О да, профессор! (СИ) - Страница 7

— Немецкий романтизм был непосредственным откликом на политические события во Франции, а также следствием того, что подобные революционные действия в самой Германии были желаемы, но невозможны, — она прочистила горло и продолжила увереннее: — После Французской революции Германия находилась в раздробленном состоянии, и это способствовало феодальной отсталости. В среде немецких мыслителей и поэтов возникло стремление произвести революцию в сфере духовной жизни. Вся энергия, силы ушли в развитие литературы, искусства, интеллектуальной сферы. Они пытались действовать и творить как бы вопреки реальности…

Я присел, внимательно слушая ее, очень надеясь, что на моем лице не отражается не то что недоумение, а самое что ни на есть охренение. Мне что придется трахнуть каждую, чтобы они начали учиться? А с пацанами как быть?

Воу, Тойфель, легче. Не надо даже в шутку такое проворачивать в голове. Это опасные теории.

Маргарита продолжала говорить, вплетая в канву рассказа о политической обстановке в Германии конца восемнадцатого века факты биографии Гете и основные вехи его творчества. Я молча кивал, наблюдая, как двигаются ее губы и поднимается грудь, когда она набирает воздуха, чтобы продолжить.

Я тут же вспомнил ее грудь на ощупь, как ласкал под свитером так недолго, но даже этого хватило, чтобы ее соски затвердели и побудили меня сжать их между пальцами, легонько сдавить, чтобы вырвать из горла Марго изумленно-возбуждённый стон.

Черт! Нельзя об этом думать на занятии.

Вообще, нельзя вспоминать!

Нужно было подрочить утром, а не бегать, как дурная собака по району. Не имею я права думать о ее сиськах. Какими бы идеальными они ни были! Вон пусть Азаров теперь о них думает. Кажется, от него она не удерет.

Я скрипнул зубами, не сразу заметив, что Маргарита замолчала.

— Эээ, кажется, вот так обстояли дела, Матвей Александрович, — закончила она, привлекая внимание обращением по имени.

— Да, отлично, Маргарита, — встрепенулся я. — Именно так и выглядит полный ответ, Азаров. Запомните. Да и не только вы. Продолжим. Если у кого-то есть ценные дополнения…

В воздух поднялась рука старосты группы Тани Ивановой, и я позволил ей высказаться. Обычно эта очкастая заучка с комплексом отличницы меня радовала. Она всегда была готова к семинару, усердно конспектировала и сдала зачет в первом семестре блестяще и, разумеется, с первого раза.

А Марго?

Я пытался вспомнить, как она отвечала, но не смог. Наверно, завалилась и ходила еще пару раз с другими хвостатыми. Почему меня клинит на ней, а не на Ивановой? Чувствую родственную душу? Я ведь тоже был таким бестолковым в студенческие времена.

Мысленно одернув себя, я продолжил вникать в слова Тани, которая, как обычно, вложила в свой ответ все, что упустила Марго. Упустила она немного, но Таня разбавила все это водой и приплела побольше французской революционной конкретики. В принципе, это было лишним, но она, видимо, сильно хотела высказаться. Это не доставило мне удовольствия как обычно. Я даже думал не помечать плюсом ее дополнения, но вовремя одернул себя. Нельзя быть еще более сволочным преподом.

Но я им был. По ходу семинара глаза то и дело возвращались к Марго, которая листала книгу, что-то показывая Марату, а он нашептывал ей на ухо. Слишком близко, почти касаясь губами. Кажется, я даже видел, как шевелятся ее волосы.

— Это все? — быстро перевел я взгляд на студентку, которая несла какую-то чушь об отношениях Фауста и Гретхен.

— Да, — пискнула девчонка.

— На ваш взгляд, в какой момент произошло падение Гретхен? — спросил я.

Девица хлопала глазами, как будто впервые слышала немецкое сокращение имени Маргарита.

— Гретхен? — переспросила она.

— Гретхен, Гретхен, — буркнул я, сатанея. — Не Гитлера же. Или только его вы знаете на «Г» из Германии?

Народ опять заржал.

— Эээ…

— Вы читали трагедию?

— Ээээ…

— Или только критику?

— Эээ…

— Да, этого достаточно.

