Ньютон - Страница 5

Абрахам де Муавр, позже ставший одним из его учеников, как-то расспрашивал его про эти годы и услышал более любопытный рассказ: в 1663 году Ньютон, «будучи на ярмарке в Сторбридже, приобрел там книгу по астрологии, дабы уяснить себе, что в ней содержится. Он читал ее, пока не набрел на некоторую небесную фигуру, которую не мог понять, ибо для этого следовало предварительно познакомиться с тригонометрией… Посему он запасся Евклидом, дабы освоить начала тригонометрии. Прочитав лишь заглавия теорем, он счел их столь легкими для понимания, что решил: всякий сумеет, сугубо для развлечения, вывести их доказательства». Тому же ученику он рассказывал, что изучал Декартову «Геометрию» порциями, за один раз прочитывая по десять страниц и затем снова к ним возвращаясь, чтобы проверить, хорошо ли он их усвоил.

Это описание вполне отражает его характер. Он шел вперед методично, продвигаясь от простого к сложному, однако был способен и на внезапные прозрения, благодаря которым мог, к примеру, с первого взгляда заключить, что Евклид для него «легок». В дальнейшем один из его учеников написал, что Ньютон «порою способен был увидеть нечто благодаря едва ли не одной лишь интуиции, даже без всякой аргументации». Кроме того, он обучал себя и сам, как должен делать всякий гений, и не очень-то слушался наставлений своих менторов. В первый же год в университете он впитал в себя все математическое знание, до какого мог дотянуться, и готов был идти дальше. И конечно же он был настолько уверен в собственных силах, чтобы начертать на полях Декарта: «Error – error non est Geom». [14]Он достиг вершины, с которой мог озирать неведомые земли. В ближайшие тридцать лет он глубоко погрузится в математические исследования, лишь иногда делая перерывы. Пожалуй, Исаак Барроу, старший математик колледжа, пытавшийся обучать Ньютона, мог бы заключить, что такое обучение – неблагодарная работа. Впервые они встретились, когда Ньютон держал экзамен на стипендию; Барроу спрашивал его о Евклиде. Ответы Ньютона не сочли удовлетворительными, однако он всё же стал получать стипендию – вероятно, вследствие тайного давления со стороны его наставника Хамфри Бабингтона. Итак, он получал деньги от колледжа, и ему открылся путь к получению диплома с последующим включением выпускника в совет колледжа. Похоже, Барроу предпочел не спрашивать Ньютона об изучении Декарта, а если бы спросил, то мог бы получить некоторое представление о том, насколько далеко продвинулся этот молодой человек.

Барроу являлся первым лукасовским профессором [15]математики в университете, и Ньютон аккуратно посещал его лекции по этому предмету. И настал тот, по-видимому, неизбежный час, когда (по словам Джона Кондуитта) будущий гений «обнаружил, что знает по данному предмету больше, нежели наставник», который «счел его успехи настолько выдающимися, что сообщил ему о том, что намерен читать Кеплерову «Оптику» для некоторых студентов-джентльменов и что он, Ньютон, может посещать эти лекции». Ньютон, что было вполне типично для него, тут же углубился в изучение рекомендованной книги, а на рекомендованные лекции, скорее всего, не ходил.

Тем не менее Барроу стал одним из первых почитателей и заступников Ньютона – и, вероятно, первым из влиятельных ученых, распознавших в нем гения. Стакли приводит откровенное признание Барроу в том, что он «полагал себя сущим ребенком в сравнении с собственным учеником Ньютоном. При любых обстоятельствах он непременно воздавал ему справедливый encomium [16]и, если ему представляли некую трудную задачу, тотчас же направлял вопрошателя к Ньютону».

Свои первые математические очерки Ньютон написал летом 1664 года. Они стали предвестием поразительной и весьма глубокой работы, которую он завершит за следующие два года. Зимой 1664-го он записал ряд «Задач»: всего этих задач было двенадцать, и он предполагал решить их в течение ближайшего года.

