О чём молчат ведьмы (СИ) - Страница 51

Доктор Петер нагнал её у ворот и предложил:

— Давайте я вас довезу домой. Вы сейчас в таком состоянии…

— Вы же знаете… Я очень далеко живу. Я не могу воспользоваться вашей добротой, — еле слышно сказала Стася.

— Я прошу вас… разрешите!

— Хорошо, — согласилась она.

И они пошли на стоянку к его машине. Когда сели в салон, Стася повернулась к Петеру и благодарно сказала:

— Спасибо вам за вашу доброту. Я даже не могу подобрать слов…

Почти всю дорогу врач рассказывал Стасе о Ксении. Он часто беседовал с ней в последние дни. Стася же корила себя за то, что, наоборот, общалась с бабушкой мало.

— Она вас очень любила, Стася. И не хотела, чтобы вы видели её больной. Поверьте, она всё понимала, — успокаивал её Петер, — только про вашу… историю… мы ей не рассказывали…

Стася посмотрела на него удивлённо, а он сказал:

— Я знаю, что случилось и почему вы не появлялись в больнице… Я очень расстроен за вас. И… всё это ужасно… Я… я бы так никогда не сделал.

Девушка, отвернувшись, стала смотреть в окно. Обсуждать свою жизнь она не хотела. Так до посёлка они и молчали. Только на площади Стася вспомнила, что у неё совершенно нет продуктов, и попросила Петера остановить машину у магазина.

— Я подожду вас и довезу до маяка, — сказал он.

Стася направилась в магазин и, набрав в корзину хлеба, молока и круп, встала в очередь. Она взглянула в окно и увидела, как к доктору Петеру подошёл Стас. Сначала они, нервно жестикулируя, о чём-то говорили, а потом Станислав ударил Петера наотмашь, тот повалил противника на асфальт, и они стали драться, катаясь в пыли.

Стася бросила корзину и выскочила на улицу.

— Остановитесь! — кричала она дерущимся.

Но они её не слышали.

— Помогите! — закричала Стася прохожим.

Однако те не спешили на помощь. А только расступались.

— Я тебе её не отдам! — орал Стас, колошматя Петера по лицу.

— Она будет моей, — отвечал ему ударами Петер.

— Да вы что?! С ума сошли?! — не выдержала Стася. — Я не вещь! Я не буду ничья!

Она отчаянно стала бить их сумкой, вкладывая в удары всю свою безысходность и возмущение.

— Как вы мне все надоели с вашей любовью! У меня умерла бабушка, а вы… — Стася развернулась и пошла домой.

Петер и Станислав, прекратив драку, смотрели ей вслед.

А Стася повторяла и повторяла то, что так боялась до этого сказать вслух: «У меня умерла бабушка… Умерла бабушка…» И с каждым шагом идти ей было всё труднее… Когда она зашла в лес, то еле волокла ноги…

Стася вдруг сошла с пути и побрела куда глаза глядят. Она всё шла и шла, пока не упала под каким-то большим деревом в траву. Встать уже больше не могла… Посмотрела вверх, где сквозь ветви пробивалось небо. Безрадостное, хмурое, блёклое…

На неё навалился шелест листьев. Ветер играл на ветвях, словно неумелый арфист, поднимая и разнося этой какофонией боль в её душе. Он перемешивал чудовищную огромную печаль с маленькими осколками покоя, которые Стася так старательно собирала накануне. И остатки светлых тонов заволакивались густой беспросветной угольной тоской, окрашиваясь в единый цвет — чёрный.

Она зарыдала во весь голос. Страшные хрипы и всхлипывания вырывались из её груди. Одинокая рыжая девочка, лежащая в лесу. Каждой клеткой она чувствовала пустоту пространства на дальние дали вокруг себя. Возможно, там, за горизонтами кончался этот липкий безысходный туман. Но где был неуловимый край дымки? До него не дойти, не доползти — нет сил… Она осталась одна… Ей ничего не хотелось, только бы не было этой острой боли в её истерзанных окровавленных крыльях. Только бы умерла уже душа, потому что она, словно избитый ребёнок, свернулась внутри неё калачиком ни жива ни мертва…

Плакала Стася некрасиво. Настоящее горе всегда делает лица некрасивыми. Потому что горе — самая безобразная вещь на Земле. Оно въедается в лицо и мгновенно искажает его в страшных муках. Только что человек был светел и чист и вдруг пригубил горя, которое плеснула ему судьба. Вмиг слепнут его глаза, покрываясь бельмами ужаса, истекают слезами отчаяния, на коже выступают пятна безысходности, и лицо передёргивают судороги страданий.

