Новый мир. № 4, 2004 - Страница 96

Изменить размер шрифта:

Голоса-то есть. Слышно плохо.

Владимир Губайловский. Полоса прибоя (о жанре поэтической миниатюры). — «Арион». Журнал поэзии. 2003, № 4 .

«В периоды тотальной ломки парадигм, кризиса и разрушения иерархий (а мы переживаем сегодня именно такой) тяжесть и зарегулированность собственно поэтической речи может ощущаться как серьезный недостаток. Нужно говорить о том, что видишь и чувствуешь, сейчас и здесь, желательно без оглядки на дискредитировавшую себя (? — П. К.) традицию. И тогда легкость и точность формулировок и свобода в выборе содержания становятся крайне важными, и поэтическая миниатюра в этом первичном освоении действительности играет очень важную роль. Не боясь ошибиться, можно сказать, что сегодня миниатюра — это самый распространенный жанр поэтического народного творчества».

Напомню: в предыдущем номере «Нового мира» мы с вами узнали, что А. В., создатель и сотворник «Периодики», тоже не прошел мимо этой забавы (см. поэтический цикл «Политика» в рубрике «Опыты» — «Новый мир», 2004, № 3). Приятно также удостовериться, заглянув в предыдущие «Периодики», что в выборе миниатюр из арсенала журнала «Арион» мы с Губайловским совпадаем.

Петр Епифанов. О жизни и смерти. Простые рассказики. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2003, № 12 .

Их три: «Паломник по святым местам», «Двоеданка» и «Зайчик милый». Подзаголовок к названию подборки исчерпывающе точен. Автор (род. в 1965) печатал некоторые свои вещи в журнале «Русская провинция», живет, как сказано в биографической справке, «при одном из монастырей». Ничего сусально-безжизненного в этой прозе нет, она написана современным человеком. Между прочим, в каждом рассказе так или иначе присутствует «старообрядческая тема», оборачивающаяся подспудной мольбой о примирении, вере и чистоте.

Ирина Ермакова. Все на свете вещи. Стихи. — «Арион», 2003, № 4.

И оживая опять с утреца
славлю день кофейным глотком кипящий
славлю солнце пьющее воду с лица
вслед ночным затяжным обложным косящим
в каждой Божьей капле и каждой луже
ранний свет с московским его блеском
навостренных трав зеленые уши
гром колец трамвайных на Павелецком
сладкий дым над крепостью пития
славлю радость: радуйся радость моя!
И взвилась радость и закрутила
поднимая листья камни слова
все на свете вещи и существа —
у меня воздушная перспектива

Евгений Ермолин. Зима и лето Евы. — «Знамя», 2003, № 12 .

Печальная история: вдумчивый критик и талантливый читатель попробовал написать об Инне Лиснянской. Оговорившись и предупредив, привел мириады цитат, поделил свое исследование на темы («Самосознание поэта», «Путь к Богу», «Невольный и вольный затвор», «Образ эпохи» и т. д.). Что-то прозорливо заметил, о чем-то догадался. И ничего не получилось. Все утонуло в собственной и выбранной словесной массе. Яркого путеводителя по стихам и судьбе не вышло. Может, потому, что не вполне найден был собственный угол зрения, не создан сюжет, а рассказ-пересказ с дополнениями заменил возможное вживание в другой язык, другой мир? Не знаю. Обидно, что такой добросовестный труд (более пригодный для реферата) не стал открытием.

Анна Кузнецова. Женский вопрос. — «Арион», 2003, № 4.

«…Нет, все ж ошибался Волошин, говоря о лирике (женской) в отличие от лирики личности (мужской): чем дальше лирика от личности, тем дальше она от поэзии вообще — не случайно интерес к женской лирике в начале XX века больше походил на научный: что она мне расскажет, а не как, казалось куда важнее. На самом же деле — только как у женщин-поэтов иное: женский мир исчисляется в бесконечно малых величинах, чем и обогащает поэзию, когда женщина — поэт, когда она говорит на языке своей личности, преображающем и родовое, и фольклорное — в индивидуальное и уникальное. <…> Все дело в том, что поэтическое в нас — никак не род. Стихи пишет та мельчайшая точка индивидуальности, которая — как лейбницевская монада или борхесовский Алеф — содержит и отражает все ведущие к ней ступени общего. Общеженского. Общечеловеческого. Она не исчерпывается и не определяется ими, а посему — никак не обобщается, а значит, не ложится и в гендерный дискурс. Она вообще не поддается никакому изучению, а только выражается на единственном, по мнению Мартина Хайдеггера, пригодном для этого языке — поэтическом. Поэтому их — поэтесс — не сотни, заполняющие антологии, а единицы. Как и поэтов».

