О сколько нам открытий чудных.. - Страница 13

Лотман даже в историю происхождения рифмы ударился, лишь бы ускользнуть от интерпретации, что конкретно значит та конкретная рифма, о которой он говорит.

И я всю эту длинную выписку из Лотмана привел не только для обоснования выведения миникатарсиса из противочувствий от со- и противопоставлений рифмы «мне руку» и «разлуку», миникатарсиса, состоящего в акценте на сложности внутренней жизни, возведенной автором–романтиком в ранг высшей ценности. Я весь доклад написал в пику Лотману, который акцентирует в своей книге формалистский подход, почти нигде не срываясь в истолкование, всюду акцентирует «КАК», почти нигде не срываясь в «ЗАЧЕМ ТАК».

Лишь раз он сорвался, говоря о фонологии аллитераций в двух лермонтовских романтических стихах и через так называемые окказиональные (возможные) антонимы вывел <<противопоставление «взора» и «голоса», весьма обычное в романтическом портрете «загадочного человека»>> [2, 138].

Я не согласен с лотмановским возражением на упрек ему подобным в формализме, что, мол, необходимо независимое от содержания изучение структуры художественного текста, как, например, необходимо отвлеченное от нравственности изучение арифметики. И я, наоборот, согласен с недавним возражением российского премьер–министра к составителям задачника: нельзя, чтоб, например, в задаче на деление с дробями предлагалось делить, скажем, на троих две сигареты. Российская цивилизация — не западная, и нечего протаскивать вседозволенность с помощью даже арифметики. Срывы, подобные упомянутым окказиональным антонимам, чрезвычайно полезны для усвоения абстракций структурализма. У меня, по крайней мере, лотмановский срыв породил вот этот минидоклад.

И за этот срыв я Лотману благодарен.

Можно было б продолжить фонологический разбор пушкинского стихотворения «К ней». Там еще три куплета. Но это не даст новизны по сути. А возможности подхода, состоящего в поисках миникатарсиса от противопереживаний читателя на подсознательном уровне, я продемонстрировал.

1. Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965.

2. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.

Написано в январе 2002 г.

Зачитано в январе 2002 г.

Островская Н. К.:

Непрямой порядок слов в стихах встречается сплошь и рядом. Это не есть признак романтизма.

Александров А. В.:

Мы помним уродства вульгарного социологизма, и нас не сагитируешь работать на интерпретаторской ниве.

В 2001 году в Одессе вышла крошечная брошюра Геннадия Группа «Пушкин и… советская власть». В ней, вопреки названию, автор нападает не на власть, а, похоже, на раболепствующую перед ней пушкинистику советских времен. И совершенно неосновательно нападает.

Тем не менее сто`ит о книжке рассказать (в конце я обозначу почему).

Автор не скрывает, что это первая его книга и что он не филолог. Но он создает о себе впечатление как о человеке вдумчивом, не чуждом искусству (<<поставил ряд теле– и радиопередач по собственным сценариям>>). Не чужд он — по его признанию — и пушкиноведению, причем не только в качестве читателя, но и в качестве журналиста, впрочем, не снискавшего успеха. Что тоже им признается. И вот теперь, став издателем, он, понимай, решил взять реванш данной книгой.

Речь у него идет о хрестоматийном в СССР послании «К Чаадаеву» (1818 года) и о гораздо менее известном послании «Гнедичу» (1832 года). Вернее, речь о том, как советские пушкинисты наивно и нагло Пушкина переделали господствующей идеологии на потребу. Групп вспоминает в этой связи даже Оруэлла и его антиутопию «1984».

Хочу отдать должное умению создать впечатление убедительности автора, проистекающее от обильного цитирования, а также впечатление большой страстности (от нескрываемой ненависти к оппонентам). Одним духом читается книжка, впрочем, еще и потому, что короткая — 11 страниц величиной с ладонь.

