Новые сказки Шехерезады (СИ) - Страница 3
Когда Алладин подрос и мог уже смотреть за скотом, ему пришлось пасти ослов и мулов, и он делал это хорошо, зная, что помогает матери. Кроме того, он вообще любил животных больше, чем людей, потому что люди бывали злы и часто обижали Алладина, а животные никогда этого не делали.
Когда Алладин стал уже подростком, он часто видел, как у ослов их отросток иногда вытягивался, становился всё больше и больше, свисая до самой земли, а потом вдруг приподнимался, твердел, и ослы при этом протяжно вопили. Если случалась поблизости ослица, они бежали к ней, и кричали, просились, и тёрлись об неё, и пытались запрыгнуть… Те же встречали их равнодушно и просто отходили в сторону.
Постепенно и собственный отросток стал донимать Алладина: он всё чаще выпрямлялся и приподнимал полу его халата, желая куда-то погрузиться, и это доставляло ему мучительное беспокойство.
Однажды ночью он не спал и увидел, как мать его, а она была ещё молода и красива телом, при тусклом свете очага совершает омовение, поливая себя из кувшина. И когда она низко наклонилась, он увидел, как округлился её зад и выпятилась овальная тёмная раковина. Тогда он понял, куда именно желает погрузиться его возбухший отросток, и страстно возжелал этого.
* * *
Всадник на белом коне, умчавший дочь медника и насладившийся её нетронутым цветком, был действительно принцем, любимым сыном падишаха той страны. Рос он в царском дворце, в холе и довольстве, и ни в чём не знал себе отказа. Когда стала у него расти борода и началось томление тела, падишах, заметивший это, сказал ему:
- Сын мой! Я с радостью открыл бы для тебя двери моего гарема, и ты бы сполна насладился ласками моих жён, но… но одна из них – твоя мать, а пророк Мухаммед запрещает нам такие ласки с матерью. Остальные жёны – её названные сёстры и, стало быть, твои тётки. Поэтому мой гарем будет закрыт для тебя. Но я отдам тебе свою прежнюю, самую любимую, наложницу Фатиму - ты её знаешь, девчонкой она нянчила тебя - и она станцует тебе свой танец страсти.
В ту же ночь крутобёдрая служанка Фатима, стыдясь и закрывая лицо, вошла к принцу, которого она помнила младенцем, а сейчас должна была отдаться ему, как мужчине, и под звуки бубна и барабана раскачивая бёдрами, начала огненный танец живота, который продолжался потом уже на ложе до самого утра. Юный принц был ненасытен, и Фатиме пришлось сладко потрудиться, о чём она, не смея ничего скрывать, рассказала на другой день падишаху. Падишах расспрашивал её о страсти принца с большим интересом и в подробностях, которые ему так понравились, что он тут же велел ей развязать пояс и повторить с ним всё, что она вытворяла с принцем, и чего в своём преклонном возрасте он давно уже не делал. Принцу же он велел ничего об этом не рассказывать.
И каждую ночь Фатима входила к принцу и танцевала для него свои танцы, какие только знала и умела, а принц загорался страстью и не выпускал её из своих объятий до утра. И не успевала она утром прикрыть глаза, чтобы хоть немного поспать, как её требовал к себе старый падишах, загорался её рассказом об их молодой страсти, и тоже ложился с нею, и забивал в её пушку свои заряды, хотя орудие его теперь стреляло редко. Так, что по прошествии двух недель Фатима уже еле волочила ноги, не могла выполнять никакой домашней работы, а её тёмная раковина так распухла, что больно было сидеть.
