Новый поворот - Страница 79

— Что это? — спросил Симон. — Что это за бредятина?

— Изложение космогонической концепции Посвященных. Интересно?

Симон заглянул на обложку.

— Так это же фантастический роман. «Заговор посвященных». Художественное произведение. Понимаешь?

— Ну и что? Может быть, автор его действительно Посвященный. Только в такой форме он и мог рассказать людям истину. Кто бы ему позволил сделать это иначе?

— Какая чушь! — возмутился Симон. — Давно прошли те времена, когда не позволяли говорить правду.

— А это и было давно, па. Роман-то не новый. Там действие начинается в восемьдесят третьем году прошлого века. Простой советский экономист Давид Маревич обнаруживает вдруг, что он экстрасенс…

— Погоди, а автор-то кто?

— Тут не написано.

— Как не написано? Стоп, стоп. — Новая мысль перебила предыдущую. — Ты что же, хочешь сказать, что сначала был роман, а уж потом братство?

— Не знаю, может быть.

— Ну и ну! — засмеялся Симон. — И уже много лет эти несчастные больные люди — с немалыми деньгами, между прочим, — разыгрывают сценки из фантастического романа. Потрясающе! Играют как дети, и ничего им больше не нужно…

На этой веселой ноте и закончился тогда разговор. Что-то отвлекло Симона. На следующий день Клара уехала.

А его по работе ни с какой стороны не интересовали эти Посвященные. И он про них опять забыл.

Вспомнил теперь. Когда получил особую папку из рук чиновника такого ранга, что дух захватывало. Шеф Первого отдела Императорской канцелярии. Кто важнее: он или Каргин — рябой начальник большого КГБ? В субординации ихней (то есть, что он — нашей, теперь уже нашей!) Симон еще не до конца разобрался, но контора была всюду одна, это же очевидно. И контора эта, то есть Органы интересовалась вплотную Посвященными, хануриками, да еще в контексте страшной уголовщины последнего года, его подотчетной уголовщины. Вот именно. Как раз блатные и стали называть Посвященных хануриками. Года три назад блатные вдруг проявили интерес к Обкому. В жандармерии объяснение дали примитивное: скопление бродяг и юродивых всегда волнует преступный мир. Но, может, все не так просто? А пару месяцев назад, когда в связи с очередным странным убийством подпоручик Зильберман раскручивал по новой дело о двойниках, неожиданно позвонил Ланселот — сильный криминальный авторитет еще с девяностых годов — и сказал:

— Шеф, ты меня знаешь, я своих отмазывать зря не буду. Но двойники это ханурики. И наши их никогда бы не тронули. У меня все.

А потом появился так называемый маньяк. Маньяк и Посвященные связывались воедино легко. Все они там маньяки. Но бродяга Лэн… Ох как не понравилось Симону личное дело Ланселота в этой особой папке. Неужели в ОСПО известно об их конспиративном и сугубо конфиденциальном общении?

Он посмотрел на часы. Истекала восемнадцатая минута.

— Скажите, Микис, кто собирал документы для этой папки?

— А вы молодец, Симон. Документы для этой папки собирал Роликов. Сотрудник КГБ. Он не успел объяснить нам принцип подбора. Его убили. Так что объяснять все это предстоит вам, поручик. А теперь пойдемте погуляем.

— Поручик, а не пора ли нам пообедать?

Микис одним глазом косился на свой «Ролекс» — в ярких солнечных лучах циферблат часов играл бриллиантами, каждый из которых тянул на добрую тысячу, не меньше, — а другим глазом щурился на собеседника. Было в этом что-то очень неестественное.

— Если учесть, что я сегодня не завтракал…

— Тем более. Пойдемте в кнайпе. Тут на Глюк-штрассе есть чудесный погребок.

Приезжий никогда не сказал бы «кнайпе». Да и погребок на улице Глюка не входил в число самых знаменитых заведений города. Правда, пару лет назад поговаривали, что там встречаются агенты британской разведки. Но при чем здесь это? Симон удержался от вопроса, и некоторое время они шли молча.

— Скажите, Микис, а вы всегда вот так запросто ходите по улицам?

— Да. А что? — живо откликнулся Золотых. — Я же не кинозвезда. Признаюсь вам, терпеть не могу личную охрану.

— Вы хотите сказать, слишком заметную охрану? — спросил Симон и внимательно посмотрел на тяжелый, похоже, бронированный «мерседес», стоявший до сих пор возле парадного подъезда ОСПО, а теперь тихо тронувшийся вслед за ними.

— Браво, штабс-капитан! — похвалил Микис.

— Спасибо. В жандармерии тоже кое-чему учат.

Напряженность между ними все усиливалась, и было такое ощущение, что Золотых это мешает еще больше, чем Граю. Очевидно, он безумно устал от чинопочитания и подобострастия. Но что поделать, уж больно высоко ты залетел, мужик. Учись у царя-батюшки, он-то, наверно, не комплексует. Ну да, ему, родимому, вверх смотреть не надо, только вниз. А ты, Золотых, как ни щурься на народ, другим глазом все равно вынужден на «Ролекс» коситься: сколько там минут до аудиенции у Государя? Пять? И, значит, все, не до вас, мои меньшие братья. Вот такой он неестественный, твой демократизм, товарищ генерал!

Однако сидя в кнайпе со странным поэтичным названием «Цурюкгецогенхайт», то есть «Уединенность», и поедая заливного осетра под легкое пиво, а потом запеченные куриные бедрышки под пиво покрепче, оба они оттаяли. Микис закурил очередную свою аспидно-черную сигарету угрожающего вида и произнес:

— Признайтесь, вы узнали меня?

— Признаюсь: не узнал. Но точно помню: где-то раньше видел. И не по телевизору.

— А меня и не показывают по телевизору. Мы с вами учились вместе. — И Микис добавил после паузы: — Давно это было.

Но Симон уже вспомнил: Москва, Покровский бульвар, Полицейская Академия. Шальные вечеринки и их бессменный тамада — балагур, бабник и пьяница Мишка Тихонов с параллельного потока.

— А почему вы тогда были Тихонов?

— Потому что уже тогда работал на КГБ.

— А почему теперь Микис?

— Так у меня же мать гречанка. Из Абхазии. Это мое настоящее имя. Ну ладно, Симон, наливай, выпьем на брудершафт. Конечно, без всех этих глупостей с переплетением рук и поцелуями. Видишь, как легко переходить обратно на «ты»…

Кого еще он встретит сегодня? Что еще случится? Не иначе, приедет Мария и представится фрейлиной Британского Королевского двора…