Новые русские - Страница 89

Дома Макса ждет радость. На пороге его весело встречает, излучая молодость и здоровье, Алевтина. Подавленное состояние, из которого Максу не удалось выбраться ни в метро, ни в автобусе, не позволяет ему изобразить на лице даже подобие улыбки.

— Макс, дорогой, ты болен? — обнимает его за плечи Аля.

— Да, да, — бормочет Макс. — Нервы, понимаешь, наверное, магнитные бури.

— Ты мне не рад?

Искренность интонации обдает его свежестью, будто брызгами холодной родниковой воды, и заставляет очнуться. Макс прижимает к себе Алевтину. Бережно и любовно, совсем иначе, чем недавно Элеонору. И вдруг понимает, что не один на этой земле. Его дочь рядом. Жива и здорова.

— Приехала? — спрашивает он.

— Ну, конечно! Как я счастлива! Понтифик Артемий — классный мужик! Я от него тащусь. А сколько комфорта. Спала там легко, просто в кайф. А какой у них лебедь? Представляешь, мы с ним в бассейне плескались. Артемий позволил мне приходить к нему в любое время. Возможно, для меня найдется работа. И все ты! Я тебе безумно благодарна. Что-то со мной было не так. Ничего не помню, словно вчера родилась. Но это даже лучше. Давай жить вместе. Если бы еще мама Вера не возвращалась… попросила бы где-нибудь политическое убежище. Мои стрессы от нее, только от нее. Она отравила мне детство. Понимаешь? Дети остро чувствуют нелюбовь. А притворство ожесточает.

Макс хочет вникнуть в смысл ее слов. Он впервые слышит взрослый уверенный голос Алевтины. Значит, Артемий ее вылечил. Как Макс мечтал об этом. И как все не вовремя. Образ разгневанной Элеоноры вновь настигает его и врезается в сознание с той же злой силой, с которой она оттолкнула его от себя. Но почему? Трагическая ошибка в комнате любви произошла не по его вине. Тем более он готов отдать свою жизнь и ни на что не претендовать. Ну, не сдержался, поцеловал ее в губы… за что же так ненавидеть и презирать его. А может, других чувств он уже не способен вызывать?

Аля видит, что Макс на ее глазах выпадает из собственного сознания.

— Да что с тобой! — кричит она. — Приди в себя! Я дома не одна.

Макс не реагирует на крик. Отстраняет ее от себя и проходит в комнату. Там, развалившись на диване, его поджидает Иголочкин. Ужас охватывает Макса. Неужели этот страшный человек будет преследовать его повсюду? Недобрый вестник, от которого невозможно избавиться. С появлением этого субъекта в жизнь Макса вошла смерть. Сначала он пытался забыть о нем, потом отомстить за Глотова, теперь просто боится его.

— Опять? — спрашивает Макс тихо и тяжело опускается в кресло.

Иголочкин смеется неестественно громко.

— Я уже привык обходиться без твоей благодарности. Посмотри на девчонку — она в полном порядке. Мое правило: хорошие люди должны жить, а плохие — им не мешать. Ты со мной не согласен?

— Я плохой человек… — вздыхает Макс. — Наверное, поэтому всем мешаю. У тебя ко мне просьба?

Иголочкин опять давится от смеха, будто услышал смешной анекдот. При этом дергает острыми коленками длинных вытянутых далеко от дивана ног.

— Мои просьбы? Ха-ха-ха! Ты спутал, батя. Это я только и делаю, что исполняю твои желания. Как золотая рыбка.

— У меня одна просьба, не приходи сюда больше…

— О, не волнуйся. Мы сейчас едем с Алей в Лужники покупать ей кроссовки. А ты сиди и поджидай любимую жену. Она уже вернулась с Кипра. Кстати, вечером Вера едет со своим любовником Жаке Темировым на презентацию нового фонда…

Макс подскакивает к Леве:

— Откуда известно, что у нее любовник?

Иголочкин лезет в карман и достает несколько цветных фотографий, на которых запечатлены Темиров и Вера в окружении обнаженных девиц — Юки и Куки.

— Я убью ее, — хрипит Макс, отбрасывая фотографии.

В этот момент в комнату входит Аля. Иголочкин быстро собирает фото и прячет в карман. Аля заботливо обращается к Максу:

— Мы с Левой рванем за шузами, а ты отдохни. Вернусь, накормлю. Одиночество тебя явно портит.

