Новые приключения Стальной Крысы - Страница 17

— Ты еще долго?

— Почти закончил, — приподнял я записки.

— Хорошо. Я хочу освежиться и переодеться, а потом объявим коктейль-час открытым.

— Я буду здесь.

Когда она вернулась, я перелистывал страницы барпьютера.

— Я тут пустился в изыскания истории выпивки и наткнулся на тома рецептов коктейлей. Изумительно! Не хочешь ли попробовать «Лошадиную шею» или «Манхэттен»? «Овечье копытце специальный»? А может, «Ржавый гвоздь», «Вдовий поцелуй» или «Сучий потрох»?

— Пусть это будет для меня сюрпризом.

— Готово! — Я ввел данные и стукнул по клавише «Смешать».

С дребезжанием ожив, машина глухо механически забубнила. Лед захрустел, и на подносе выдачи появились заиндевевший графин и два бокала. Наполнив бокал, я передал его Анжелине.

— «Очень сухой мартини с вывертом».

— Название ужасное, вкус замечательный! — Она отхлебнула раз, другой, потом отставила бокал на стол.

— Пошив мундира продвигается хорошо, однако мы сделали кое-какие мелкие поправки — и одну крупную.

— А именно?

— У нас возникли проблемы с золотым галуном и золотыми пуговицами. Под рукой нет ничего, сколько-нибудь напоминающего золото. Мы перепробовали уйму разнообразной желтой пряжи с переменным успехом. Галун выглядит скверной дешевкой. А пуговицы вырезаны из дерева или кости. Их можно покрасить в желтый цвет, но результат убогий…

— Нужда — мать изобретательности. Давай забудем о воинских финтифлюшках, ограничившись сугубо черным. Мрак и безнадежность! Очень впечатляюще. Но хватит ли у них черной краски?

— Вполне, очень черной и впечатляющей. Сделанной из какой-то озерной устрицы.

— Так и поступим. — Я бросил взгляд на барные часы. — До заката еще пара часов. Хочу переговорить с Бильбоа. Если мы не надумаем перебросить корабль, нам понадобится помощь, чтобы добраться до города.

— Увидимся за обедом. Я хочу устроить Розочке долгую прогулку. После того как она столько жировала в орешнике, она чересчур округлилась.

— Свинобразы для того и живут.

— Другие — может быть, но я хочу, чтобы она сохранила фигуру.

Мы расстались у основания пандуса, и я ничуть не удивился, застав Бильбоа терпеливо дожидающимся за столом неподалеку, уткнув нос в полную кружку. Я с радостью составил ему компанию.

— Я толковал с твоим родичем по имени Эльмо, и он открыл мне много важных вещей.

Мне оставалось лишь с улыбкой кивнуть, потому что я как-то не представлял, чтобы Эльмо мог сказать что-нибудь, представляющее хоть смутный интерес.

— Похоже, они выращивают ряд культур для снабжения пропитанием своих свинобразов. У него есть удивительная книга с картинками, которые движутся, будто по ветру. Многие из показанных в ней растений произрастают и здесь, но иные неведомы, вроде кукурузы. Она дает золотые зерна, которые, как он сказал, весьма питательны, и был настолько добр, что поделился ими со мной.

Я его сельскохозяйственный энтузиазм не разделял.

— Очень мило. — Я пытался найти способ поменять тему, но он шел уже на всех парах.

— В обмен на них мы дадим ему семена манны, каковая дает муку для пирогов, которые, как мне помнится, тебе чрезвычайно понравились.

— Понравились — не то слово! Это просто райское кушанье! Да и растение! Я-то думал, пирожки с мясом…

Я осекся, увидев, как он отшатнулся с широко распахнутыми глазами, громко охнув, а его загорелое лицо побелело как плат.

— Тебе плохо? — спросил я, прикидывая, где ближайшая аптечка. Пробулькав нечто невразумительное, он хотел было встать, но тут же рухнул на место. И заговорил, мучительно запинаясь:

— Больше… никогда… не произноси того, что сказал только что. Мы едим плоды земли. Мы не могли, невозможно…

Он смолк, и его мертвенную бледность сменил пунцовый румянец.

И тут я сообразил, что эти люди — вегетарианцы, да притом оголтелые.

— С маслом, с маслом… — выдавил я. И сразу сменил тему: — Из кукурузы получается замечательная каша и лепешки. А еще вкусней отварить ее прямо в початках и подавать со сливочным маслом.

