Нравится всем - выживают единицы - Страница 14

Лаплас Лаплас был известным ученым. Даже более известным, чем Дарвин или, скажем, сэр Исаак Ньютон. Но в прежние времена ему не уделялось столько же внимания, сколько им, или, предположим, многим и многим менее известным личностям. Так вот, Лаплас сказал как-то и не без оснований, что его теории будут поняты через триста лет, и поэтому он не будет сейчас доказывать перед столь недостойной аудиторией полноту и верность своих убеждений. Не будет. Так всякому гениальному человеку приходится время от времени высказываться в таком духе, а иногда даже и позволять себе выражаться и этим снискивать себе славу скандалиста и грубияна. Нет, решительно, эти люди подобными высказываниями никак себя не выделяют. А наоборот, признаются себе, что все их сделанные открытия суть тревожные наваждения, от которых люди не только отмахиваются, но и вооружаются чем только могут. Так только они смогут себя оградить.

Мастер Андронов Кожевенных дел мастер Андронов был мужчина рослый и крепкий, как сухое полено. Одного ему не хватало - денег. Денег для выпивки. Не сказать, чтобы он очень нуждался в этой выпивке. Нет. Ему бы хватило обеда и ужина, которые он получал ежедневно. Но денег ведь все равно не было. И в этом он нуждался. Закрывая лавку и собираясь прогуляться вдоль торгового ряда, он думал: "Где бы достать этих чертовых денег, чтобы не нуждаться ни утром, ни днем, ни вечером?" То есть нужды-то особенной не было. Как я уже сказал, и обед и ужин он получал ежедневно. Но все-таки отсутствие денег его тяготило... Он прогуливался вдоль торговых рядов, заглядывал в скобяные, сапожные, хлебные лавки и думал, что вот сейчас он дойдет до трактира и снова окажется в этом идиотском положении.

Приложение 2. Жизнь тела от А до Я.

А. Где-то сзади, не обнаруживая себя, содержалось это неузнаваемое. Я и не пытался как-то помешать ему быть. Нет, от него исходил тонкий аромат, сравнимый с запахом абрикоса. И оно - это мое участие во всем - дало о себе знать однообразным и нудным гудением. Я хотел было закрыться от этого существования, но меня вдруг облепили какие-то насекомые, и я подумал: "Слава Богу, они знают, к чему липнут". И больше ничего.

Б. По крайней мере, они держались все вместе, пешей группой, с большими круглыми щитами, с пиками выставленными вверх, со сползшими носками - все низкорослые, с землистыми лицами. Я узнал их всех вместе, стоя на небольшом возвышении руки в боки, готовый повелевать. Они рассеяно следили за мной несколько секунд в полном молчании, замерев на месте, а я высокомерно обводил их взглядом и не менял положения тела, пока не убедился в их полной покорности. Тогда я начал действовать: топнул пару раз левой ногой, держа руки на поясе, и, подпрыгнув, хлопнул в ладоши, и после небольшой паузы я стал подпрыгивать, приземляясь то на разведенные, то на соединенные ноги. Никто не двинулся с места, вся эта группа людей с длинными мечами на поясе, в латах с неудобными, на мой взгляд, налокотниками, наплечниками, наколенниками, а ведь должны были начать метаться в радостном недоумении, гоготать и неистовать наконец. Я удивлялся, сколь неверна теория. И вдруг что-то меня остановило на полу лету, лицо облилось густокрасным цветом, и я быстро и надолго опустил глаза долу.

В. Если отвлечься от того, что тебя смущает, то можно какое-то время прибывать в стороне от этого. Я имею ввиду чучело козы. Оно немного смахивает на оригинал - вот в чем дело. А я не могу прибывать в такой двойственности. С одной стороны, я твердо знаю, что мне надо куда-то идти, что-то делать. А с другой, я немного смущен ее присутствием. Я понимаю любое предназначение. Я берусь оправдать даже гетры из козлиной шерсти. Но вынудить себя к такому вот соседству - я не в силах. Знаете? - это не неудобство и не сострадание и даже не чувство вины, а здоровое понимание того, что меня это не оставит.

