О тех, кто предал Францию - Страница 7

Руководители французской армии твердо усвоили одно: чтобы выслужиться при республике, надо скрывать свои антидемократические убеждения, во всяком случае высказывать их возможно осторожнее. Вейган постиг это в совершенстве. Когда молодой министр авиации в кабинете Даладье, Пьер Кот, решил предупредить премьера об антидемократических, реакционных тенденциях Вейгана, Даладье ответил ему: «Да вы послушали бы, что он говорит! Я ручаюсь за него головой!»

Каково же было внешнее и внутреннее положение Франции к тому моменту, когда Даладье стал премьерминистром Франции, а Гитлер — рейхсканцлером Германии?

Некий авторитетный экономист писал, что в то время Франция была величайшей военной, политической и финансовой силой в Европе. Система внешних договоров обеспечивала Франции, в случае нападения, помощь Великобритании, Бельгии, Польши и Чехословакии. Хотя у нее и не было военного союза с Югославией и Румынией, но не могло быть сомнений, к кому тяготели симпатии этих стран. Италия, экономически ослабленная кризисом, не в состоянии была итти против Франции. Во главе недавно провозглашенной Испанской республики стояли люди, горячо сочувствовавшие во время первой мировой войны англо-французскому союзу. Наконец улучшились отношения с Советским Союзом. В ноябре 1932 года Эррио подписал с СССР пакт о ненападении.

Не столь радужной была картина в области экономики. Мировой экономический кризис 1929 года с яростью обрушился на крупнейшие промышленные страны — США, Великобританию и Германию. Кривая кризиса во Франции значительно отличалась от его развития в вышеупомянутых странах. По ряду причин кризис во Франции дал себя почувствовать лишь позже и достиг наибольшей силы между 1933 и 1935 годами.

Франция довольно благополучно выдержала первые удары шторма. Это был спуск на тормозах. Подобно болезни, которая медленно захватывает организм, но зато затягивается надолго, кризис, когда он уже действительно наступил во Франции, оказал длительное и парализующее действие на политическую жизнь страны. Уже в 1933 году, из-за тумана обманчивых лозунгов и иллюзий, которыми одно время почти удалось усыпить французский народ, встала реальная угроза надвигающегося кризиса. Страна испытывала новые, все возрастающие трудности. Грозная тень пала на Францию, предвещая приближающиеся бедствия. Кабинет Даладье получил в наследство от своих предшественников разбухший бюджет с несбалансированными статьями прихода и расхода. Дефицит определялся в сумме от 12 до 14 миллиардов франков. Между тем поступление налогов было значительно ниже нормального. Экспорт и импорт упали более чем на одну треть. Туризм всегда был одной из наиболее прибыльных статей французского дохода, но за последние годы число туристов, приезжавших во Францию, снизилось с четырех миллионов до одного миллиона. Безработица подрывала социальную структуру страны. Количество безработных увеличилось в четыре раза. Два с половиной миллиона работоспособных людей не имели работы, из них всего 275 тысяч получали жалкое пособие.

Государство должно было содержать почти миллионную армию чиновников. Сменявшиеся один за другим кабинеты пытались переложить бремя кризиса на массы и урезать оклады государственным служащим. Это был все тот же старый, избитый припев: сбалансировать бюджет, завинтить потуже налоговый пресс. Десятки тысяч служащих государственного аппарата, бессильных отстоять свои права, начали вступать в различные организации и присоединяться к проявлениям протеста.

Чем дальше, тем все громче раздавались проклятия восьмимиллионной массы крестьян, усердных, неутомимых тружеников. Цены на пшеницу и вино—вот к чему все сводилось! Это были два талисмана французского крестьянина. Когда он получал за них хорошую цену, как то было до 1931 года, он был доволен. Но как только на мировом, а следовательно и на внутреннем, рынке цены на пшеницу и вино падали, французский крестьянин выходил из себя. Он винил в своих бедах дураков, жуликов и путаников, сидевших в Париже. С 1929 года цены на пшеницу упали на одну треть и резко снизились цены на вино. Дальнейшие перспективы были еще более мрачными.

