О головах - Страница 59

РОБЕРТ (пытаясь шутить). Невесомость и полеты во сне? Это привилегия подросткового возраста. Поздравляю! То есть желаю счастья по случаю третьей молодости!

АБРАХАМ (про себя). Странно… Мне стало жаль эти головы…

РОБЕРТ. Жаль — тебе, отцу будущих головохранилищ, будущих капиториев… Невероятно! Ты просто устал.

АБРАХАМ. Может быть… Что-то сердце у меня сегодня пошаливает… Давно такого не было.

РОБЕРТ (озабоченно). Давний недуг?

АБРАХАМ. Не знаю.

РОБЕРТ. Присядь же. (Абрахам садится. Музыка звучит громче. Пауза. С пальмы слетает лист.) Никогда бы не подумал, что тебе нравится Шопен.

АБРАХАМ. В последнее время…

РОБЕРТ. Девятнадцатый век. Это больше во вкусе абитуриентов… Трагические демоны на горных вершинах, кристально-чистая любовь, хорошенькие инженю, бунт против Бога. Что знаешь ты, человек науки, об этих вещах?!

АБРАХАМ (грустно). Очень мало. В моей анкете можно действительно написать: «место жительства — лаборатория». Раньше я об этом не думал… В старости, видно, делаешься глупее. Но этот сон… такой неприятный сон, он не дает мне покоя! (Встает, выпивает стакан минеральной воды.)

РОБЕРТ. Давно известно, что ученые ужасные неженки. Как это ни парадоксально… Я уверен, что изобретатель пороха почувствовал сильные угрызения совести, когда увидел первого убитого.

АБРАХАМ. Естественно! Это было для него большим потрясением. А ты как думал?

РОБЕРТ. По-твоему, было бы лучше, если б он сам это сделал, — и делу конец?

АБРАХАМ. Конечно.

РОБЕРТ. Тогда какой толк был бы от этого изобретения?

АБРАХАМ. Человечество стало бы на одну мудрость умнее.

РОБЕРТ. Бесполезная мудрость, если ее не используют.

АБРАХАМ. Науке не нужна война.

РОБЕРТ. Разъясняй тебе, как ребенку! Любое открытие, которое применяется на деле, ведет историю вперед. Когда этих открытий много, возникает новая, более высокая общественная формация. А ведь Эйнштейн тоже мучился после Хиросимы.

АБРАХАМ. А как же иначе?!

РОБЕРТ. Возможно, все это и прекрасно, но бессмысленно. Он не виноват. Ход науки невозможно затормозить, одно изобретение порождает другое. Но зато после Хиросимы… государства всерьез задумались, что им угрожает. Было положено начало первому в истории человечества движению за мир. Почему? Да потому, что по-другому уже нельзя было. Так что и бомба принесла свою пользу.

АБРАХАМ. Печальную пользу…

РОБЕРТ. Конечно, это было ужасно. Пиррова победа.

АБРАХАМ. Хорошо, что я никогда не интересовался бомбами.

РОБЕРТ. В наши дни гораздо важней работать над мозгом. Только в этом деле нужно навести порядок.

АБРАХАМ (задумчиво). Знаешь, Роберт, я был бы даже рад — особенно после того как увидел этот сон, — если бы закон и государство взяли это дело в свои руки. Иначе черт знает к чему мы можем прийти!

РОБЕРТ. Да, здесь большие перспективы.

АБРАХАМ. Слишком большие. Их надо ограничить. Вот это и станет трудом твоей жизни.

РОБЕРТ. Ограничить? Это невозможно.

АБРАХАМ. Ты так думаешь? Но ведь ты уже приступил…

РОБЕРТ. Я понял, что все нужно построить иначе. Последние недели я этим занялся всерьез и, по-моему, добился колоссального успеха! (Роберт взволнован, он не может усидеть на месте. В состоянии вдохновения он расхаживает по комнате взад-вперед, из светового пучка попадает в темноту и неожиданно появляется при полном свете. Представление продолжается в крещендо.)

АБРАХАМ. По-моему, в последние недели твоя работа ничуть не продвинулась.

РОБЕРТ. Напротив, я сумел вызвать интерес государства. Коли твои опыты с головами запретить невозможно, то их, наоборот, надо поощрять, но под строгим контролем. Я могу тебе по секрету сообщить, что будет создана Национальная комиссия по сохранению человеческих богатств.

АБРАХАМ (неуверенно). Звучит неплохо… Только чем… эта комиссия будет заниматься?

РОБЕРТ. Тем, о чем говорит ее название.

