О, Солон ! - Страница 24

48)

Защита Ферамена оказалась успешной, да и члены Совета, надо полагать, были встревожены ситуацией, которая создавалась в результате "излишеств" 30-ти. Ксенофонт продолжает свой рассказ: "Этими словами Ферамен закончил речь. Раздался одобрительный гул и стало ясно, что сочувствие большинства на его стороне. Критий понял, что если он позволит Совету голосовать вопрос о Ферамене, тот избегнет наказания, а с таким решением он никак примириться не мог. Поэтому он после предварительного совещания с соправителями вышел из помещения Совета и приказал юношам, вооруженным кинжалами, занять места на ограде, так, чтобы они были видны членам Совета. Затем он вернулся к Совету и сказал: "Члены Совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей, кто, видя, что они вовлечены в обман, приходит им на помощь и не позволяет, чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же образом; ведь стоящие там люди (т.е. юноши с кинжалами - Л.О.) говорят, что они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего олигархию. По новым законам правительство не имеет права казнить никого из среды трех тысяч, если вы не примете большинством голосов соответствующего постановления. Зато лиц, не включенных в список, правители могут казнить по собственному усмотрению. Поэтому я, согласно желанию всех тридцати правителей, вычеркиваю из списка вышеуказанного Ферамена, и мы предадим его казни собственной властью".(II, 3, 50) Так, в духе истинной тирании, закончился этот поединок. Ведь тирания терпит даже видимость демократии лишь до тех пор, пока она послушно штампует ее решения - в противном случае на сцене появляется сила. Что же касается самой смертельной схватки двух бывших лидеров олигархии, то это типичный пример неизбежной борьбы за власть внутри самой тирании. На самый верх поднимается наиболее свирепый и коварный. После казни Ферамена террор в Афинах принимает массовый характер. Все граждане, сколь-нибудь причастные к правлению демократов, бегут из города. Среди них и Фрасибул. Ему удается собрать небольшой отряд - всего 70 человек - и захватить расположенную в горах пограничную крепость Филу. Олигархи ее осаждают, но их прогоняет сильный снегопад. Когда они во второй раз подходят к стенам крепости, у Фрасибула уже 700 человек. Изгнанников воодушевляет надежда вернуться в город, к брошенным домам и имуществу - они дерутся отчаянно. Осаждающие же должны рисковать жизнью ради сохранения власти тиранов. Дерзкой ночной вылазкой осажденные заставляют отряд олигархов вернуться в город. Положение 30-ти становится шатким. Конец их правления отмечен актом подлинного вандализма. Вот как это описывает Ксенофонт: "После всех этих событий тридцать правителей поняли, что их положение стало далеко не безопасным, и поэтому остановились на мысли завладеть Элевсином, чтобы иметь, в случае нужды, убежище. Дав приказ коннице сопровождать их, правители с Критием во главе, отправились в Элевсин. Здесь они устроили перепись местных жителей в присутствии всадников под тем предлогом, что якобы желают выяснить число жителей и в какой вооруженной охране они нуждаются. Они приказали всем по очереди подходить и записываться, а записавшиеся должны были поодиночке через калитку проходить к морю. На берегу ж моря были расставлены справа и слева всадники, и каждого выходящего прислужники хватали и вязали. Когда все были связаны, правители приказали гиппарху Лисимаху отвести их в город (Афины - Л.О.) и передать одиннадцати. На следующий день правители собрали собрание в Одеоне вошедших в список гоплитов и всех всадников. Ораторскую трибуну занял Критий и сказал следующее: "Введенный нами, правителями, государственный строй преследует не в меньшей мере ваши интересы, чем наши собственные. Вы пользуетесь преимуществами, которые вам предоставляет этот строй, а потому должны подвергаться и сопряженным с новым устройством опасностям. Мы с вами должны решаться на одни и те же рискованные шаги и нести одинаковую ответственность; поэтому вы должны подать голос за то, чтобы арестованные элевсинцы были казнены". Затем он указал место, в которое каждый должен был открыто класть свой камешек. Посреди же Одеона стоял вооруженный лаконский гарнизон...".(II, 4, 8) Собравшиеся послушно голосуют, и элевсинцев казнят. Как видим, способ обеспечения верности своих сторонников путем навязывания им соучастия в преступлении изобретен давно. Прискорбно констатировать, что этим актом постыдного малодушия афинян завершается история Афинской демократии. "Как?!" - воскликнет осведомленный читатель - "А Фрасибул и его сторонники? Ведь они, помнится, изгнали тиранов и восстановили в Афинах демократию". Да, - по внешности так оно и было. Фрасибул занимает Пирей. Потом происходит сражение, в котором изгнанники одолевают приспешников тирании. Критий убит. Олигархи отступают в Афины. Собрание "трех тысяч" большинством голосов лишает власти правителей и они удаляются в Элевсин. Избирают десять новых, из числа более умеренных олигархов. Те, кто был непосредственно замешан в преступлениях тирании, настаивают на том, чтобы оборонять город от "пирейцев". Другие - ратуют за соглашение с ними. Опять просят помощи у спартанцев. Те сначала посылают связанного с олигархами Лисандра, но вслед за ним - его противника, царя Павсания. Спарте безразлично, кто победит в Афинах - военная мощь афинян сокрушена навсегда. Под давлением Павсания достигнуто примирение сторон на следующих условиях: вражда партий должна быть прекращена, объявляется политическая амнистия для всех, кроме тридцати тиранов и их ближайших помощников. Те из горожан, кто опасается народного мщения, может переселиться в Элевсин, забрав с собою имущество. Фрасибул и демократы входят в город. Спартанцы удаляются, восстанавливаются все демократические учреждения и отмененные законы. Но... учреждения еще не есть демократия! Или, лучше