Г. На моем месте могло быть много людей, но они не занимали это место. Я был полон снисхождения к такому повороту событий. Но я не видел себя! Сплошной черный силуэт. Да к тому еще и в женском платье. Руки были тонкими, как у барышни, а волосы на голове были собраны в некий завиток. Следовало повернуть голову, чтобы понять, как это выглядит в профиль. Здесь я должен остановиться и затаить дыхание. Мне что-то угрожает? Я сам без чувства риска подвожу себя к положению потерянного. Довольно долго я не ощущал подобной зависимости. Хотя, на самом деле, не это ли должно было быть в любом другом месте? Осознавая это, я даже могу немного поворачиваться. Что я и делаю строго на 90 градусов. Ать, два.

Д. Я поднял напряженную голову, три раза это сделал и вышел ровным шагом на середину. Достать до меня было нельзя, я это видел. И, запустив руки в карманы, с легким кивком, прогнусил: "Довольно нам влачить унынье. Вот подлетает эскадрилья. Вернись смущение домой. Нет, черный ворон - я не твой". Все подались вперед, ожидая продолжения. А я развел руки и пустился в пляс. Вскоре вся комиссия, и врачи, и брандмейстеры лихо повскакивали с мест и стали отплясывать вокруг меня.

Е. Для такого оборотистого парня, как я, ничего не стоит влезть на крышу и в первом же люке вентиляции найти себе выход. На локтях доехать до какого- нибудь мукомольного конвейера. И гари, и копоти не чувствуется, хотя ведь назначают иногда человеку припарки. В профиль - чистый Гораций, но бровь глубока, черна, и глаз под ней сплавляется и слезится. Вот тебе и Гораций. Хотя, знаете ли? Любого силой, грубо поверни боком к свету и увидишь камею Гонзаго. Боюсь соврать, но этот и тот, о котором я говорил, были прохвостами.

п. То, что удалось заложить в банку, оказалось снаружи. Я глубоко наклонился, чтобы получше разглядеть об?ект. И в момент этого опускания голова моя отяжелела, кровь ударила в виски и, вынужденный хоть как-то прервать надвигающийся обморок, я снял с руки часы и приложил к уху - ходят ли? - таким образом переключив внимание. На этом мое затруднение не кончилось, где-то у моего носа оказался непрозрачный сосуд с уксусной эссенцией. Я выбрал нужный наклон головы, чтобы на меня это не произвело такого же сильного впечатления, и, выждав секунды две, смог уложить свою голову между двух штативов, полагая, что опасность миновала.

Она была женщина крупных размеров,

А я был мальчик - мелких совсем.

Она безнадежно на фразы надеялась,

А я не мог прыгнуть вперед половчей.

Вот моя истина полная вздохов.

Вот ее праведность - поздняя кротость.

Ж. Как иной раз меня хватит кондрашка. Как развернусь, как плюну кому-нибудь в морду и привет. А здесь благодать... Трезвых ни одного. И ходишь, хрустишь суставами, наводишь тень на плетень своими белибердосами. Так, ей-Богу, зимы хочется. Скорей бы зима наступила.

З. Я перескакиваю с места на место на двух ногах, пытаясь меньше разводить руками. Тем более, что эти расстояния: диван - кресло - диван, можно преодолеть, ничего не подозревая об опасности. В окне свет. В коридоре тоже свет. На самом дне места нет простуженней. И я знаю, как бы поступил, если бы на самом видном месте лежала двустволка. Я бы знал, куда повернуть и что вымолвить. На меня постоянно кто-то смотрит, требуя принять в нем участие, и я не отказываюсь, я просто поворачиваюсь к нему лицом и требовательным голосом об?являю: "Изыди!" Так я обращаюсь к простому, но что бы было, если и к сложному. Вынь палец изо рта, опереди свободное дыхание, замкни перед с задом. Регистрируй обновленным весь свой строй и канючь, пока не откроют. Выйди на середину и приветствуй: "Пришла пора действа". А я приберусь пока, названным словом. "Левонтий, сбрось мальца. Нет в тебе надежи".

И. Меня тяготило само слово. И я молотил кулаком по стене, от его уязвляющего действия. На мне была клетчатая рубаха - это-то и разносило меня во все стороны. Тапочки болтались между большим и указательным пальцем. И на меня постоянно кто-нибудь возводил напраслину. Но разве я мог этого не слышать? Я отлично это слышал. Мне даже казалось, что окажись мы тет-а-тет, и вопрос был бы решен. Но далеко хулители. Поздно ловить их за руку... Я боюсь, что слишком жестко сужу. Но то, что для меня очевидно, увы, ни есть правило для других.