Нюма, Самвел и собачка Точка - Страница 34

Евгения Фоминична поднялась с кушетки, подобрала сигареты и вышла на лестничную площадку покурить.

Лимонный солнечный блик уютно разлегся на сколотых гранитных ступеньках. Когда-то окна подъезда украшал витраж и солнце отражалось на ступеньках цветным коллажем. Даже в блокаду витраж устоял, а в «перестройку» не удержался и позволил солнышку напрямую заглянуть в сизую хмурь подъезда.

Прикрыв глаза, Евгения Фоминична с наслаждением втягивала сигаретный дымок, подставив лицо случайному ноябрьскому теплу. Под ласковым компрессом мысли как-то плавились, становились обтекаемыми, «толерантными»… Она уже без особого раздражения думала о том, что выкинула Анна, — пристроилась петь в крематории, когда отпевали покойников. Ее заметили там знакомые. Ничего зазорного. Но стоило ли заканчивать физтех? На гневный упрек матери Анна ответила: «Захочешь жрать, запоешь не только в крематории. Ты ведь знаешь, что творится в моей лаборатории! Со мной, между прочим, стоит в клире инженер-конструктор с двадцатилетним стажем. Так что, Женя, помалкивай». И Евгения Фоминична помалкивала… Она и по своему «Союзспецавтоприбору» отлично знала, какие наступили сумасшедшие времена. Из девятнадцати сотрудников в лаборатории осталось семеро, да таких, которых вообще к технике нельзя подпускать. А все головастые разбежались кто куда. Одни на дому сколачивали «мини конструкторское бюро», уповая на частные заказы. Другие плюнули на все и подались в торговлю. Кто продавал доски для строительства, кто, прямо на улице, развешивал из мешка дефицитный сахарный песок, Евгения Фоминична сама видела. И это высококлассные электронщики! Да и на заводе, где она консультировала разработку нового прибора, черт-те что творилось. Цеха обезлюдели, производство простаивало. Появились слухи, что в ближайшее время начнется приватизация. Всем раздадут какие-то чеки-ваучеры, по ним любой человек заимеет право на частичку государственной собственности. Если вложит эти ваучеры в акции какой-нибудь компании. А мудрец, который это надумал, — некий Чубайс, — наобещал каждому владельцу ваучера по автомобилю «Волга» в ближайшее время. И даже два автомобиля. Каждому! «Нет, без лукавого здесь не обошлось, — Евгения Фоминична пригасила сигарету о жестянку на подоконнике. — И фамилии какие-то диковинные: Чубайс, Собчак. Да и сам президент этот, Ельцин. Вроде из таежных елей и вышел».

В шахте лифта раздалось резкое бряканье металла — кто-то влез в кабину. И через мгновение ржавый трос, натуженно кряхтя, принялся тащить свой груз на этаж…

Возможно, Лаура возвращалась со своих занятий. За время, что Евгения Фоминична поселила у себя знакомых из Еревана — инженера Сеида Касумова и его жену-пианистку Лауру, — она привязалась к своим постояльцам. То было не новое знакомство. С ведущим инженером химкомбината имени Кирова Сеидом Курбановичем Касумовым она познакомилась лет десять назад во время командировки в Ереван. Толковый специалист-механик, он закончил Индустриальный институт в Баку и был направлен в Ереван на работу, где вскоре возглавил отдел по разработке новых технологий. Женился на армянке Лауре Сосунян и бездетно жил в центре города неподалеку от церкви Святого Саркиса. В их просторной трехкомнатной квартире неоднократно останавливалась Евгения Фоминична, когда приезжала на комбинат. «Какой может быть шашлык в гостиницах?! — говорил Сеид Касумов, перевозя чемодан Евгении Фоминичны из гостиницы в свой замечательный дом, отделанный красным армянским туфом. — Разве в гостинице вам дадут настоящий эчмиадзинский бозбаш?! Да никогда в жизни. В лучшем случае дадут суп с горохом на ошпаренной баранине. А моя Лаура приготовит настоящий бозбаш с поджаренной бараниной и сумахом. Пальчики оближете, клянусь Аллахом!» К тому же Лаура оказалась замечательной пианисткой. Вечерами — мягкими южными вечерами, — когда на просторном балконе квартиры собирались друзья Сеида «на ленинградскую гостью», Лаура музицировала. С высоты балкона далекий контур снежной шапки библейского Арарата и сполохи карбитных печей комбината пробуждали в душе Евгении Фоминичны острое ощущение какой-то чистоты бытия. Какой-то нужности существования ее и всех этих славных людей, что так неназойливо и тепло выказывали ей свое уважение…