Инна Лиснянская. А память взрастает на пепле печали… Стихи. — «Дружба народов», 2003, № 12.

Завершающий подборку цикл «В море дождя» открывает (когда-то замечательно опробованную) водную и подводную темы в поэтическом мире И. Л.:

Не боюсь я под воду спуска,
Где все рыбы мерцают лунно.
То я — в раковине моллюска,
То я — смерч на трезубце Нептуна, —
Беззаботна в морской пучине,
Затыкающей рот скорбящий,
Убаюкивающей в тине
День прошедший и настоящий.

И главный герой всего этого — тот, кто недавно ушел от нее, кого она — создатель и героиня этого мира — вспоминает, как сама говорит в стихе, «по любому поводу».

Хосе Ортега-и-Гассет. Психология интересного мужчины. Перевод с испанского и примечания Вс. Багно. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2003, № 12.

Эссе написано в 1925 году.

«Я готов сказать (естественно, отдавая себе отчет в уязвимости сравнения), что любовь напоминает скорее литературный жанр, чем природную силу. Немалое число моих читателей, не потрудившись вникнуть, тут же сочтут это сравнение нелепым. Бог с ними. Оно и вправду было бы неприемлемым, если бы претендовало на полноту, между тем единственное, на что я претендую, так это на уверенность в том, что любовь — это не столько инстинкт, сколько творчество, к животному началу в человеке отношения не имеющее. Для дикаря она не существует, древний китаец и древний индус о ней не знают, грек эпохи Перикла едва догадывается о ее существовании (тут идет интересное пространное примечание, но я оставляю его читателю эссе. — П. К.). И пусть мне докажут, что эти два обстоятельства: быть творением духа и возникать в определенные эпохи человеческой культуры — не характеризуют наилучшим образом литературный жанр. <…> Еще раз подчеркну, что непременным условием любви я считаю наитие, придающее исключительность личности человека, которому наше чувство отдало предпочтение».

Ослиная шкура. Письма Фридриха Ницше 1881–1883 годов. С немецкого. Перевод и предисловие Игоря Эбаноидзе. — «Дружба народов», 2003, № 12.

Из предисловия: «Кстати, с изданием избранных писем Ницше ситуация довольно странная — полноценного тома не было до сих пор даже в Германии. Существует, правда, научное полное критическое собрание сочинений Ницше, включающее помимо прочего полтора десятка томов его переписки. Однако издательство „De Gruyter“, выпускающее эту академическую серию (результат многолетней работы итальянских и немецких филологов), пока не дает лицензии на издание избранных писем философа, хотя такой отбор в последнее десятилетие, во всяком случае в Германии, производился. В результате читатель по-прежнему довольствуется переизданиями подборки, сделанной восемьдесят лет назад Рихардом Олером, родственником сестры Ницше Элизабет. Методы архивной работы Элизабет Ферстер-Ницше, как известно, были разрушительны; немудрено, что и олеровская подборка насквозь тенденциозна, не говоря уж о том, что включает в себя фальсифицированные сестрой философа тексты. Уже по окончании работы над переводами для данной публикации я сопоставил свою подборку с олеровской: совпадение на данном этапе биографии Ницше — всего четыре письма. Олеровский Ницше не общается с Лу Саломе, не конфликтует с сестрой, не иронизирует насчет антисемитизма, не оставляет неоконченных загадочных фраз, не испытывает отчаяния и неуверенности в своих силах, сетует в меру и с достоинством. И даже толком не сходит с ума. Стойкий оловянный солдатик, который так и простоял все время на столе, и даже неизвестно, растаял ли в печке. В таком образе философ до сих пор предстает широкому читателю».

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com