Ньютон - Страница 12

Кроме того, он пристально исследовал саму природу библейских пророчеств. Он размышлял над словами пророков, анализируя знаки и символы, содержащиеся в высказываниях, которые они изрекали. Он верил, что в этих словах можно отыскать сокрытые истины, касающиеся будущей судьбы мира. Он составил своего рода каталог семидесяти пророков, занеся в него подробности их жизни и детали текстов. Он создал особый словарь событий, которые происходили в мире и которые, как ему казалось, стали воплощением пророчеств. И он написал очерк «Доказательство», где старался подтвердить аутентичность и точность слов пророков. Так, одиннадцатый рог Зверя, по его мнению, символизировал римскую церковь.

Ньютон составил хронологию не только прошлого, но и будущего. Она стала продолжением его работы над пророчествами, и она так же пестрит формулами и всевозможными правилами интерпретации. В 1944 году окончатся «тяготы евреев» (он «ошибся» на один год), а в 2370-м наступит мирное тысячелетие. Может показаться, что всё это необычайно далеко от оптических экспериментов и математических расчетов, которые он проводил в ходе своей публичной деятельности, однако вся его работа показывает сосредоточенность мудреца, напряженно вглядывающегося в мироздание. Даже в своих сокровенных изысканиях он не утрачивал мастерства эмпирика. Так, для своих хронологических выкладок он даже измерял жизненный цикл саранчи. А рассчитав время солнцестояний и равноденствий, смог датировать экспедицию аргонавтов за золотым руном. Ему хотелось прояснить (а значит, и подчинить себе) механизм действия Вселенной.

Таким образом, в теории и на практике его научные и религиозные изыскания (если мы сможем провести между ними грань) оказались связаны между собой. Он писал об апостоле Иоанне: «Я отдаю ему должное – я полагаю, что в его писаниях есть здравый смысл, а значит, я делаю вывод, что смысл этот исходит от Него, ибо он лучше всех прочих». Подобные же непредвзятые наблюдения руководили им в его лабораторных занятиях, даже когда он пытался освоить тайные алхимические искусства. По всей видимости, он твердо верил: его судьба – открывать и толковать плоды трудов Бога. Открытие всемирного тяготения стало для него еще одним доказательством Божественного замысла, и он провозгласил, что Господь присутствует в своих творениях повсюду, являясь «Богом-Вседержителем, или Всеобщим Властителем», а Исаак Ньютон – его слуга. Как-то раз, в Кембридже, философ и теолог Генри Мор завел с ним беседу об Апокалипсисе. Многие вспоминали потом, что Ньютон, обычно «меланхоличный и задумчивый», к концу дискуссии стал «необычайно радостным и оживленным», а также «в известной мере взволнованным». Такое описание «взволнованности» дает понятие о подъеме духа, который он наверняка испытывал, погружаясь в исследование Божественного.

Однако его не переставала мучить совесть. Ньютон не мог вечно сохранять за собой пост в Тринити, не приняв священнический сан. В частности, это означало, что ему пришлось бы заявить о приверженности концепции Святой Троицы. На это он пойти не мог. Поэтому в феврале 1675 года он отправился в Лондон с прошением к Карлу II, где выражал надежду, что его избавят от принятия сана, поскольку он до сих пор является профессором математики: формальное оправдание, придуманное для того, чтобы прикрыть серьезнейшее затруднение. Он прождал в столице месяц, и наконец его петиция была удовлетворена. Король объявил, что желает «даровать всевозможные справедливые поощрения ученым людям, кои избираются и впредь будут избираемы на означенный профессорский пост». Это – знак нового отношения Англии к математике и натурфилософии.

Будучи в Лондоне, ученый, в свою очередь, смягчил свое нетерпимое отношение к Королевскому научному обществу и посетил два его собрания. Ньютона приятно удивил оказанный ему прием: прежде он ошибочно принимал критику за проявление враждебности, а теперь он даже согласился провести серию экспериментов в подтверждение своих теорий о расщеплении света призмой. Впрочем, осуществление проекта пришлось надолго отложить. Лишь зимой он написал Ольденбургу о форме и сути этих опытов. Кроме того, он сообщил, что намеревался было написать еще одну статью по вопросам цвета, однако передумал, сочтя, что «это противу моего естества – снова браться за перо для трактовки подобных предметов». Впрочем, добавляет он, «я написал одно рассуждение на сей счет еще перед тем, как выслал вам свои письма относительно цветов…».