сказать, это совсем не та демократия, которая некогда, по словам Перикла, сделала Афины школой всей Эллады. Падение оказывается необратимым. Возрождается атмосфера стяжательства, коррупции и взаимной вражды граждан. Да и кто стоит во главе новой демократии? Тот самый Фрасибул, который незадолго до того в своих личных интересах оклеветал сначала Алкивиада, а потом стратегов победителей сражения у Аргинусских островов. Несмотря на амнистию и обязательство отказаться от сведения счетов, начинается преследование тех, кого обвиняют в поддержке олигархов. Снова, как плесень, множатся сикофанты. Вот несколько свидетельств об обстановке в Афинах при новой демократии. Мы их находим в сохранившихся судебных речах Лисия, относящихся к этому периоду. Например, защитительная речь, написанная для сына Евкрата. Этот Евкрат, брат злополучного стратега (и богача) Никия был казнен в 404 г. тиранами. Теперь, в 396 г., некий Полиох вносит предложение о конфискации имущества у его сына. В речи Лисия, в частности, говорится: "Но более всего возмутительно поведение государственных деятелей: ораторы предлагают не то, что полезнее всего отечеству, а вы постановляете то, отчего они получат больше выгоды. Если бы народу была польза от того, что одни получают чужое имущество, а у других оно незаконно конфискуется, то у вас было бы основание оставлять без внимания наши речи: но вы все признаете, что согласие есть величайшее благо для государства, а раздор причина всех бедствий, и что люди ссорятся друг с другом больше всего из-за того, что одни хотят завладеть чужим имуществом, а у других отнимают то, что у них есть. Это вы сами признали недавно, по возвращении на родину, и правильно ваше суждение: вы еще помнили тогда о постигших вас бедствиях и молили богов о том, чтобы граждане пришли к согласию, а не о том, чтобы между гражданами был раздор и чтобы ораторы быстро разбогатели...".(XVIII) Привлеку еще одного, известного нам, свидетеля. В комедии Аристофана "Женщины в Народном Собрании", поставленной в 392 г., ее героине автор поручает следующий монолог: "Заботы одинаковы о городе У всех нас. С печалью, с огорчением Слежу я за разрухой государственной И вижу: негодяи правят городом. А кто поступит раза два порядочно, Тот двадцать раз окажется мошенником. Зовут другого, тот - подлее во сто крат. Вы всех страшитесь, кто вам хочет доброго, Смиренно отдаетесь злым врагам своим..." (173 - 182) Число примеров можно бы умножить, но довольно! нам ясно, что все вернулось на круги свои, и демократия восстановлена в том неприглядном виде, какой она приобрела накануне поражения Афин в Пелопоннесской войне. Кстати, и от величия города, кроме безмолвных памятников былой славы на Акрополе, мало что остается. Доблестная армия и флот не возродились - теперь афиняне, в случае необходимости, предпочитают прибегать к услугам наемников. Строительство прекратилось. Театр измельчал - после Еврипида история не донесла до нас ни одного имени трагического поэта. Комедия же из остро сатирической и гражданской превратилась в развлекательно-бытовую. Только одиночки-скульпторы, ученые и философы, в своих мало кому из сограждан известных творениях, еще сохраняют высокие традиции Афин эпохи расцвета демократии. Город мало-помалу превращается в один из рядовых полисов Аттики. Но, может быть, губительное падение нравов и утрата гражданских доблестей были уделом только того поколения афинян, которые пережили смутные времена конца V века, и демократия вновь обрела свои достоинства позднее? Увы, это не так. Многочисленные свидетельства дальнейшего ее падения мы находим в речах Демосфена, датированных уже второй половиной следующего столетия. Вот только два коротеньких отрывка из его выступлений в Народном собрании. В третьей речи против Филиппа Македонского, датированной 341 годом, он, напомнив афинянам о их былом достоинстве, говорит: "А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены... такие вещи, от которых больна вся Греция. Что же это за вещи? Зависть к тому, кто получил взятку, смех, когда он сознается, снисходительность к тем, кого уличают, ненависть, когда кто-нибудь за это станет порицать". А в другой речи, в 330 г.("За Ксенофонта о венке") есть такое горькое признание: "... у всех греков, - не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково, оказался такой урожай предателей, взяточников и богопротивных людей, какого никогда еще не бывало прежде, насколько помнят люди". По смыслу речи эти слова относились в первую очередь к Афинам. Что же касается боеспособности афинян (для сопротивления экспансии Македонии), то ее наглядно иллюстрирует следующий отрывок из первой речи Демосфена против Филиппа (351 г.): "... в том, что касается войны и военных приготовлений. - не установлено, не налажено, не предусмотрено ничего. Поэтому, едва мы услышим что-нибудь, как мы начинаем назначать триерархов и устраивать между ними обмен имущества, разбирать вопрос об изыскании денег, после этого вдруг решим посадить на корабли метэков и живущих самостоятельно (вольноотпущенников Л.О.), потом вдруг опять решим идти сами, потом вдруг допустим заместительство (рабами - Л.О.), потом... словом пока это дело все тянется, уже оказывается потерянным то, ради чего нужно было плыть". Не удивительно, что при таком положении дел македонцы в 338 г. наголову разбили коалицию греческих городов, которую удалось сплотить Демосфену. С этого момента Афины, да и вся Греция, переходят на положение провинции сначала Македонии, а затем Рима. Но я перешагнул за границу того периода, который является объектом нашего рассмотрения. Это было сделано только для того, чтобы подтвердить необратимый характер нравственного падения афинян. Вернемся же к концу V века. Мне остается упомянуть еще лишь об одном позорном событии, которое, словно финальный аккорд, завершает печальную историю Афинской демократии о казни Сократа.