И как это не вязалось с зимним вечером восемьдесят восьмого года, когда в квартире Евгении Фоминичны раздался телефонный звонок. Взволнованный, временами всхлипывающий голос Лауры поведал о том, что в сознании Евгении Фоминичны не укладывалось, что Сеид, как азербайджанец, вынужден покинуть Армению. Что его выбросили с комбината, как собаку. С комбината, которому Сеид отдал пятнадцать лет жизни. И пять лет не слезал с «Доски почета». Что соседи грозят его убить! За что?! За то, что он азербайджанец! Требуют, чтобы Сеид отдал им их Карабах! Она же, армянка, хоть и может оставаться, но как ей бросить любимого мужа. А в Баку с Сеидом ей, армянке, ехать нельзя — в лучшем случае, не впустят… Что Сеид, опытный инженер. Возможно, он найдет работу в Ленинграде? У него много печатных статей, его имя знают. Да и она не белоручка, может преподавать хотя бы сольфеджио где-нибудь в училище. Они бы приехали, сняли где-нибудь комнату… На протяжении всего разговора Лаура, беспрестанно повторяла, что муж не знает о ее звонке, что у него депрессия, что он опустил руки, что просил не звонить в Ленинград, но Лаура не послушалась и позвонила…

Евгения Фоминична, не раздумывая, пригласила их к себе. Работу Сеиду она нашла, хотя ненадолго. И вот уже год, как Сеид где-то днями пропадает, ищет работу: говорит, что подрабатывает. Во всяком случае, деньги приносит, и даже платит Евгении Фоминичне за постой. Да и Лаура пристроилась. У кого-то на квартире она, частным образом, преподавала музыку детям.

Нудный поскрип троса оборвался, и кабина лифта с лязгом остановилась у площадки этажа. Точно лошадь на полном скаку. Казалось, Евгения Фоминична даже услышала ржанье… Двери кабины распахнулись, и на площадку вышла Лаура с букетом гвоздик. Увидела хозяйку и улыбнулась, растягивая напомаженные губы под едва заметным пушком, точно робким посевом мальчишеских усиков. Лаура не только не стеснялась этих «усиков», а, наоборот, посмеивалась над ними. Говорила, что в школе ее называли Буденным. Что же касалось мужа, то Сеид, поглаживая гладко выбритое лицо, приговаривал: «В настоящей кавказской семье должен хоть кто-нибудь быть с усами!» Правда, в последнее время Сеид не очень следил за собой и в семье наметилось пополнение усатых…

— Тетя Женя, дорогая, простудитесь, — Лаура обхватила тощие плечи хозяйки и направилась к порогу квартиры. — А цветы, это вам… От меня и моих учеников.

В прихожей она сбросила плащ и принялась подбирать под цветы удобную посудину.

— Давно у нас не было в квартире свежих цветов, — Евгения Фоминична растерянно осматривала полки, желая помочь квартирантке.

— Теперь появятся. У одного моего ученика отец торгует цветами, — Лаура подобрала вазу, налила в нее воду и поставила цветы. — Кстати, как там ваш знакомый? Придет? Я угощу вас долмой. Утром приготовила. Сеид вчера принес неплохое мясо.

— Спасибо. Договорились на пять, — Евгения Фоминична посмотрела на часы.

Уже пятый час. Надо бы привести себя в надлежащий вид — переодеться, подкраситься, хоть это и забавно в такие годы. Ее всегда потешали подобные ветхие кокетки. А вот, поди же… Недавно Сеид подарил французский косметический набор. Евгения Фоминична собиралась передарить его дочери, да все не было оказии. Ладно, Анька обойдется, наверное, сшибает на этих отпеваниях нестыдные деньги — народ мрет с таким энтузиазмом, словно ждал, когда власть возьмут демократы, чтобы потерять последнюю надежду на приличное существование…

Евгения Фоминична придвинула к зеркалу банкетку, села и достала бархатную коробочку с косметикой. Интересно, откуда у Сеида деньги на такой недешевый подарок? Говорит, что подрабатывает на рынке, приглядывает за электрохозяйством и холодильной установкой. Но что-то не особенно верилось. Вряд ли на зарплату электрика можно особенно разгуляться…