Итак, Пушкина переделывали: совки — по мнению Группа, а по моему мнению, в совков их переделал он.

Вообще–то тяга переделывать странна. Пушкин настолько разнолик (я это так называю: его идеалы — каждый в свое время — бывали на всех участках Синусоиды идеалов и даже — раз — на вылете с нее вверх; только на вылете вниз не бывали), итак, Пушкнн настолько Протей (морское божество, изменяющее свой вид), что он мог бы, не будучи искаженным, удовлетворить любому мировоззрению, если подобрать соответствующий период его творчества.

Впрочем, можно понять и тягу перетянуть к себе всего Пушкина (ведь мало кто знает, что тот всю жизнь изменялся в идеологическом смысле, изменялся диалектически, т. е. вплоть до противоположности себе прежнему).

В, скажем так, продекабристские периоды (их было целых три) Пушкин очень хорошо удовлетворял коллективистской идеологии, господствовавшей при советской власти. И одно из соответствующих стихотворений второго продекабристского периода, естественно, наизусть учили в школах — «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы…»).

В перестройку советскую власть принялись ломать. Ярым антисоветчикам было лестно даже Пушкина–продекабриста перетянуть на свою сторону. Таким, видно, был тогда Групп. И он попытался… Ну, если и не перетянуть, то хотя бы бросить тень на пушкиноведение и педагогику советского периода.

Групп сравнил текст «К Чаадаеву» из советских публикаций с текстом издания Суворина 1887 года и увидел расхождения. Главное расхождение: вместо дореволюционного «Заря пленительного счастья» после революции — «Звезда пленительного счастья».

А звезда ж, понимай, это один из трех главных изобразительных символов советской власти: серп, молот и красная звезда. Ну так ату:

<<Ме не хочется это комментировать. Читатель — не дурак и сам может сделать свои выводы. О том, как юношеское стихотворение, переполненное порывами еще детской романтики, стало хрестоматийным и обязательным в школьном изучении. И все из–за «Товарища» и «Звезды пленительного счастья…», о которой поэт и понятия не имел>>.

Я тоже не хочу комментировать, можно ли 19-тилетнего гения, еще в лицее принятого заочно в литературное общество «Арзамас» за поразительные достижения в поэзии, называть юношей, а его идеалы — детской романтикой. А так же, что этот гений <<понятия не имел>>, скажем, о звезде, которая вела волхвов к родившемуся Христосу, или <<понятия не имел>>, что вообще все, надеющиеся на крупное обновление, говорят о путеводной звезде. Но давайте на минуту поверим Группу, что Пушкин о звезде <<понятия не имел>>.

Когда Групп теперь, через полтора десятка лет, задумал опубликовать в книжке, — случайно (или по литературоведческой осторожности) непринятую Коротичем в тогдашний оголтело оппозиционный «Огонек», — свою статью; теперь, когда страсти смены строя и власти несколько улеглись — теперь уже можно было проверить, насколько виноваты советские литературоведы в «звезде».

Групп же показал, что он с юности умеет работать с полными собраниями сочинений. А там же печатают варианты. Там в комментариях отсылают к источникам этих вариантов. И эти источники зачастую — дореволюционные. Мог бы Групп и проверить, — подумал я наивно.

И, получив его книгу в подарок, я пошел и проверил.

И оказалось, что «звезда» — то все–таки была известна и до революции 1917 года. Да, автографа не сохранилось. Но зато сохранились копии. «Звезда таинственного счастья» — написано в копиях Забелина и Нейштадта. «Звезда желаннейшего счастья» — в копии Щербинина и в публикации Щербачева от 1913 года по копии в тетради Каверина. «Звезда цивического счастья» — по копии Щербакова, опубликованной Ефремовым в 1905 году. Наконец, «Звезда пленительного счастья» опубликовано Ефремовым же в рецензии на первое под редакцией Геннади собрание сочинений Пушкина в «Библиографических Записках 1861». Все — дореволюционные источники.