Я собирался обратиться к остальным за ответом, но еще до того, как озвучил свои мысли, увидел, как рука Марго взмыла вверх.

— Левицкая? Есть что сказать по вопросу? Или хотите выйти?

— Да, по вопросу, — смело выпалила она, моментально преображаясь. — Разве можно говорить о падении Гретхен? Я не считаю, что она пала.

— Серьезно? — приподнял бровь, искренне заинтересовавшись ее утверждением, хотя страсть в голосе впечатлила сильнее. — Смерть матери от ее руки, брата по вине любовника, огласка внебрачных отношений, убийство дочери. Разве этого мало?

— Но ведь она осталась невинной до конца. Да, ее тело отдано Фаусту, а разум отравлен стремлением быть с ним. Но Бог принял ее душу и спас, когда она попросила помощи. Ее беды — это грех Фауста, который дал яд и погубил брата, а потом бросил Гретхен. А она так и продолжала его любить.

— Интересная трактовка. Имеет право на существование. Однако Гретхен сама подписала себе приговор, когда приняла второй подарок от Мефисто. Она отринула Бога и чистоту.

— О, я вас умоляю. Всего-то побрякушки. Она хотела сделать приятное возлюбленному, хотела быть к нему ближе, не обидеть таким образом.

— В ее время физическая связь с мужчиной вне брака не просто осуждалась. Это было сродни приговору.

— Как будто сейчас что-то кардинально изменилось? — фыркнула Марго пренебрежительно. — У мужчины сто подружек, и он ловелас. Девушка переспит с двумя — и уже шлюха. Вам ли не знать?

— В каком смысле? — уточнил я, с трудом удерживая нижнюю челюсть, которая так и норовила упасть на пол.

— Ну… Вы ведь мужчина…

— Какая наблюдательность, Левицкая, — попытался вернуть себе вожжи в этой странной беседе.

Студенты хохотнули, но Марго не смутилась.

— Но объясните, каким образом все это относится к Фаусту?

— Самым прямым, — пожала она плечами. — Трагедия бессмертна, потому что пороки и люди не меняются. Наше общество спешит навешать ярлыков и порицать. Тогда и сейчас. А Гретхен просто хотела любви. Разве это преступление? Именно из-за общественного мнения ей пришлось скрываться с Фаустом, принять помощь Мефистофеля. Вычтите осуждение и получится нормальная история любви, а не падение невинной души. Гретхен не порочна, иначе Мефисто сам справился бы с ее душой. Она просто хотела быть счастливой. Хотела ласки и заботы. Такой уж сотворил ее Бог. И именно он забрал ее. Разве это не доказывает мою правоту?

Она закончила так дерзко, что мое тирано-шовинистское эго не могло согласиться.

— Отчасти, — проговорил я, склонив голову.

Надеюсь, никто не заметил, что я залюбовался. Марго раскраснелась и преобразилась в своей пылкой речи. Я обвел аудиторию взглядом. Нет, все смотрели на нее, не верили глазам и ушам, похоже. Неудивительно.

— Отчасти? — возмутилась она.

— Думаю, вы придаете эпизодам с Маргаритой слишком много значения. Очевидно, играет роль, что вы тезки. Разумеется, эта часть трагедии важна, но есть еще много аспектов, героев, символов. Спасибо, Левицкая, за интересную позицию. Вам «Отлично». А мы продолжим…

И мы продолжили, но я всю дорогу ловил на себе ее взгляд. Обижена? Серьезно? Брось, девочка.

Она больше не участвовала в обсуждении, но попыталась подсказывать Азарову, когда я снова потребовал от него ответа. Тот даже с помощью зала ничего толкового не родил, и я добавил ему второй минус, выведя в итоге трояк за семинар. Он тоже теперь на меня дулся, кажется, даже выговаривал Марго. Наверно, матом крыл. Ну и ладно.

После семинара я подозвал Маргариту.

— Вы записались ко мне на курсовую? Значит, зайдите на кафедру после занятий, обсудим.

Прежде, чем она что-то сказала на это, я подхватил портфель и вышел.

— Привет Ритусь, — шепнул Марат, плюхаясь рядом со мной на скамью в библиотеке. — Какая ты сегодня красивая.

— Будет заливать, Азаров, — закатила я глаза. — Что тебе надо?