кладка ее оказалась цела, а на ней высился всего один новый ряд — с еле-еле размеченными окнами.

Ура, подумала Маня, спрыгивая с велосипеда. Пробежала по камням, рассказывая им, как важно ложиться аккуратно, уговорила песок не слипаться комьями, а палку — мешать раствор как следует; Степка весь день отдыхал от вчерашних неудач, а Маня знай себе командовала: камень туда, камень сюда, раствор, шаг налево, укладывайся, подвинься, обратно, теснее, — и дворец строился сам собой. Она выложила окна, только верх не стала заканчивать, и вывела угол, и начала следующую стену, и оставила под кустом пучок морковки, завернутый в фольгу, и уехала домой.

Степка пришел с утра и офонарел. Оставленная им с вечера стена высилась прямо и гордо, зияя незавершенными окнами, и он даже сообразить не мог, кто и как это построил, и что ему теперь делать — хотя бы как добираться до верха. Он обошел стену и увидел, что за ней на старом холодильнике стоит крепкий письменный стол, а к ним выложена аккуратная лесенка из булыжников и кусков разбитой кирпичной кладки.

К вечеру Степка еле-еле закончил выкладывать верх одного окна. Когда назавтра к полудню он еле-еле пришел в себя и приполз работать над вторым окном, все шесть окон были закончены, а на площадке стояла Маня и самозабвенно дирижировала камнями, раствором, мастерком, деревянными брусьями.

— Ты иди наверх! А теперь левей! А теперь ложись! И немножко вправо! И еще правей! А теперь раствор! — распевала она, ничего не делая — только размахивая лапами и хвостом!

Степке было обидно и завидно, что какая-то девчонка вмешалась в его одинокий героический труд и командует его стройматериалами, как хозяйка! Ему, чтобы выложить верх одного окна, нужен был целый день труда — спускаться вниз, вкатывать камень наверх, укладывать его как следует, идти за следующим — а у паршивой девчонки все несется само, танцует, скачет, укладывается рядами, и получается ровно и красиво, гораздо лучше, чем у него!

— Все не так, — сказал Степка. — Неправильно с самого начала.

Маня опустила лапы, и на землю один за другим грохнулись три булыжника. Один раскололся пополам.

Степка волновался, поэтому речь у него получилась косноязычная и рваная.

— Так нечестно, — горячился он. — Это не работа, это игра какая-то. Я тут пуп надрываю, а ты пришла и все сделала. Нельзя так, понимаешь? Это нечестно, неправильно! Работа — это когда работа, это когда ты сам все, когда трудно! Когда тяжело, вот это работа! А когда лапы поднял, шмыг, морг, порх! — и стена готова — это обман, понимаешь? Настоящее — это только когда ты себя в это дело вложил, все силы отдал, без остатка! Тогда оно стоять будет вечно! А когда шмыг-шмыг, это на полдня! Оно рухнет все! Потому что потом не полито! Потому что слишком легко все дается! А что легко дается — тем не дорожишь!

Маня нахмурилась. Встопорщила усы. Уши встали торчком. Кисточка на хвосте угрожающе зашевелилась, как погремушка у гремучей змеи.

— Знаешь что! — закричала она.

Когда зверюши говорят «знаешь что!» — это обычно переводится как «я возмущена твоими словами до глубины души и не нахожу слов, чтобы это выразить».

— Знаешь что! — повторила Маня. — Труд — это радость!

— Это долг! — грозно поправил Степка.

— Радость! — закричала Маня. — Когда это долг, это тяжесть, — оно долго не простоит. Строить надо с радостью, тогда получится крепко, и прочно, и легко! И в землю не уйдет! И под ветром не сломается! И красиво будет, и ровно, и гладко, и жить в этом доме всем будет хорошо! А если с надрывом пупка все время, то этот дом сам от своей тяжести в землю уйдет! И потолок в нем будет давить, и стены крениться, и дышать в нем будет трудно, и жить тяжело!

— Уходи, — сказал Степка тяжело дыша. — Это моя работа. Я ее начал, и мне ее надо закончить.

Помолчал и добавил:

— Раскомандовалась тут.

Маня махнула кисточкой на хвосте, ведро с раствором сорвалось со стены, перевернулось и вылилось. Зверюша взяла рюкзак, села на велосипед и поехала.

Зверек взялся за камень и медленно покатил его к стене.

Прошла неделя. Маня яростно полола огород, уничтожая сорняки так, будто они все защищали необходимость тяжкого труда с надрывом пупка. Через неделю ни одного сорняка на участке не осталось, и Маня взялась за домашнюю пыль. Тряпки носились по дому, купались в ведре, самостоятельно выжимались, метелка бегала по верхам книжных полок, мама чихала, а Маня никак не могла успокоиться. Радости в такой уборке не было, одна ярость, и поднятая пыль быстро ложилась обратно.

Степка тем временем закончил очередной ряд и посмотрел на готовую часть дворца в лучах заката. Ряды, которые сложил он сам, были грубые, крепкие, кривые, мощные; камни выпирали наружу тут и там. Манина работа была тоньше, аккуратнее, ровнее — в ней чудилась какая-то песенка; Степкины камни торчали над ней, грубо обрывая ее.

— Что-то не так, — сказал он себе, вытирая лоб локтевым сгибом лапы: ладонь была грязная.

Он еще раз посмотрел на стену и снова подумал, что что-то не так: его часть отбрасывала неровные, черные, мрачные тени, Манина — аккуратную, почти кружевную черную полоску.