О чём молчат ведьмы (СИ) - Страница 49

Это был Стас. Его машина стояла неподалёку с зажжёнными фарами.

— Стася, ну прости меня. Прошу! — он еле сдерживал слёзы.

Она высвободилась из его объятий и сказала, глядя на его осунувшееся лицо:

— Зачем ты мучаешь меня?

— Я? Я просто хочу быть с тобой. Я борюсь за тебя! И я докажу тебе свою любовь!

— За меня не надо бороться. И доказывать любовь не надо. Это не теорема. Она либо есть, либо её нет.

Стася шагнула к лестнице.

— Но я не хочу тебя отпускать! — сказал он и, схватив её за руку, попытался поцеловать.

А девушка смотрела на него с таким ужасом и даже, как ему показалось, омерзением, что он бессильно отпустил её.

— Стася, ты такая жестокая…

— Нет. Я просто другая. Уезжай. Ты делаешь мне сейчас больно…

Она решительно зашагала вниз.

— У меня есть шанс всё исправить? — крикнул он ей вслед.

— Не знаю, — честно ответила она и скрылась в темноте.

Когда Стася вернулась домой, открыла ноутбук и заглянула в почту, она увидела очень много писем с поздравлениями. И первое было от Виги. Сначала Стася хотела сразу стереть его, но зачем-то открыла.

Это было длинное письмо. Вига извинялась и корила себя, она писала, как любит подругу, что хочет восстановить их дружбу и что «когда-нибудь Стася поймёт её и простит…»

Прочитав послание, от которого ей не стало легче, Стася пообещала себе, что никогда больше не будет читать писем от людей, сделавших ей больно. Легче от таких извинений не становится, они вызвали в Стасе чувство стыда. За поступок Виги и за то, что она думала, будто после произошедшего можно, как в детстве, сцепиться мизинцами, прикоснуться лбами и произнести заветное: «Мирись-мирись-мирись и больше не дерись…» И всё. Всё будет забыто…

Стася опять смотрела невидящими глазами на лампочки в саду и вдруг, вспомнив совет Лидии, принесла лист бумаги, ручку и стала писать письмо.

«Подруге, предавшей меня» — вывела Стася начало.

Спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни. Нас связывали тысячи приятных воспоминаний. И я, действительно, всегда считала тебя лучшей своей подругой. Нет, даже, скорее, единственной. Спасибо тебе за тот урок, который ты мне преподнесла, хоть он и был самым жестоким за всю мою жизнь. Надеюсь, я чему-то научилась. Но то, что он меня изменил навсегда, — это точно. Наверное, я буду иногда вспоминать наши вечерние прогулки и искренние посиделки, когда мы могли рассказать друг другу абсолютно всё. Я буду вспоминать наши телефонные разговоры и переписку до самого утра. Буду иногда думать о наших шутках, которые понимали только мы… Я буду всё это помнить с чувством большого сожаления. Но всё кончено. Прощай. И пусть тебя окружают те, кого ты достойна.

Закончив письмо, Стася снова заплакала, и слёзы, скатываясь по носу, закапали на текст, размывая буквы… Но этими слезами ей не дали насладиться в одиночестве. Позвонила Катарина — её ночная собеседница. Она хотела поздравить Стасю с днём рождения, но, услышав её голос, воскликнула:

— Что случилось?! Что-то с бабушкой?!

— Нет, — ответила упавшим тоном Стася.

И вдруг её прорвало. Она говорила и говорила. О Виге, о Станиславе. О своей любви, о предательстве… А Катарина её внимательно слушала и сочувствовала.

— Ты слишком добрая, Стася, я бы их поколотила прямо там, — возмущённо сказала Катарина. Она долго не могла успокоиться и ругала Вигу и Стаса последними словами.

Закончив разговор, Стася потушила огни и пошла спать. Но так и пролежала всю ночь, глядя воспалёнными глазами в потолок. Иногда на неё накатывали рыдания, в эту ночь было много слёз: то слёзы обиды, то бессилия, то одиночества и горечи.

Утром Стася еле открыла опухшие глаза, нашла написанное вчера письмо Виге и, не перечитывая, сожгла его. В конце концов, она ведь сказала ей, что хотела. Но той необязательно было это знать.

