О сколько нам открытий чудных.. - Страница 31

И этот художественный смысл целого, этот сок сквозит в каждом кусочке, в каждой песне. А процитировать его — нельзя. Ибо поэт не был бы поэтом, если б мог выражать то, что будоражит все его существо, вплоть до подсознания, напрямую, так сказать, в лоб.

Да и нам, читателям, нужен изрядного напряжения труд души, нужно сотворчество, чтоб адекватно откликнуться катарсисом.

1. Аринштейн Л. М. Пушкин. Непричесанная биография. М., 1999.

2. Воложин С. И. Беспощадный Пушкин. Одесса, 1999.

3. Воложин С. И. Понимаете ли вы Пушкина? Одесса, 1998.

6. Гюго В. Собрание сочинений в 15-ти тт. М., 1956. Т. 14.

7. История французской литературы. М., 1956. Т. 2.

8. Мериме П. Собрание сочинений в 4‑х тт. М., 1983. Т. 1.

9. Свенцицкая Э. М. «Песни западных славян» А. С. Пушкина как художественное единство. В кн. «Донецкий государственный университет. Литературоведческий сборник.» Вып. 2. Донецк, 2000.

Написано зимой 2000 — 2001 г.

Не зачитано

Прочитав у Фомичева про трансформированную Пушкиным из поздневозрожденческой новеллы Чинтио и шекспировской комедии «Мера за меру» поэму «Анджело», что <<характерное для позднего Возрождения трагическое начало совершенно не ощутимо в пушкинской поэме, рационалистически отчетливой по рассказу и классически ясной по стилю>> [3, 232], я с этим вполне согласиться не смог. Там же много негативного!.. Я стал перечитывать, выписывая слова с мрачной аурой.

Часть первая, строфа I: «сетовал», «карающий» закон — 2 слова. Ну это еще начало, где рассказано, как было хорошо когда–то и, объективно и безэмоционально, — как стало теперь. Строфа II: «раскаяньем смущенный», «зло», «молчанием суда», «казнь», «несправедливо», «потворством», «бремя», «расправой», «крут и строг» — 10 слов. Здесь муки раскаянья Дука за свое потворство злу и решение самоудалиться. Строфа III: «суровый», «бледнеющий в… посте», «нравы строгие», «стеснивший», «оградою», «нахмуренным», «непреклонный», «в ужас ополчил», «докучного» — 12 слов. Здесь характеристика мрачного наместника Анджело. И так далее. Строфа IV‑7 слов. Меньше. Так зато она и сама поменьше. Здесь общая картина надвинувшегося на страну кошмара нового правления. Строфа V — 11 слов. Здесь — об отрытом Анджело законе о прелюбодеяниях. Строфа VI‑11 слов. Тут — как попался Клавдио на совращении Джюльеты. Строфа VII‑11 слов. Как он попросил Луцио пойти к сестре в монастырь, может, выручит. Строфа VIII‑13 негативно окрашенных слов. Разговор Луцио и Изабелы. И так далее по строфам: 6, 8, 4, 11, 11 угрюмых слов — как Изабела пыталась Анджело упросить. В последней строфе только 2 мрачных слова. Так зато там Изабела обещает его задарить молитвами. Во второй части — ночная тоска Анджело от греховных мыслей — две строфы, 13 мрачно окрашенных слов. III строфа очень большая — как Анджело склонял Изабелу согрешить с ним — 60 негативно окрашенных слов. В кратчайшей IV строфе 3 таких слова. Там — ужас положения Изабеллы. В V-й (15 мрачных слов) — ужас духовного приготовления к смерти Клавдио монахом в тюрьме. В VI‑19 — разговор Изабелы с Клавдио. И так далее — в третьей части: мрачная аура инспекции Дуком, инкогнито, своих владений; печаль брошенной супруги Анджело Марианы; невеселые попытки ее утешать; тревожная ночь ожидания последствий утешения; ночная смерть пирата и отрезание его головы для предоставления Анджело вместо головы Клавдио; муки совести негодника Анджело и картина его подлости перед возвратившимся Дуком; грозная расправа Дука над Анджело. В общем, жуть.

И в то же время Фомичев немного прав, что в поэме есть шутливый тон. Вот как подытожено то разложение нравов, которое заставило Дука принять, наконец, какие–то меры:

А сама эта временна`я дистанция происходящего:

Ну, как, мол, это нас касается?!. Или эта оценка рассказчиком намерения в одночасье все поправить:

Усмешка ж, не иначе. Или рассказчиково легкое отношение даже к казням:

И какой–то идиотизм, на современный взгляд, казни за прелюбодеяние. Даже и когдатошним людям представлявшаяся несуразностью:

А это рассказчиково ерничество в словосочетаниях: «таинствам любви безбрачной», «младая Изабела… с важною монахиней сидела» — и его шаловливое внимание к беспутнику Луцио. Все это вполне соотносится со словами Фомичева: <<вызывающее, торжествующее веселое неприятие аскетизма и ханжества>> [4, 206]. И, я думаю, все согласятся, что эти слова надо бы применить для аналогии с новеллой Раннего Возрождения.

Как же быть с тем, что источник Пушкина явно из Позднего Возрождения? — А спокойно. Пушкин волен был переставлять ударения в заимствованиях. Чинтио в середине XVI века был певцом рефеодализации, шедшей в Италии с конца XIV века. Сам Боккаччо в начале этой рефеодализации отказался от своего блудливого «Декамерона» и шатнулся в аскетизм. Свобода в самом деле коррелирует с беспорядком. Когда все рванулись к низким идеалам, в шкурничество — государственного, высокого, общественного ресурса стало не хватать. <<Существовала даже такая мера: новоизбранных правителей подвергали на известный срок затворничеству, лишая общения с женщинами, дабы они не отвлекались от выполнения государственных дел>> [2, 21]. А тут еще восстания бедноты против пустившихся во все тяжкие новых эксплуататоров, хозяев мануфактур. Так что все кончилось тираниями под маской республик или без оной. Высокое Возрождение потому и приобрело такую творческую энергию, что появились организованные антигуманистические силы, которым необходимо было мощно противостоять. Причем в качестве реакции на разброд и гуманисты и их противники считали необходимым исповедовать (причем многие — искренно) гармоническое соединение высокого и низкого. У рефеодализаторов акцентировалась честь, женская — не в последнюю очередь. Чинтио тут был воинствующим писателем. И Пушкину это было совсем не нужно.

Нет. Вышучивать монашку Изабелу Пушкин не стал. Она, чистая без изъяна, нужна была ему, чтоб расколоть моралиста Анджело:

А вот хлопотать о чести Анджело ему, ради «принципа природы», проводившегося рассказчиком, не требовалось. Вот Анджело и пал. Все очень по–человечески, гуманистично. И оправдано: страсть. И никакой насмешки над непомерной этой страстью вы в поэме не почувствуете. Анджело вполне возрожденческий титан в своей страсти. Титан со знаком минус — тиран, бессильный перед своим разыгравшимся «принципом природы». И Фомичев не прав, что в поэме шутливый тон — <<господствующий>> [4, 210]. Шутки пропадают еще до исчерпания Луцио своей роли — с середины VIII строфы (а в поэме их 27).