О тех, кто предал Францию - Страница 32

Но прежде чем открылась выставка, правительству Блюма пришлось столкнуться с «инцидентом в Клиши». В Клиши, промышленном предместьи Парижа, управляемом социалистическим мэром, толпа народа устроила контрдемонстрацию против собрания «Боевых крестов», которое было разрешено министром внутренних дел. Полиция, охранявшая собрание, открыла огонь по рабочим, убив шесть человек и ранив несколько сот. В списке жертв оказался Андре Блюмель, личный секретарь премьера, который помчался в Клиши, как только услышал о беспорядках. Блюм и Дормуа посетили место инцидента позднее — по возвращении с какого-то гала-концерта.

Расследование обнаружило, что не было никакого основания открывать огонь по демонстрации, которая проходила вполне организованно. Расстрел был явно преднамеренным шагом, имевшим целью создать новые и серьезные затруднения для правительства Блюма. Парижская левая печать требовала сурового наказания виновных. В речи, произнесенной в палате, Блюм гарантировал «самое тщательное и беспощадное расследование». Но результаты следствия так и не были нигде оглашены. .

Незаконченная, со многими еще не достроенными павильонами, парижская выставка официально открылась в мае. Она производила незабываемое впечатление.

Казалось, французская культура, прежде чем покинуть свой престол, стремится показать миру последнюю и неизгладимую картину своей гениальности и величия. Здания выставки были размещены на узком пространстве вдоль реки Сены; но ограниченная площадь была использована с таким умением, что перед вами открывалась огромная, казавшаяся бесконечной, панорама многоцветных сооружений, представлявших весь современный мир. По вечерам море огней заливало территорию выставки, привлекая миллионы посетителей. Большая часть выставки была посвящена французским провинциям, продукция которых была представлена со вкусом и гордостью. Для иностранного посетителя, блуждающего среди французских павильонов, они должны были служить символом культуры и мощности Франции.

Но, увы, успех этого зрелища не остановил развития политических событий. В июне несколько банкиров собрались в задней комнате Лярю, знаменитого ресторана у церкви Мадлэн. Почетным гостем у них был Жозеф Кайо, председатель финансовой комиссии сената. Несколько дней спустя началось новое бегство капиталов. Французская валюта снова оказалась в опасности. Учетная ставка Французского банка подскочила с четырех до шести процентов. Было очевидно, что приближался последний штурм правительства.

Блюм пытался остановить лавину; он потребовал у палаты права издания чрезвычайных декретов. Правда, сам он всегда боролся против подобных требований своих предшественников. Однажды во время прений по аналогичному поводу он даже вскричал: «Уж лучше король, чем правительство с чрезвычайными полномочиями!»

Из 375 депутатов, составлявших правительственную коалицию, 346 голосовали за предоставление правительству права издать чрезвычайные декреты. Оппозиция собрала только 247 голосов. Но это было не все — сокрушительный удар исходил от сената.

Кайо только и ждал этого момента. Честолюбивый, заносчивый, мстительный, он не забыл, что год тому назад сенат должен был капитулировать перед энергичным выступлением народных масс. Он знал также, что никогда не будет больше занимать высоких постов в правительстве. Но если он не мог быть главным лицом в правительстве, то он хотел, по крайней мере, быть его палачом. С неизменным моноклем в глазу, подчеркивая свое презрение нарочито-развязной позой и резкой интонацией голоса, Кайо в своей речи в сенате отчитал премьера, забросав его оскорблениями. «Я не могу, — говорил он, издеваясь, — голосовать за вотум доверия правительству. Оно недостойно этого. Я не знаю, кто сейчас возглавляет Францию, совет министров или — правительство масс».

Он даже не был уверен, желает ли правительство придерживаться своей парламентской платформы. Лаваль, слушая, решил, что для него пришло время прервать свое длительное молчание, и присоединился к Кайо. Кабинет Блюма потерпел поражение в сенате, получив в пользу законопроекта лишь 72 голоса из 260. Это еще не означало обязательной отставки кабинета. По французской конституции, законопроекты, прошедшие три раза в палате, становились законом даже при несогласии сената. Блюм мог вернуться в палату и вынудить сенат капитулировать. Он все еще имел решающее большинство в палате. Если бы Блюм сделал такой шаг, то с влиянием сената на французскую политику и его ролью тормоза в решениях палаты было бы покончено раз и навсегда.

Блюм должен был принять в эти часы чрезвычайно ответственное решение. Он находился в том же положении, в каком оказался Даладье после беспорядков на площади Согласия. Непреклонная позиция сената была новой демонстрацией все тех же мятежных элементов. Но Леон Блюм последовал примеру Эдуарда Даладье. Он ушел в отставку.

Официально отставка Блюма была объяснена тем, что он хотел на время снять со своей партии бремя правительственной ответственности. «Я готов, — говорил Блюм, — на время уступить роль первой скрипки радикалам, чтобы после этой передышки наше возвращение было еще более мощным».

Но два года спустя Блюм сделал драгоценное признание: «Не финансовые затруднения победили нас, — заявил он, — и даже не голосование сената. Ничто бы нас не свергло, если бы не было у нас ощущения, что рабочий класс не идет больше с нами».

За 10 месяцев, прошедших после отставки Леона Блюма, сменилось четыре кабинета министров. Во главе двух из них стоял мастер парламентского маневра, человек с лицом кобольда — Камиль Шотан. Он сменил Блюма на посту премьера. Новшеством в его кабинете было возвращение Жоржа Боннэ на пост министра финансов. Желая избавиться от этого опасного противника, Блюм во время своего пребывания у власти назначил его послом в Соединенные штаты. Теперь Боннэ и его супруга с триумфом возвращались во Францию, строя грандиозные планы на будущее.

В правительстве Шотана Блюм занял пост вице-премьера, Даладье получил портфель военного министра, а Ивон Делъбос — министра иностранных дел. Опять тасовалась та же колода карт!

Во время шотановской интермедии французская демократия вернулась на свою проторенную колею. Никаких новых реформ не намечалось, не проявлялась инициатива и в области внешней политики. Диктаторы лихорадочно готовились к тем выступлениям, которым суждено было наложить свой отпечаток на весь предстоящий год. А между тем Камиль Шотан продолжал жить в мире мелочных интриг и ничтожных парламентских комбинаций, разрабатывая свои эфемерные мероприятия, обреченные на более чем короткую жизнь.

Шотановская интермедия была для Франции периодом затишья, когда спала волна всеобщего напряжения. Но не так обстояло дело за пределами Франции.

В том же сентябре стены здания союза французских предпринимателей, расположенного вблизи Елисейских полей, были разрушены взрывом. Наконец-то обнаружился тот «коммунистический заговор», то «преступление Народного фронта», которого с таким нетерпением дожидались правые! В прессе развернулась яростная, непревзойденная по своей ожесточенности кампания против Народного фронта в целом и против коммунистов в частности. Национал-социалистские газеты поддерживали ее с особым удовлетворением. Казалось, все готово для нанесения последнего удара силам левого лагеря.

У правых был тщательно разработанный план фашистского переворота: сначала серия взрывов и покушений; затем провоцирование столкновений во время октябрьских провинциальных выборов; вслед за этим беспорядки и антисемитские эксцессы во французских владениях в Северной Африке. Примерно к середине ноября предполагалось распустить слух о предстоящем коммунистическом перевороте. Наконец в декабре, когда напряжение дойдет до предела, появится на арене «Комитет тайного революционного действия» (сокращенно CSAR). Он-то и должен будет разогнать правительство и заменить его диктаторской хунтой.