О детской литературе, детском и юношеском чтении (сборник) - Страница 38

Затем нужны различные книги для города и деревни. Совершенно ясно, что если детская книга из городской жизни почти всегда интересна и для деревенского ребенка, то все-таки известное создание специальной литературы, которая бы обрабатывала действительность, окружающую деревенского ребенка, конечно, совершенно необходимо. У городского и деревенского ребенка есть своя проблематика, свои инстинкты, свои, может быть, иногда детские терзания, и им навстречу нужно идти.

Ну и в известной степени нам нужно идеологически обосновать разницу литератур для мальчиков и девочек. Я очень далек от мысли, что мы должны специфировать эти полы каким-либо разделением. Я был одним из тех, которые проводили с таким большим напором наше смешанное воспитание, несмотря на многочисленные возражения с разных сторон. Но так же, как, признавая единство рабочей борьбы, мы создаем женотделы, прекрасно понимая, что дело защиты женских прав имеет свои специфические оттенки, которые лучше могут быть защищены женской организацией, так же точно мы должны понимать, что есть целый ряд проблем детского воспитания — особенно когда половые различия девочки и мальчика начинают сказываться, — которые могут быть пропущены в общей литературе, но в предназначенной для девочек должны быть приняты во внимание, потому что та книга, которая ничего не затронет в мальчике, окажется необходимым подспорьем для нормального развития сознания девочки.

В отношении общего вопроса о форме детской книги я с удовольствием отмечаю, что в тезисах по докладу, которые были зачитаны на конференции по детской литературе в Ленинграде², были цитированы слова Белинского, который говорил, что влияние художественного произведения на ребенка должно сказываться не в потертых сентенциях, не в сухих рассказах, не в холодных нравоучениях, а в повествованиях и картинах, полных жизни и движения, проникнутых одушевлением, согретых теплотою чувства, написанных языком легким, цветущим в самой простоте своей. Действительно, великолепное определение, вполне достойное Белинского, и это определение во многих экземплярах, крупными буквами можно делать и в виде плаката и повесить над столами пишущих для детей. Все здесь прекрасно, и особенно последние слова о языке, цветущем в самой простоте своей. И здесь позвольте мне на этом остановиться. Дело в том, что современная Белинскому литература была в большом рабстве у установившихся языковых норм. Мы имели, несмотря на движение литературы вперед, до ее кульминации, до классических форм Пушкина и Толстого, в общем один единый языковый материк. Образовался литературный язык, с которым можно было лишь с трудом бороться, у которого был свой канон, свои уставные правила, и тот, кто отступал от этих правил, про того говорили — он уклоняется от правил литературного языка, и такой человек тем самым числился, и даже правильно числился для того времени, подозрительным писателем-штукарем, ненужным фантазером в области слова. По мере приближения к нашей революции, а это приближение было насыщено капиталистическим началом, начинается колоссальная ломка литературного языка, она продолжается и после революции и развивается даже еще более быстро. Мы имеем огромное, в самом широком смысле слова, творчество. Каждое слово стало живым, текучим, оно стало необычайно гибким. Творческие возможности сделались необъятными. Ко всякому новому слову и словосочетанию мы привыкаем чрезвычайно быстро, оно нас не удивляет, мы делаем из него ходячую монету. Слова кипят в котле, и писатели черпают из этого котла новые краски, создают новые краски. Конечно, это создает некоторую пестроту. Вероятно, придут времена нашей собственной классичности, когда все это приобретет известную твердость, но не только нет худа без добра, но добра больше, чем худа. Опять-таки людям, привыкшим к определенным нормам и правилам, кажется, что это падение языка, что это варварство, что мы отчалили от благодатного берега и не можем приплыть ни к какому другому берегу, но это не так. В такое революционное время, революционное для языка, получается масса нелепостей, шлака и сора, но это потому, что происходит огромная творческая работа. В конце концов сор упадет на дно, а языковая форма будет украшать собой поверхность литературной реки. И то же самое относится к детям, и та школа детских писателей, которая увлекалась детским языком, как таковым, и те, которые переносят в сферу детской литературы новое словотворчество, чрезвычайно полезны в смысле оживления детской литературы. Эта игра со словом, которую позволяет себе на основе некоторой педологической филологии Чуковский, — я не говорю о содержании этих произведений, — и та, которую в последней своей книжке дает Маяковский, — очень хорошие вещи. У ребенка язык не остановился, и нет беды, если он будет употреблять огромное количество слов, которые ему будут приятны, словосочетания, которые ему будут любы, незачем его замыкать в твердые правила языка для взрослых. Надо основываться на изучении языка детей и не бояться в этот язык вносить новаторские приемы. Вот этот блеск… жонглерство словом, когда оно действительно блестяще и мастерски придает острейший интерес к самому языку ребенка, должно считаться правильным приемом. Я еще возвращусь к этому позднее в связи с нашей графикой, но хочется скорее перейти к краткой характеристике того, что нами сделано для разрешения перечисленных мною задач.