Выслал он и объяснение своих теорий, названное им «Гипотезой касательно свойств света». Ньютонова «эфирная гипотеза», как ее стали называть, весьма примечательна благодаря содержащимся в ней спорным суждениям о том, что, «возможно, вся ткань природы есть не что иное, как различные сплетения неких эфирных духов, или паров, каковые способны конденсироваться, словно при выпадении жидких осадков». Это предположение явно возникло под влиянием его алхимических экспериментов, и оно, по сути, представляет собой его первую вылазку в мир космический – в буквальном смысле слова. Однако не мешает добавить, что он отказался дать разрешение на публикацию этой статьи. Ее прочли и обсудили члены Королевского научного общества на четырех своих собраниях в конце 1675 – начале 1676 года, хотя сам Ньютон ни на одном из них не присутствовал – он заявил Ольденбургу, что не чувствует себя «обязанным отвечать на возражения против данного текста», так как «желает возможно более сократить свою вовлеченность в столь хлопотные и малозначительные диспуты». Ясно, что он вполне осознавал собственное превосходство над коллегами.

В тот же период он вступил в переписку с Робертом Гуком, которого считал оппонентом этой своей теории. Они встретились на одном из собраний Общества, проходивших за несколько месяцев до упомянутых обсуждений, и, по всей видимости, преодолели свои разногласия. Впрочем, Ньютон заблуждался, считая, что теперь Гук признал его цветовую теорию: возможно, причиной ошибки стала изысканная официальная вежливость, которую часто проявляли при общении друг с другом джентльмены XVII века.

Однако, выслушав чтение статьи Ньютона в Грешем-колледже в конце 1675 года, Гук заявил, что его младший коллега обязан своими выводами Гуковой «Микрографии». Ньютон ответил на это, что Гук не способен освоить вычисления, на которых строились его, Ньютона, оптические эксперименты. Это могло положить начало неприятной словесной войне за приоритет, той разновидности спора, в которой Ньютон так преуспел в дальнейшие годы, однако Гук успокоил младшего соперника льстивыми фразами. Гук признавался, что у него не было ни времени, ни досуга для того, чтобы завершить этот свой ранний труд, и заявлял, что его «способности куда слабее» Ньютоновых.

Такую сдачу позиций Ньютон всегда и требовал от своих противников. Он милостиво ответил, восхищаясь «щедрой свободой мысли» Гука, и добавляя: «То, что вы совершили, выказывает истинный философический дух». Далее он сообщил, что рад продолжать личную переписку (хотя в действительности так ее и не возобновил), полагая, что «консультации» лучше «конфронтации». Именно в этом письме Ньютон сделал свое прославленное замечание: «Если я и видел дальше прочих, так это потому, что стоял на плечах гигантов». Здесь, пусть это и не совсем уместно, можно заметить, что сам Гук был маленького роста, и фигура его была несколько скрюченной.

Так или иначе, они сошлись на том, что решающий эксперимент по проверке ньютоновской теории призм будет проведен в Грешем-колледже весной 1676 года. Результаты оказались блистательными, лучших Ньютон не мог и пожелать: все его рассуждения полностью подтвердились в ходе этих публичных опытов. От некоторых обиженных еще раздавались кое-какие критические замечания, но главное противоречие разрешилось в пользу Ньютона. Как записал Ольденбург в своих заметках об этом важном собрании, эксперимент «был проделан перед Обществом, следуя указаниям м-ра Ньютона, и совершился успешно, как сам он непрестанно и предсказывал».

Но на следующий год умер Исаак Барроу, первый из влиятельных защитников Ньютона. Вскоре скончался и Генри Ольденбург, главный покровитель Ньютона в Королевском научном обществе. Когда Ольденбурга сменил на посту секретаря Общества не кто иной, как Роберт Гук, Ньютон, по-видимому, снова ощутил себя в изоляции, почувствовал какую-то угрозу. Он отошел от дел Королевского научного общества. Мало того, с большой неохотой вступив в переписку с прославленным немецким натурфилософом Лейбницем по математическим вопросам, он признавался: «Если я сейчас разделаюсь с этим делом, то решительно и бесповоротно распрощаюсь с ним навсегда». И в самом деле он оставил математику на ближайшие семь лет. Затворившись в кабинете и лаборатории Тринити-колледжа, он трудился над разгадкой тайн мироздания. Он не станет являть себя миру еще шесть лет.