О чем безмолвствует народ - Страница 42

Да, мы сказали, что действие романа начинается в последние предвоенные часы, но если отдать дань исторической точности, то эти часы предвоенными были лишь для героев романа: когда они наслаждались «розовыми потоками света» и обоняли утренний «дурнопьян», на западе уже палил другой свет, все запахи перекрыл запах гари, а тишину будто украли навсегда. Неведенье подарило героям романа несколько часов мирной жизни, и только.

Мы вот все толкуем о небывалых темпах нашего времени, стрессах и так далее. Не спорю. Но вот когда читаешь роман «Крещение», то сегодняшние темпы жизни почему-то не представляются чрезмерными. А вот война действительно задала такой темп жизни, что не каждый смог его выдержать.

Когда Николай Охватов вернулся с рыбалки, «на столе его ждала голубенькая бумажка. Колька увидел ее казенную чистоту еще с порога и сразу понял – повестка… Мать сидела у стола, и в пустых, выплаканных глазах ее стоял немой ужас». Вечером Шура, с которой неизвестно как бы сложились отношения и чем бы эти отношения кончились, стала его женой. А утром: «Большой затравелый военкоматовский двор набит битком. Тяжелые ворота распахнуты настежь…» И в эти ворота вошли Охватов и Малков. А дальше, как и обычно, горькое и тягостное прощание с родными и близкими, теплушки, дорога, воинская часть, которая отныне – твой дом и твоя работа одновременно.

«За ними плотно захлопнулись ворота армейской жизни (и опять ворота, только военкоматовские были «распахнуты настежь», а эти «плотно захлопнулись». – А. Л.), жизни вообще трудной, а во время войны, может быть, равной подвигу. Самое обидное и ужасное для Николая Охватова состояло в том, что были безжалостно порваны все связи с неузнанным, но милым прошлым».

Охватов и Малков попали в тот полк, которым командовал подполковник Заварухин, а начальником штаба был майор Коровин, вот тут и сплелись две сюжетные линии в единую, неотвратимо тянувшуюся в одну сторону, в сторону фронта.

В первых главах романа в центре авторского внимания находятся Петр Малков и Николай Охватов, и попервоначалу кажется, будто автор задался целью противопоставить их, тщательно и последовательно. Как только Охватов получил повестку, он сразу же побежал к своему дружку. Дело в том, что и тот и другой, если воспользоваться старомодным словом, ухаживали за Шурой. Нередко подобного рода «треугольники» составляют содержание целых повестей, а тут весь конфликт разрешился за пять минут. Ритм жизни был задан уже такой, что друзья сразу решили пойти вместе к Шуре и выяснить: кто есть для кого – кто. По дороге произошел следующий разговор:

«– Я знаю. Ты не обидься! Все-таки отец у тебя бухгалтер, скажет словечко где надо – и будешь дома (Малков пока повестки не получил. – А. Л.). Он правильно рассуждает: война есть война и может всякому оторвать башку.

– Говорить с тобой, Колун, что воду в ступе толочь. Тебе сюда, а мне прямо.

– Куда же ты вдруг?

– А я передумал, Колька. Передумал и не пойду с тобой. Вот так. Тебе принесли повесточку – значит и другим ребятам принесли. Верно? У всех сборы да заботы, а мне идти с тобой делить девчонку? Нет, Петр Малков уже не такой дурак. Привет Шурочке, а я в военкомат».

И Малков добился своего – повестку ему вручили, а Охватов добился своего – Шура стала его женой. На следующий день военная судьба как бы уравняла их во дворе военкомата, но ненадолго. Перед отправкой эшелона устроили митинг, и Малков уже на трибуне:

«– Я добровольно ухожу на фронт и клянусь вам: буду бить фашистов смертным боем. Если понадобится, не моргну глазом, отдам свою жизнь за Родину и за Сталина. Мы все такие. Э-э… – Малков перевел дух. – Не пройдет и месяца, как мы развеем по полям Европы прах немецкой орды: скоро вернемся с победой…

– В штаны не напусти, – бросил кто-то из толпы ехидную реплику».

Действительно, Малков несколько расхвастался, однако свое хвастовство он не замкнул на собственную персону, он все-таки не забыл сказать: «Мы все такие», и тут, разумеется, он имел в виду не хвастовство, а безграничную преданность и смелость.

