О человеках-анфибиях - Страница 10

В их строю тут же началась молчаливая перестройка и перетасовка. В начало колонны встали недавно присланные назад с постоянного места службы старослужащие с черными нашивками. Возвратили их за плохое поведение и систематическое хамство среднему командному составу. Пришили, видать, не того кого-то. И морды у них всех были какие-то… акульи. Ну, Женьку изначально предупредили, чтобы ни с кем с тридцать пятого по сорок восьмой номер не связывался.

С левого фланга вытянулись в ниточку двухметровые пятидесятые номера. Франкенштейн, естественно ничего не слышал, у него излишний металл все волны экранировал. Он попытался знаками чего-то возражать, так один из пятидесятых номеров исподтишка показал ему чик-чирик по горлу. Мол, не боись, щас во все дырки того, и без тебя выдадут, отец-командир! Заткнулся наш Егор, так зать, Маркович сразу, как увидел, что на ультразвук тридцать второго резко рванули с мест двадцатые номера, на ходу расчехляя оружие.

Первыми за косогор свернули Жеки, возвращенные в родные пенаты на перевоспитание. Остальные чуток притормозили, вынимая кортики и струнные удавки. И как только эти обломы туда завернули, сразу там что-то начало свистеть, хрустеть и пищать. Все посмотрели на тридцать второго Жеку, который внимательно прислушивался к происходящему за нависшими над дорогой мощными сосновыми корневищами. Когда писк вдруг резко прекратился, он решительно кивнул головой и показал всем двумя пальцами «виу-виу». Жеки ломанули за поворот, и, глядя на поверженных пираний в черных комбинезонах, которые они, наверно позаимствовали у японских нидзя. Егор Маркович обречено понял, что ни хрена этих акульих мордоворотов ему не перевоспитать. Пока пятидесятые номера выстраивали левый фланг, Жеки с тридцать пятого по сорок восьмой номер невозмутимо срывали желтые повязки у тихо стонавших противников и деловито шмонали у них по карманам.

В принципе дойти до огневого рубежа они заранее не рассчитывали, а зря. Поскольку пятидесятые номера показали, что тетя Лена не зря на них компот варганила. А когда сквозь строй они пропустили двадцатых Жек со свинчатками, заточками и самопалами, пираньи с матом сами полезли в болото. Догонять их никто в это говно не пошел кроме, конечно, Жек с тридцать пятого по сорок восьмой номер. Уж эти совершенно не собирались оставлять все как есть без экспроприации, с радостными воплями обнаружив, что почти все деревенские имеют золотые фиксы. У Егора Марковича на них просто терпения не хватало! Он им шипит: «Языка тащите, языка-а!» Рубеж-то как-то преодолевать надо, а все враги в замутненном сознании, на ультразвук не реагируют. А эти крохоборы знай их по залылкам лупят и кричат на весь ельник: «Дурак ты, папа! На кой тебе ихний язык? Мы тебе сейчас золотишка на лобные кости добудем! Будешь у нас весь светиться, как тот хмырь позолоченный из «Звездных войн!»

И тут ка-а-ак рвануло! Впереди, сзади, со всех сторон сразу! Все, блядь, огнем заполыхало вокруг! Франкенштейн орет: «Стоять! Всем Стоять, суки! Зае..!» И скачет вокруг ошалевших Жек галопом. Понятное дело, ему-то по фигу! У него, может, задница из базальтового волокна! Кошмар, короче!

Кое-как, взяв себя в руки, за ноги, протащились они сквозь этот заслон из сплошного огня. Ельник спалили, конечно, к чертовой матери. На опушке привели себя в близкий к уставному вид, с трудом промаршировали на заброшенном стрельбище, сдали желтые повязки пираний интенданту под расписку и потащились до дома, до хаты…

Дорогой каждый думал и стонал о чем-то о своем. Но все думали, что пара таких учений, и писец неминуем. Общую для всех мысль сформулировал Егор Маркович: «Ну, вот, идиоты! Можно сказать, прошли боевое крещение огнем! Продемонстрировали предполагаемому противнику блядскую натуру и херовую физподготовку! Если бы не нервы стальные и не клапан каучуковый там, где надо, давно бы с вами уже обосрался! И не раз! Черт! Сердце даже сбоить начало… Надо бы поршни поменять… Шагом — арш! Запевай!»