Еще раз содрогнувшись, он обмяк и, выудив из рукава большую бандану, принялся утирать взмокший лоб.

— Впрочем, довольно о еде, ха-ха, — хохотнул я. — Я хотел спросить: как вы доставляете цветы в город?

— Да, конечно. Возим на телегах, запряженных волами. Они сильные и усердные животные.

— А дорога долгая?

— Через Бернемовский лес идет удобная дорога. От силы полдня пути. Но, умоляю, не ходи туда! Город не несет ничего, кроме зла. — Он порядком хлебнул, вроде бы напрочь позабыв о недавно окончившемся рискованном разговоре.

— Я должен повидаться с горожанами — и договориться. Уверяю тебя, ради обоюдной пользы. Мой визит не принесет ничего, кроме добра.

— В таком случае мы поможем вам, Джим из рода ди Гризов, ибо ты — человек великого ума.

— Искренне надеюсь, что так, Бильбоа из рода Берканси. Поговорим утром.

Возвращаясь на корабль в весьма сумрачном настроении, я увидел свою единственную в ореховой рощице. Она помахала мне рукой, я помахал в ответ и, подойдя поближе, заметил, что она так и лучится от счастья, держа в руках поводок, на конце которого пыхтит и отдувается Розочка, уставившая в пространство остекленевший взор. Пот капал даже с ее игл.

— Мы дивно прогулялись по цветущим лугам. А потом замечательно пробежались обратно. Сегодня она будет спать без задних ног. И ты тоже.

— Я? Почему?

— Потому что дамы сказали, что твой мундир готов к примерке.

— Сейчас?

— Именно!

Разбуженная Розочка попыталась слабо заныть в знак протеста, когда ее заставили идти между нами. Должно быть, дамы из швейного кружка поджидали нас, потому что при нашем приближении они высыпали из дома всей толпой. Как только мы подошли, они расступились и гордо продемонстрировали траурное одеяние.

— Tre tre bonegaf[4] — выдохнул я: творение было действительно прекрасным.

— Он еще не совсем просох, — сообщила Анжелина.

— Он может очернить мою кожу, но не душу!

Сразу за входной дверью обнаружилась небольшая гардеробная. Раздевшись, я с радостью скользнул в липкие объятия мундира. Мой сумрачный вид в зеркале был поистине внушителен. Распахнув дверь, я ступил в комнату под бурные аплодисменты и поклонился.

— Это произведение искусства, превосходящее самые смелые мои ожидания. Спасибо, добрые флорадорские дамы, спасибо.

И триумфально понес мундир на корабль, где с радостью узнал, что Штрамм закончил все металлические религиозные регалии. Мы созвали военный совет на мостике, где мой новый мундир стал объектом всеобщего восхищения. А с иконостасом на груди он выглядел еще внушительнее.

— Я перебрала всю твою обувь, — сообщила Анжелина. — У тебя есть черные альпинистские ботинки, вписывающиеся в картину просто идеально. Но тебе нужна какая-нибудь форменная шляпа.

— Считай, что уже есть. Я просто сделаю то же, что и с мундиром, — сублимирую все самые омерзительные головные уборы в одну похоронно черную и устрашающую фуражку. Смогут твои дамы ее соорудить?

— У них есть замечательные праздничные головные уборы, так что я уверена, что смогут.

— Дела идут как нельзя лучше, — резюмировал я. — Прямо вижу, как все это происходит. Наш караван подвод, запряженных волами, выезжает с сумерками, и на место мы прибываем перед рассветом. Войска выстраиваются на опушке. Устанавливается усилитель, а я оседлываю мотоцикл. По сигналу раздается душе- и ушераздирающий рев труб, и я бросаю мотоцикл вперед. И…

Мой голос упал до шепота и стих, и все выжидательно подались вперед…

— И… чего-то не хватает.

— Чего же? — негромко выдохнула Анжелина вопрос, терзавший всех присутствующих.

— И мы должны устроить что-то воистину впечатляющее. Что-то потрясающее вроде огненного столпа…

— Нет проблем, — отреагировал Штрамм. — Не знаю, доводилось ли вам слыхать о термите?

— Еще бы! Я пользовался им… э-э… для строительства. — Правильней было бы сказать «для разрушения».