НРЗБ - Страница 11
«Ну, себя ты, разумеется, отождествлял с этим столичным фруктом».
«Как ты догадался?»
«Подумаешь, бином Ньютона».
«Кроме шуток, мне иногда кажется, что он — это действительно я».
«В буквальном смысле слова?!»
«В самом что ни на есть».
История начинала принимать типично русский оборот, где все знают всех, а рассказчик оказывается лично замешан в события мирового масштаба.
«Позволь, а разве его личность не установлена?»
«В том-то и дело, что нет».
«Хорошо, зайдем с другой стороны. Уверен, что у тебя ведется аккуратный донжуанский список. Либо она есть в нем, либо нет. Это только в старинных романах герои роковым образом не узнают друг друга. Ведь фотографии поэтессы хорошо известны?»
«Прошло почти двадцать лет, прическа другая, снимки газетные. Когда я пытаюсь мысленно состарить одно из этих лиц до другого, они как будто сливаются. Но лица-то — каких много…»
«Имя, фамилия?»
«Имя совпадает, но подумай, сколько в этом поколении Лен. A фамилии ее я, по-моему, никогда и не знал. Она боялась, что в «Интуристе» письма читают, и мы переписывались через ее подругу».
«Ну а вся жизненная ткань, ведь она так отличима. Тем более, что ты — как Эдип, сам и следователь, и преступник, о себе ты знаешь все. Да и она, если это она, тоже не иголка в стоге сена».
«Слушай же. В 19.. году я отдыхал в довольно приличном санатории под Ялтой, один из корпусов которого занимали туристы из ГДР. Было уже начало октября, и весь женский персонал — официантки, переводчицы, сестры — все были слегка, что ли, не в себе, как с похмелья. Они, видимо, здорово гульнули за сезон, всем перепало, и в глазах у них горел эдакий диковатый огонь — последний отблеск долгого лета. Было непонятно, то ли они настолько перевозбуждены, что готовы сходу отдаться каждому, то ли так выложились, что от самой заядлой шлюхи жди отказа.
Немцев это мало беспокоило. Вечерами они дули шампанское, которое, оказывается, у нас в несколько раз дешевле, чем в ГДР, и расчетливые бюргеры вынуждены были поглощать его в неимоверных количествах. A в 7 утра они уже исправно выходили на зарядку, так что женскому вопросу встать было просто некогда. Что касается меня, то я привез с собой диссертацию, в Москве оставил жену, которой еще не изменял, и потому никаких шашней я не замышлял, хочешь верь, хочешь нет».
«Охотно верю. Я так прожил всю жизнь».
«Тоже верю — охота пуще неволи… Соблазн подкрался с самой неожиданной стороны. Среди этих до целомудрия пресыщенных девиц резко выделялась одна. Выделялась своим удручающе нормальным видом, ненакрашенностью, нескладной фигурой. Я пару раз перекинулся с ней шутками, абсолютно невинными. Скажем, она говорит, немцы интересуются, что? это вы все работаете, — я занимался на веранде их корпуса, там был удобный стол на солнышке, — а я отвечаю, передайте, дескать, что арбайт махт фрай. И все. Но постепенно я стал повсюду натыкаться на нее и встречать ее упорный взгляд, исполненный самой честной, слегка коровьей, я бы сказал, супружеской преданности. Я вежливо улыбался в ответ.
Накануне отъезда я пошел к своим московским друзьям, мужу и жене, которые снимали дом на все лето и занимались исключительно ловлей и вялением рыбы; вот их фамилию, Окуньковы, не забудешь. Они устроили мне прощальный обед, гвоздем которого была таранка, отлично идущая под молодое вино. На закуску я рассказал о загадочной незнакомке, и нам почему-то вздумалось пойти на танцы. Окуньковы стали танцевать друг с другом, а я глазел на девушек.
Объявили белое танго: «Дамы приглашают кавалеров!» Одно дело не хотеть танцевать, совсем другое — не быть выбранным. Я оглядел возможных кандидаток, остановился на знакомой официантке, из кокетливых, и стал телепатировать ей свою готовность. В эту минуту на танцплощадке перегорели пробки и стало темно, хоть глаз выколи, а когда свет опять зажегся, над самым ухом я услышал отчаянный полушопот: «Вы танцуете? Можно Вас пригласить?» Это была она, слегка приодевшаяся, а в остальном все такая же сыромятная. Отказать не могло быть и речи, и мы пошли. Собрав всю свою светскость, я заговорил:
— Меня зовут Саша.
— Я знаю. Меня — Лена.
— Я завтра уезжаю в Москву.
— Я знаю.
— У меня здесь приятели. Рыболовы. Они живут в деревне.
— Знаю.
— Один раз они взяли меня с собой, и я даже наловил немного на мормышку.
— Знаю.
Поставленный таким всеведением в тупик, я умолк. Следующий танец мы молча простояли рядом, причем Окуньковы строили мне через площадку многозначительные рожи. Потом я по-джентльменски пригласил ее в ответ, Окуньковы продолжали подмигивать, и я ни с того, ни с сего, возможно, назло им, предложил ей пойти с нами допивать на прощанье. Она с некоторой церемонностью согласилась.
Мы ели, пили, купались голыми при луне, потом я пошел ее провожать. На пустынном холме напротив их общежития мы присели на траву, и она стала читать стихи. Что-то о человеке, который рванулся прочь. Стихи были ужасные и, несмотря на мужской род, явно ее. Чтобы снять личный момент, я, отвлеченно глядя в даль, ответил чем-то из Пастернака. Эффект был самый непредвиденный. Я почувствовал рядом какое-то движение и, повернувшись, увидел, что она совершенно раздета.
Что прикажешь делать в такой ситуации? С одной стороны, у меня и в мыслях ничего подобного не было, с другой, ноблесс, вроде бы, оближ, нехорошо человека отталкивать. Короче говоря, беглый осмотр показал, что моя одалиска — девушка, а это уж, извини, слишком большая ответственность. Я попешно заговорил о чем попало, ввернул упоминание о жене. Она молчала. Тут на дороге внизу показались люди, она оделась, и мы поднялись.
— Так ты женат?! — с выдохом сказала она, переходя на «ты», завоеванное какой-никакой, а все-таки близостью. — Что ж ты кольца-то не носишь?!