По его команде Жеки вразнобой заорали: «А я маленькая мерзость, а я маленькая гнусь! Я поганками наелась и напакостить стремлюсь!..» Матерясь и сплевывая в их сторону, сзади тащился, увязая в песке, Чудо-юде. У медпункта он начал заметно отставать. Женька подумал, что из-за такого содержания металла их командиру трудновато поспевать за ними, и инстинктивно сбавил шаг. Но напиравшие сзади Жеки заставили его шагать быстрее. Тридцать второй Жека тихонько прошипел: «Не обращай внимания! Он щас вон ту лужайку прочесывать будет! Пунктик у него. Атавистическая память! Может, молибден, из которого у него полбашки сварена, за медпунктом откопали…»

И действительно. Егор Маркович вынул щуп миноискателя и направился к задкам медпункта. Заворачивая за угол он крикнул поющей колонне: «Валите-валите! Я тут пошукаю кой-чего… За обедом встретимся! До двадцатого номера на седни все без компота, сволочи!»

Крутятся мать и бабка Женькины в подворотне, а того не знают, что пока они чужому Женечке котлеты жарили, уехала его мамаша спецмашиной на торжественное принятие присяги ихним дорогим отпрыском…

…Ехала Елена в спецмашине полями и реками, горами и пригорками. И тряслась не столько от ухабов, сколько от страха, что опознает ее Женька, пальцем ткнет, весь их обман и раскроется. Всю дорогу дусика своего кляла. Правильно, как чемоданы шмонать, да спецмашиной на задание, так сразу: «Ленка, да Ленка!» Всю жизнь, блин, за Ленкиной юбкой прячется! А щас пришьют ее в той бета-гамме, и спросу никакого! Покажут напоследок социализм человеческим лицом — и кердык! Господи!

Но тряслась она, как выяснилось, напрасно. Посадили ее в блиндаж со смотровой щелью вместе с несколькими заплаканными родительницами. Отняли у них посылки с шерстяными носками, сухарями и индийскими кальсонами с начесом. Показали издаля шеренгу Женек, не поймешь, кто из них чей, да и пригласили вежливо на торжественный ужин в медпункт.

За ужином им всем военврач третьего ранга по фамилии Пластюкова, приятная с виду женщина, выдала по маленькой розовой таблеточке, чтобы нервы успокоить. Очень надо было Лене нервы успокоить, неспокойные у нее нервы были в тот день. И потом ни за ужин, ни за таблетку денег не попросили, намекнули даже, что за весь банкет уже уплачено. Лена и подумала, что грех добру-то пропадать. Ну, и скушала эту таблетку.

Стало ей сразу так хорошо с нервами, так замечательно! Почувствовала она, что нервы ее налились какой-то нечеловеческой, можно сказать, стальной мощью. Прилив сил ощутила и энергии! Поняла она тогда, что сын этот, или кто он ей там, в хороших руках, беспокоиться о нем теперь не надо. Словом, вообще ни о чем теперь можно не думать. Голова у нее прояснилась настолько, что она у Пластюковой еще пару таблеток на всякий случай подшакалила.

Тут и спецмашина в обратный путь подоспела. Села в нее Лена и в хорошем, приподнятом настроении поехала домой. До половины дороги она еще помнила, что забыла сделать чо-то… ну, там где была. А потом такая ясность в голове наступила, такая сознательность! Выкинула Лена волевым усилием все лишнее из головы и сосредоточилась исключительно на текущем моменте.

А момент в жизни дусикова семейства наступил следующий. Фенька устала ждать своего счастья. Вернее, она решила, что именно этот момент для ее личного счастья самый подходящий. На свой манер, подлая, рассудила.

Когда Макаровна из больницы позвонила, чтобы зять ее после выписки на «Волге» встретил, Фенька сказала ей, что Елена Матвеевна уехала в неизвестные края счастья пытать, а бывший зять ее, Валентин Борисович, попросил ей конфиденциальную просьбу передать — катиться назад, к истокам.