Но главным свидетельством размаха и амбиций Ньютонова гения стали его первые, подготовительные опыты по изучению природы света. Вероятно, его подтолкнуло к ним чтение «Оптики» Кеплера, которую ему порекомендовал Барроу, но почти сразу же он начал прокладывать собственный путь исследований. Он прочел только что вышедшие «Опыты и рассуждения касательно цветов» Роберта Бойля и сделал по их поводу много заметок. Он смотрел на солнце одним глазом, чтобы узнать, к каким последствиям это приведет. При проведении опыта он не щадил собственного зрения и вынужден был затем провести три дня в затемненной комнате, чтобы оправиться от этих испытаний. Позже он решил проверить теорию Декарта, согласно которой свет представляет собой пульсирующее «давление», распространяющееся через эфир. Он вставил себе в глаз бодкин, длинную тупую иглу, «меж глазом и прилежащей костью, сколь возможно близко к задней стороне глаза», чтобы изменить кривизну сетчатки и посмотреть, каков будет результат. Из-за страсти к экспериментам он рисковал ослепнуть во имя собственных изысканий. Его целеустремленность доходила почти до маниакальности.

В том же году он купил на Сторбриджской ярмарке призму, чтобы продолжать свои неутомимые исследования света: наряду с математикой это стало главным предметом его работы. Сама ярмарка устраивалась совсем рядом с Кембриджем; это был своего рода центр продажи игрушек, книг, всевозможных редкостей и диковинок. С помощью призмы он намеревался изучать «замечательные цветовые явления. С этой целью я затемнил свою комнату и проделал небольшое отверстие в ставне, дабы пропускать внутрь потребное количество солнечного света, на пути коего, у самого отверстия, поместил свою призму, с тем чтобы преломленные лучи падали на противоположную стену. С большим удовольствием наблюдал я весьма яркие и насыщенные цвета, получившиеся вследствие этого опыта». Его наблюдения, а также размышления об этих наблюдениях вскоре изменят понимание природы света. В тот же год он увлекся космологией; позже он рассказывал Кондуитту, что «для наблюдения кометы он в 1664 году столь долго оставался без сна, что однажды обнаружил свой рассудок совершенно помутившимся и заключил, что пришло время улечься в постель». Впрочем, он не сделал выводов из этого важного урока и провел еще много ночей за своими занятиями. Так или иначе, трудно удержаться от восхищения перед этим молодым человеком, в ходе своих исследований одновременно осваивающим царства математики, оптики и космологии.

Однако экзамены на степень бакалавра математических наук он сдал далеко не блестяще. По словам Уильяма Стакли, «когда сэр И. получал степень бакалавра математики, на защите его поставили со второй очередью, то есть он лишался своих серебряков, как тогда говорили, а это считалось позором». Эти «серебряки» были мелкими монетками, [17]которые экзаменующийся оставлял экзаменатору в виде своеобразного залога. Если студент отвечал не очень удачно, он лишался своих монеток – как, по всей видимости, и произошло в случае Ньютона. Объяснение найти легко. Ньютон вряд ли обременял себя следованием обычному учебному плану, лишь в последние минуты наспех зазубривая учебники, чтобы сдать тот или иной экзамен. Его ум и воображение витали в других, высших сферах.

Нет ничего неожиданного в том, что годы с 1664 по 1666-й включительно историки науки потом, в ретроспективе, описывали как anni mirabiles [18]Ньютоновой жизни. К этому периоду, как он говорил сам, относится целый ряд его математических достижений, на которые не способен был ни один из современников Ньютона. Он открыл, по его собственной терминологии, «метод текучих количеств, или плавных переходов», известный нам теперь как интегральное исчисление; он натолкнулся на «исчисление производных», то есть дифференциальное исчисление. Кроме того, тогда же он «выдумал Теорию цвета» и «начал думать о силе тяготения, действие коей простирается вплоть до орбиты Луны». Кроме того, он «вывел, что силы, удерживающие планеты на своих орбитах, должны быть обратно пропорциональны квадрату расстояний от центров, вокруг коих они обращаются». Иными словами, он стоял на пороге великой революции в человеческом мышлении, которую позже назовут его именем. Ему постепенно начали приоткрываться тайны света и гравитации. Как сам он мимоходом заметил, «в те дни я был в расцвете изобретательского возраста и уделял математике и философии больше умственного внимания, нежели когда-либо после».