Лева встает и делает вид, что готов следовать за Алей. Но только она удаляется одеваться, подходит к Максу:

— Предлагаю тебе подарочек для Веры. Шикарные духи «Кензо». Даже ее любовник вряд ли купит ей такие. — Лев подходит к кейсу, достает из него коробочку. — Ты не бойся, духи настоящие… — И чтобы Макс не подозревал, будто внутри взрывчатка, открывает ее. Перед взором плохо соображающего обманутого мужа возникает небольшой матовый флакончик, сотворенный словно из морской пены, с лепестками белых цветов вместо пробки.

— Подаришь ей перед самым ее уходом. Пусть похвастается…

Макс чувствует, что какая-то тайна кроется за этими духами. Лучше всего отказаться. И прогнать этого проходимца в шею. Но в таком случае, он уйдет вместе с Алей, и Макс потеряет ее уже во второй раз. А расспрашивать о причине возникновения подарка — страшно. Из-за своего любопытства он может быть втянут в такую криминальную интригу, что навсегда лишится покоя…

Все эти мысли беспокоят душу Макса, но не продвигают ни к какому решению. Чем дольше длится молчание, тем аморфнее становится Макс. Его воля размягчается. Скорее всего, влияет присутствие Иголочкина. Макс готов выполнить любую его просьбу, лишь бы Лева побыстрее убрался из его дома. Поэтому, без дальнейших расспросов, вяло берет флакончик и ставит его на журнальный столик.

— И запомни, она должна открыть его вне дома, — предупреждает напоследок Иголочкин и быстро, не прощаясь, уходит.

Из коридора раздается бодрый смех Алевтины и вызывающе громко звучит смачный поцелуй.

Макс бессильно валится на диван и впадает в оцепенение. На него накатываются волны беспокойного сна. То они приносят отчетливые контуры желанного тела Элеоноры, едва прикрытого пеньюаром, то вдруг возникает большая белая грудь Веры, ее рука с длинным белым мундштуком и дымящейся сигаретой колышется у самых глаз Макса. Потом неизвестно откуда возникает крик, и Макс силится определить, кто кричит — Вера или Элеонора. А может, кричат обе? Он хочет отогнать этот крик, но новые волны сна приносят новые еще более резкие и презрительные крики.

Элеонора, прогнав Макса, находится в крайнем возбуждении. Оказывается, ее принимают за дешевую минетчицу! Какой ужас… ее, вдову великого музыканта. Это Артемий… его подлость… его месть. Он воспользовался ее визитом и придумал гнуснейшую историю. Она, наивная, не могла себе представить, какие чудовищные сплетни рассказывают о ней. Не случайно Таисья и Гликерия объединились против «морильщика тараканов». И как умело Макс гнидой пролез к ней в дом. Мерзость! Мерзость! Альфонс… нищий альфонс…

Элеонора мечется по комнатам. Нигде не останавливается.

— Что-то надо делать, что-то надо делать, — повторяет она. Хватается за стулья, безделушки, косметику. Все валится из рук. Сумерки сокращают пространство. Элеонора все чаще останавливается возле портрета Ласкарата. Сама не выдерживает напряжения, с которым всматривается в его сгущающиеся в темноте черты. Дрожащей рукой зажигает свечи в старинных бронзовых подсвечниках, стоящих на «Блютнере». Лицо Василия освещается снизу неярким колышущимся дьявольским светом. Элеонора спускается на колени, протягивает руки к портрету и истошно кричит:

— Василий, возьми меня, возьми… я презираю их… возьми…

То ли от крика, то ли от колебания воздуха картина срывается с гвоздя и, скользнув по клавишам раскрытого пианино, падает на Элеонору. Массивная деревянная рама острым углом ударяет ее в лоб. Кожа лопается, из рваной ранки течет кровь. Элеонора теряет сознание… Стон басовых нот замирает вместе с ее криком.

Когда она приходит в себя, свечи догорают. Рама валяется рядом, но вместо портрета в ней зияет пустота. Элеонора долго не встает… Ползает на четвереньках вокруг пустой рамы. И вдруг вспоминает, что этот портрет Василий давно хотел отдать в ВТО, чтобы его повесили в гостиной на пятом этаже. Она была против. Значит, он, воспользовавшись ее отключкой, забрал и подарил ВТО. Обрадованная своей догадкой, Элеонора, держась за пианино, встает, послюнив пальцы, гасит свечи и бредет в спальню одеваться. Руки сами надевают на шею, в уши, на запястья самые дорогие украшения, усыпанные бриллиантами. Впервые со времени смерти Ласкарата она примеряет свое бальное синее платье. Оно совершенно открытое, без бретелек. Лиф из синего шелка заканчивается чуть ниже талии, а дальше вниз опускается такой же синий каскад кружев, облепивших нижнюю атласную юбку. Поверх обнаженных плеч она набрасывает тонкую голубую шаль. Не попадая в рукава шубы, захлопывает дверь и спускается вниз.