…Последующие дни перемешались между собой, как краски в акварели. Но побеждала везде чёрная. Стасе хватало сил лишь позвонить бабушке, чтобы узнать о состоянии её здоровья. Старая Ксения чувствовала, что с внучкой что-то происходит, но та объясняла, что на день рождения сильно простыла и теперь лечится…

К Стасе приходили ведьмы, пару раз приезжал Стас, заезжала Вига, ещё пыталась поговорить мать Станислава… Но она упрямо никого не пускала, ни с кем не общалась и только говорила через дверь, чтобы её оставили в покое. Никогда Медовая бухта не казалась Стасе такой многолюдной. Люди утомляли её, у неё не было сил ни слушать их, ни разговаривать с ними.

Лишь под покровом ночи она выходила к морю. Непричёсанная, унылая. У воды скидывала одежду и шла купаться. Темноты она больше не боялась. Скорее, чувствовала себя в ней защищённой.

Стася заныривала под воду и открывала глаза. В этой кромешной черноте она вглядывалась в подводное пространство, доводя себя до абсолютного изнеможения, пока животный инстинкт не выбрасывал её хрупкое тело на поверхность, где она вдыхала полной грудью кислород. И только в это короткое мгновение ей казалось, что она живёт. Потом всё вокруг снова становилось мутным.

Через неделю, когда Стася разговаривала с бабушкой, девушке вдруг очень захотелось обнять её и всё-всё ей рассказать. Она пообещала Ксении приехать завтра.

— Не надо, не приезжай, прошу! — засопротивлялась Старая Ксения. — Я плохо выгляжу и не хочу, чтобы ты меня лицезрела такой.

— Но я очень хочу увидеться. Я всё же приеду, завтра после обеда, — пообещала Стася.

Она взглянула в маленькое зеркальце, висящее в тёмном углу кухни, и содрогнулась: осунувшееся лицо, чёрные круги под глазами, спутанные волосы. Как давно она ела? Она уже и не помнила… Оглянувшись вокруг, ужаснулась ещё больше — никогда дом не выглядел таким грязным и неухоженным.

Стася зажгла везде свет, достала тазы, тряпки и стала драить всё вокруг. До самого рассвета она приводила в порядок каждый уголок в доме. В рассветной мгле пошла в огород — там в теплице сохли помидоры. Она срочно полила их и собрала зрелые плоды. На грядках набрала корзину огурцов, настригла зелени. Сняла созревшие кабачки.

Вернувшись в дом, пошла в ванную и долго мылась под душем, оттирая с себя грязь и печаль. Солнце только-только поднялось, но уже пекло, предрекая жару. Стася скинула с влажных волос полотенце на плечи и в одном халатике босиком пошла к морю.

Тихая вода ласково и радостно шуршала у её ног. Море, узнав Стасю, пыталось прикоснуться к ней, целуя её ноги. Стася бросила полотенце на песок и присела на него, теребя пятернёй волосы, чтобы высушить их быстрее. Она закрыла глаза от слепящего низкого утреннего солнца, которое приятно щекотало ей пятки, игриво дразня солнечными зайчиками. От лучей море снова стало всё сплошь золотисто-янтарным.

— Я люблю тебя, Медовая бухта, — тихо сказала Стася и, утомлённая, вытянулась на полотенце, нежась в тёплых потоках.

…Она была чайкой и летела над безбрежным морем. Низко-низко, задевая иногда белым крылом воду. Море, покрытое мелкой рябью, время от времени обдавало её свежими солёными брызгами. Капли, попадая ей прямо на сердце, привычно жгли рану. Она всё летела и летела, махая большими крыльями, чувствуя в них приятную усталость. Стася подлетела к берегу и поднялась высоко под облака. Она кружила над лесом и проводами высоковольтных вышек. Под ней замелькали домики и маленькие, словно игрушечные пупсы, люди. Где-то там, среди них были Вига, мама, Станислав… Как же они далеки от неё! Они там, внизу… Любили, страдали, обманывали, мучились… Пусть они живут, как хотят. Пусть… А ей было привольно здесь, в вышине, в другом мире, и в людской возвращаться не хотелось. Ветер шумел в ушах, ласкал ей крылышки, солнечные лучи грели белую спинку, и она, подхваченная потоком, наконец застыла, расслабилась, уносимая воздушными волнами туда, за облака, в бескрайнюю обитель спокойствия.