Кризис сильно ударил и по средним слоям населения. Раздираемые стремлением выбиться в богатые люди и страхом быть отброшенными в ряды пролетариата, представители так называемых средних классов цеплялись за эфемерную надежду: может быть, в конце концов, их небольшие фабрички, скромные магазины, маленькие фермы дадут им не только средства на жизнь, но и обеспеченную старость. Помимо 400 тысяч рантье (лиц, пользующихся постоянным годовым доходом), около 6 миллионов людей были держателями французских государственных займов и облигаций. С возрастающей тревогой следили они за колебаниями курса своих бумаг, а бумаги все падали и падали... в среднем на двенадцать процентов в год. Прошли те дни, когда министр финансов в кабинете Клемансо мог бойко утверждать: «Боши за все заплатят!» Этот самый министр, по имени Клотц, впоследствии был привлечен к суду за выдачу непокрытых чеков. Но жульничеством были не только его векселя, — обманом были и его крикливые обещания, что Германия заплатит по всем счетам. Обманом были и обещания всех кабинетов одного за другим, что катастрофическое падение мировых цен не отразится на Франции, что Франция должна остаться неким островом процветания, оазисом веселой, легкой жизни. Средним слоям населения достаточно было следить за шкалой биржевого бюллетеня. Их имущество, собственность, рента, фермы, лавки, фабрики были в опасности.

Из 11 миллионов французских рабочих в 1933 году около 6 миллионов были заняты в промышленности. Во Франции существовали два крупных рабочих центра: Париж и его окрестности, с их металлургическими, военными и автомобильными заводами, и Северная Франция, с каменноугольной и текстильной промышленностью. Правда, во Франции везде можно найти довольно значительное рабочее население. Все же передовым, ведущим отрядом французских рабочих является парижский пролетариат.

Сигнал к бою всегда давали предместья Парижа, опоясывающее столицу «красное кольцо». Вот почему именно в Париже нарастание кризиса заставило учащенно забиться пульс рабочего движения. Когда Даладье вошел в правительство, пролетариат уже проявлял беспокойство. Количество стачек все возрастало. Происходил медленный отлив из социалистической партии и прилив в коммунистическую партию. Около полутора миллионов рабочих всех специальностей были организованы в профсоюзы.

Социалисты, чей союз с радикал-социалистами в предвыборную кампанию принес на выборах 1932 года значительную победу левым партиям, испытывали теперь все более сильное давление со стороны своих избирателей. Между тем, часть руководства социалистической партии — правое крыло его — готовилась к слиянию с радикал-социалистами. Эта группа носила название «неосоциалистов». Впоследствии их «неосоциализм» незаметно перешел в фашизм. Лидером их был элегантный мэр города Бордо, Адриен Марке, дантист-политикан, известный, главным образом, тем, что он хорошо одевался.

Перед Даладье, Боннэ и Шотаном — радикал-социалистским триумвиратом, оказавшимся у власти, — стояло множество трудно разрешимых проблем: бюджетный дефицит, усиливающаяся экономическая депрессия с ее неизбежными последствиями, дальнейшее развитие политики разоружений и, наконец, самая сложная проблема: взаимоотношения с национал-социалистской Германией.

Относительно намерений Гитлера у правительства не могло быть никаких сомнений. Гитлер точно воспроизвел все свои планы в книге «Mein Kampf». Изолировать Францию, чтобы затем ее уничтожить, — таковы были эти планы, не составлявшие уже тайны.

Знать намерения своего потенциального противника — идеал каждого генерального штаба. Именно в таком идеальном положении и находилось французское правительство. Располагая совершенно недвусмысленно сформулированной программой действий Германии в отношении Франции, оно имело полную возможность заблаговременно принять необходимые меры. Но французское правительство не принимало всерьез книгу «Mein Kampf» — это стало для меня очевидным после разговора с одним из членов кабинета Даладье. Я коснулся политики и программы, изложенных в ней. «Неужели вы действительно думаете, что можно делать политику по книге?» — шутливо спросил меня министр, очевидно находя эту мысль забавной. Когда же я ответил, что действительно так думаю, он рассмеялся. «Вы — литератор; вы верите в то, что написано. А я практический политик, и, смею вас уверить, нет ни малейшего шанса, что Гитлер будет в чем-либо следовать своей книге. Действительность его научит».