Когда друзья находились уже в воинской части, произошел эпизод, воспринятый Малковым и Охватовым опять-таки по-разному. Был пойман и расстрелян дезертир.

«Малков прибежал откуда-то тоже с котелком. Веселый.

– Эвот ты, а я ищу тебя. Чего тут сбились?

– Да все то же. Думаем об одном, говорим о другом.

– А ты небось дезертира жалеешь? Пожалел ведь, а? Ну соври, соври.

– Жалеть, может, и не жалею, а думка есть: человек все-таки. Двое детей у него – может, ради них решился.

– Ну ладно, правильная песня спета, перепевать не станем…»

А однажды Малков прямо заявит Охватову:

«– Ты вот что, Колун, – злым и громким голосом оборвал Малков. – Хочешь по-старому вести со мной дружбу – прекрати скулеж. Ведь ничего еще не видели и не нюхали, а слезой, доходяга, исходишь. Всем несладко, ты об этом подумал?»

И по-моему, напрасно автор торопится «на помощь» к своему герою. «Охватов, – пишет И. Акулов, предваряя его стычку с Малковым, – не сразу сумел понять всю глубину народного бедствия, не сразу оценил и себя по-мужски, сурово и твердо, а потому и петлял в своих мелких мыслях, горько думал все о себе да о себе…»

И хотя потом автор нигде не нарушит правды развития характера своего героя, но этим своим «вторжением» как бы заранее предупредит читателя, что Охватов выберется на верную дорогу из этих своих «петляний», и догадливый читатель поймет, что по воле автора этому герою выпадут пусть и тяжкие жизненные испытания, но ему не выпадет тот несчастный жребий, когда пуля настигает прежде, чем удается выбраться на «верную дорогу».

Да, Охватов мягок, чуток и очень покладист, и сегодня он, может быть, импонирует читателю даже больше, чем решительный, бескомпромиссный, смелый и напористый Малков, не отличающийся в жизни большой скромностью; где бы Малков ни оказался, он всюду выпирает из общей массы: организовали митинг, и Малков – уже оратор; расстреляли дезертира – «песня спета, перепевать не станем»; повстречался санитарный поезд, и Малков тут как тут с вопросом:

«– Неужели немцев видели?

– Я их зубами рвал. Понял, нет? За Брянск. Крышка Брянску.

– Чего мелешь? Чего мелешь? – закричал Малков, сидя на кромке пола в своем вагоне. – В сводках Брянск даже близко не упоминается.

В небритой щетине боец, с болезненным лицом и подвязанной на обмотке руке, сдернул Малкова на землю и, брызгая слюной, закричал сорванным голосом:

– Курва зеленая! Спроси сюда. Спроси. Чье орудие ушло последним из Брянска? Чье, я спрашиваю?»

Нет, Малков не растерялся и не испугался, он уступил, из уважения. Он уважал в этих искалеченных людях то, что они уже пролили за Родину свою кровь, а лично он, Малков, пока еще ничего не сделал, тут он смог стерпеть и несправедливую «курву» и заодно подосадовать на справедливое определение – «зеленая», он ведь во время стычки с Охватовым говорил, что они «еще ничего не видели и не нюхали». А эти уже «нанюхались» вдоволь, и Малков сразу же почувствовал, что здесь у него нет никаких прав «выпирать».

И вот первые бои. Малков весь на виду, всегда в гуще боя, бьется сноровисто, инициативно, словно война ему дело привычное, словно он навечно заговорен от пули. Иное дело Охватов, он не то чтобы трусил, но и героизма особого не выказывал, в общем никак из общей массы не выделялся. Как видим, хотя Малков оказался плохим пророком (война через месяц не закончилась), но дела его не разошлись со словами, он продолжал «выпирать» и здесь, на фронте.

«– Ты, Колюшка, поближе к нему, Петюшке-то. Видишь, какой он боевой-то! – наказывала мать Николаю Охватову, когда их провожали на фронт, а про себя думала; «Малков – ухо с глазом парень. Этот и с немцами управится, и сам сохранится. Таких нешто убьешь!»

Но война шла такая, что убивали всяких, боевых и не боевых, расторопных и неповоротливых. Героически сражался Петр Малков и так же героически вскоре погиб. Вероятно, в первые месяцы войны фронт и держался на таких Малковых.