Наконец, она бросилась падишаху в ноги и взмолилась о пощаде. Тот сначала возмутился и сказал, что она принадлежит только принцу, а ему, падишаху – это так, просто… по старой памяти… ведь она любила его когда-то и должна быть счастлива, что сам падишах вспомнил о ней! Но потом, когда и принц попросил не присылать ему больше «эту толстозадую», падишах, которому она тоже надоела, решил отослать её из дворца, не подозревая, что Фатима уже понесла царского младенца. А уж кто именно был отцом будущего ребёнка, не знала, наверное, и она сама…
Принц же, познав Фатиму и удовлетворив с ней юношескую страсть, стал более сдержанным и хладнокровным, как и подобает правителю. А потом он нашёл себе новое занятие: полюбил он, тайно от падишаха, переодеваться в простолюдина и бродить неузнанным по городу, сидеть в духанах, слушая разные разговоры, и присматриваться к девушкам. Так принц и увидел однажды, зайдя в лавку медника, изготовлявшего медные лампы и светильники, его дочь, которую звали Зульфия. Она была так хороша и пригожа, что принц сразу влюбился в неё всем сердцем и решил, что рано или поздно она будет его женой. Но говорить об этом отцу нечего было и думать! И сын падишаха, потерзавшись немного муками совести, но не в силах сдерживать любовной страсти, решился на то, о чём мы уже знаем, а в повторении нет пользы.
* * *
А Фатима в один прекрасный день оказалась за стенами дворца, к жизни в котором она так привыкла. И хотя падишах на прощанье подарил ей перстень с красным рубином, а принц – с синим сапфиром, которые, если надеть их вместе, так и сверкали на пальцах, обида всё одно душила её, и она, горько плача, шла по дороге, не зная, куда она идёт и зачем. И поклялась она отомстить этому дворцу и всем его обитателям.
Когда солнце стало клониться к закату, дошла она до чудесного озера с зелёными деревьями на берегу и райскими птицами в их кронах, и будучи грязной от дорожной пыли и усталой, решила искупаться. А озеро то было обиталищем джиннов, и появлялось оно на пути путника только тогда, когда джинны желали завлечь его в свои сети.
Перстни свои Фатима надела на крепкий шнурок, завязала его и упрятала подальше. Потом разделась донага, поскольку ни одной души на берегу не было видно, и показавшись деревьям и птицам во всей красе, зашла в воду.
Долго мылась она там, плескалась, и ныряла с головой, чувствуя себя всё лучше и лучше, пока не наступила в воде на какой-то предмет, который оказался запечатанным старым глиняным кувшином. Вытащив его на берег, она долго раздумывала, что в нём может быть, и решила, что наверное там оливковое масло, которым хорошо будет натереть тело после купанья. После долгих стараний сбила она камнем с кувшина прочную печать, и тут началось страшное…
Кувшин закурился, задымил, окутал всё вокруг зелёным дымом, а когда тот рассеялся, она увидела огромного волосатого джинна, парившего перед нею в воздухе, на котором из одежды была одна только чалма. Руки его были сложены на огромной волосатой груди, а ниже из волосяных зарослей свисали внушительные мужские его стати.
«Ах!!» - вскрикнула Фатима в ужасе, но джинн склонился перед ней в почтительном поклоне.
- Приветствую тебя, о моя спасительница! – произнёс он чрезвычайно низким голосом. – Да благословит Аллах тебя и весь род твой до седьмого колена!
- Кто ты? – молвила женщина, понемногу приходя в себя.
- Я великий и могущественный джинн, о повелительница! А зовут меня Гассан. И последнюю тысячу лет мне пришлось провести в этом мерзком и грязном кувшине – будь тысячу раз проклят тот, кто меня в него засади!
- Кто же мог посадит туда такого великого и могущественного?? – спросила Фатима, пытаясь отвлечь демона от дурных мыслей, ибо стояли они друг перед другом совсем голые.
- Ещё более великий и могущественный. Он был величиной с гору! …Но как ты хороша и соблазнительна, о женщина! – молвил джинн, оглядывая Фатиму со всех сторон: его всё же посетили греховные мысли. – Как гладок твой живот и округлы ягодицы! А меня как раз так измучило тысячелетнее воздержание… И если ты полюбишь меня, о прекрасная, то великий Гассан сделает для тебя всё, что ни попросишь!
- Нет!! – закричала Фатима, с ужасом видя, как ожило и шевельнулось его могучее достоинство. При этом она заметила, что джинн этот не правоверный мусульманин, поскольку он не был обрезан, а значит, явное исчадие ада. – Нет!! Ты слишком огромен!! Тебе нужна настоящая джинния… а я только женщина!