Когда после революции робко начала появляться советская детская литература, то по мере ее появления можно было все больше и больше искоренять старый материал, который я старался охарактеризовать в первой части моего доклада. Протест некоторых представителей интеллигентского мещанства базировался, с одной стороны, на привычках к старой литературе, а с другой — на опасении, что новые революционные люди, при их полном непонимании такого нежного цветочка, как детская душа, своим грубым сапожищем растопчут этот цветочек и начнут угощать детей раскаленным железом и т. д. Нужно с печалью согласиться, что они были отчасти правы и что известная такая наклонность угощать этакими стальными клецками детей появилась. Занявшись с жаром этим делом, с энтузиазмом, достойным лучшей участи, но без умения, мы очень часто действительно создавали, и как будто распространяли, и как будто даже хвалили такие произведения, в которых ничего художественного на самом деле не было.

Но создавать не художественную детскую литературу для детей, конечно, противоречие в самом определении. Но это продолжалось недолго, и если продолжается сейчас, то сейчас уже продолжается как грех, как неудача, как вещь осужденная. Для всякого ясно, что опору детской художественной литературы мы должны искать в глубочайшем понимании, что такое художественный эффект вообще и чем вообще больше должно располагать произведение, чтобы производить такой эффект на детское сознание.

В тезисах доклада Ленинградской конференции отмечено, что в нашей современной детской литературе «мораль подана крайне грубо». Всякий, кто знает нашу современную литературу, скажет, что это совершенно верно, но надо задуматься насчет того, почему это так. Дело в том, что вводить социально-политический элемент или в этом смысле мораль, общественно-моральный элемент в книгу для маленьких читателей — вещь до крайности трудная. Как только вы этот элемент введете как таковой, т. е. не растворив его в образах, так вы получите тот недостаток, о котором говорится здесь как о грубой морали, и это будет противоречить нашим задачам, это будет лишать ребенка всего его интереса к книге. Недаром Белинский, а за ним Плеханов говорили, что как только общественно-политическая мораль выступает из-за образа и непосредственно напирает на читателя, то и у взрослого падает интерес; что же можно сказать о ребенке? Вы берете социально-политическую истину, общественно-моральный тезис, претворяете в норму поведения или разделяете на норму понимания ребенка и стараетесь вложить его в живой образ так, чтобы он был интересен ребенку, — задача почти совершенно непосильная. Я не хочу сказать этим, что — знаете, не будем стараться давать детям дошкольного возраста социально-политическую, общественно-моральную литературу. Нет, давайте будем стараться, но будем помнить, что это необычайно трудно и что даже талантливому человеку это один раз удается, а второй раз нет, а у менее талантливых людей будет гораздо больше неудач, так как это необычайно трудно. На утешение нам должно быть то, что мы создали прекрасную детскую книгу, в которой графика, иллюстрация играют главную роль. Ведь в чем сила графики? Она, в отличие от живописи, представляет собой род литературы, это иллюстративный жанр: может быть, украшающая графика — это иное дело, но я говорю о графике, имеющей определенное содержание. Графическими средствами можно, как и иероглифами, наглядно рассказать любую вещь. А наша графика находится сейчас в цветущем состоянии, мы переживаем высокий уровень развития графики, она занимает сейчас едва ли не первое место в Европе, и одной из пружин, поднявших графику на такую высоту, является неграмотность нашей страны и наше внимание к детской литературе, хотя очень часто жалуются еще и теперь на недостаток этого внимания. Наша графика получила огромный плакатный заказ, как нигде в мире, и огромный детский книжный заказ, детский иллюстрированный заказ, и не удивительно, что, например, иностранная критика, говоря о нашей детской книжке, отмечает прежде всего эти достоинства ее графической стороны.