Вы никогда не плакали от горя? Нет? Вам очень повезло. Из этого состояния не найти выхода. Слёзы печали или грусти приносят душе долгожданное облегчение. Но после слёз скорби облегчения нет. Только опустошение. Горе, как аккуратный маньяк, старательно ломает каждую кость, не оставляя следов на теле. Человеку говорят: «Ну же, вставай! Будь бодрее! Всё в твоих руках!» А он может только открывать и закрывать глаза, беззвучно хватая воздух губами…

…Стася пролежала так до самой ночи, не испытывая жажды или голода. Рыдания постепенно умолкли, и она смотрела почти ослепшим взором в небо, которое затухало вслед за её душой.

В полной темноте она тяжело встала и, хватаясь ледяными пальцами за стволы деревьев, пошатываясь, как сомнамбула, пошла домой.

Угрюмо смотрела девушка на мир, на летучих мышей, носившихся в сумерках над пустошью… Дойти бы до дома, забиться в нору. Спрятаться под одеяло, как в детстве, чтобы ужасы, боль и страхи, летающие в воздухе, растворились и мир снова стал прежним.

У дома Стасю поджидали ведьмы. Они молча проводили её наверх, опоили травами и долго сидели рядом, убаюкивая и охраняя хрупкий, непрочный покой подруги…

Утром Висия взялась расчёсывать Стасю. Заплетая ей косы, Лесная ведьма незаметно пыталась выпутать из волос воспитанницы как можно больше чёрной печали. Урсула помогла Стасе одеться и, когда застёгивала на ней длинный ряд пуговиц сзади, старалась очистить невидимые людьми перья крыльев девушки, которые замялись и висели безжизненно вдоль спины. Лидия занималась хозяйством. Она напекла творожных оладий, добавив щепоть радости к жизни, и ведьмы заставили Стасю поесть.

Но она всё равно еле шевелила руками, только грустно смотрела, словно парализованная, лишённая возможности двигаться.

Её вывели на веранду и посадили в кресло. Сами ведьмы разбрелись по саду, занимаясь растениями. Говорили все приглушённо, почти шёпотом.

Стася вообще смутно помнила следующие сутки. Они были длинными и размытыми. Какие-то нечёткие запахи, смазанные звуки, плохо различимые ощущения. И призрачные очертания трёх ведьм, фантомами перемещавшихся по дому. Стася лишь спала и пила, заедая Лидиными варевами то, что в неё вливала Висия.

Очнулась девушка на рассвете. Он только начал покрывать румянцем посветлевшее небо. Стася подошла к окну. На подоконнике со стороны улицы стояла и смотрела на неё большая чайка с чёрным крылом. Она глядела на девушку моляще, будто чего-то ждала или просила. Стася прижала руку к стеклу. Чайка коснулась клювом того места, где были пальцы девушки. И Стася явственно услышала: «Ксения… Привези Ксению…» Птица посмотрела ей в глаза, тоскливо крикнула и взмыла вверх.

Стася спустилась к ведьмам. Они уже не спали, сидели за столом на кухне и пили кофе Висии, аромат которого, как обычно, окутывал весь дом. Урсула молча налила горячий напиток Стасе, и ведьмы продолжили разговор. Речь шла о любви.

— Любовь — это постоянные отдача и забота. Как уход за растением, которое любишь, — говорила Лидия. — Первая любовь всегда к самому себе. Если человек не любит себя, то есть не заботится о себе, он никогда не сможет правильно позаботиться о другом: или зальёт его своей любовью, или обделит… Пока не любишь себя, не можешь так, как надо, дарить это чувство окружающим…

— Я согласна с тобой, — кивнула Висия, — я без карт понимаю, что человека любят, если в присутствии любящего он расцветает и растёт. Если жизнь его становится лучше… А иначе — это что угодно, но не любовь. Какие бы ни произносились слова…

— Слова подобны одежде. Они могут быть изящными и нарядными, а правда — всегда голая и несовершенная… — добавила Урсула.

— Меня о чём-то просила чайка, — вдруг тихо перебила их Стася.