АБРАХАМ. Сохранением человеческих богатств? Мы, медики и биологи, занимаемся этим всю жизнь. На протяжении столетий.

РОБЕРТ. Дело в том, что скоро мы введем новый закон…

АБРАХАМ. Кто — «мы»?

РОБЕРТ. Юридические и правительственные органы, разумеется.

АБРАХАМ. Вот как…

РОБЕРТ. Мы введем закон, на основании которого смерть будут констатировать не по прекращению сердечной деятельности, а по прекращению реагирования мозга на раздражители.

АБРАХАМ (неуверенно). Разумно.

РОБЕРТ. Не правда ли, каждый врач, вступая в должность, дает клятву, что он сделает все возможное для сохранения и продления жизни?

АБРАХАМ. Да, клятва Гиппократа.

РОБЕРТ. Теперь слушай внимательно. Если здоровому мозгу — этому эквиваленту жизни — угрожает нездоровое сердце, или почки, или легкие, или какие-либо другие ненадежные органы… мы обязаны их во имя сохранения мозга ампутировать. Догадываешься?

АБРАХАМ. Кажется, да. Ты хочешь сказать, что иногда разумнее ампутировать… (Не решается договорить.)

РОБЕРТ. Вот именно! Ампутировать голову! Для твоего головохранилища.

Псевдопетух издает долгий, победный звонкий вопль.

АБРАХАМ. Какой голос!.. Как у стервятника… Раньше он так не пел… Что-то мне нехорошо…

РОБЕРТ (заботливо). Посиди спокойно. Дать валокордин?

АБРАХАМ. Не надо. Мне уже лучше. Этот крик напугал меня. (Пауза. Горячо.) Но если человек этого не хочет? Каждый человек имеет право умереть…

РОБЕРТ. Так ли это? Дашь ли ты больному, который хочет умереть, яд? А как клятва Гиппократа, отец?..

АБРАХАМ. Яд давать нельзя, но так… так тоже нельзя! Человек имеет священное право на жизнь и на смерть.

РОБЕРТ. Твой взгляд на смерть крайне анархичен, индивидуалистичен и попахивает девятнадцатым веком. Общество, может быть, не хочет, чтобы нужный человек умирал. Общество, может, хотело бы, чтобы какой-нибудь великий человек — многих можно назвать — еще творил, а он, видите ли, соизволил сыграть в ящик. Добровольно.

АБРАХАМ. У тебя своеобразное чувство юмора.

РОБЕРТ. Прости, отец, но его у меня, наверное, вообще нет. По этой части я… весьма немузыкален.

АБРАХАМ. А вы… хотите опережать их намерения? Головы поснимаете, посадите в банку — мол, теперь твори себе на здоровье? (Подобие улыбки.) Из этого у вас ничего не выйдет. Кто может заставить ходить калеку, если…

РОБЕРТ. …Если он сам не хочет ходить. Но нет безвыходных положений. Хотя бы твой брат Юлиус протянет руку помощи.

АБРАХАМ (испуганно). Психофармаконы? Ты это имеешь в виду?

РОБЕРТ. Да, отец. У нас есть мощные средства. Взять хотя бы этот газ, что делает человека смелым и воинственным. (Восторженно.) Так мы сможем выудить у какого-нибудь будущего Шопена хотя бы военные марши, которые он, возможно, не написал бы без этого.

АБРАХАМ. Ты хочешь отобрать у человека последнюю свободу?

РОБЕРТ. Что такое свобода? То, что интересы общества выше желаний индивида, — это знает в нашем веке каждый. Развитие должно и впредь идти по этому пути.

АБРАХАМ. Я не позволю, чтобы мои открытия…

РОБЕРТ. В таком случае ты противник развития, отец. Ни одно открытие не принадлежит изобретателю. Я вижу, тебе сегодня просто нездоровится. Твои рассуждения напоминают мне нытье этих молокососов из этого… «Общества охраны святости жизни». (Расхаживает по комнате. Горячо, пытаясь убедить.) Мария ставит превыше всего семью, это — первая фаза; ты — науку, это — вторая фаза; ты на полпути. Но наука — это тоже не самое священное. Священно Общество! Священен Прогресс! Ты только представь, какие перспективы! Как сохранятся человеческие ресурсы! Сколько гениальных людей было лентяями, сколько ценной энергии было брошено на ветер! Томас Дилан и Мусоргский, например, сгубили свою жизнь вином. Аполлинер, Есенин и многие другие покончили с собой. А самоубийство голов — невозможно.