Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро - Страница 90

В имплицитной форме эта оппозиция присутствует уже в «Истории Пугачевского бунта»: на той странице, к которой дана ссылка в шестом примечании (см.: IX/1. 29), в тесном соседстве фигурируют имена несчастного симбирского коменданта Чернышева и «графа З. Г. Чернышева». Потомственный граф и военачальник (второй сын генерал-аншефа Григория Петровича Чернышева, начинавшего, впрочем, с денщика Петра I), в период Семилетней войны сделавшийся персонажем песенного фольклора[585], Захар Григорьевич (1722–1784) также ходил в фаворитах Екатерины, в эпоху пугачевщины был генерал-фельдмаршалом и президентом Военной коллегии, а позднее стал московским генерал-губернатором. Под конец жизни, исходатайствовав высочайшее дозволение, Чернышев основал первый в России фамильный майорат, унаследованый его племянником, «одним из самых любезных людей в свете»[586], обер-шенком графом Григорием Ивановичем (1762–1831). С семьей последнего Пушкин состоял в дальнем родстве; детям обер-шенка — сыну, графу Захару Григорьевичу (1797–1862), участнику декабристского заговора, и шести дочерям — он приходился четвероюродным братом.

«Низкая» ветвь Чернышевых в пушкинское время была представлена прежде всего фигурой Александра Ивановича (1786–1857)[587], взысканного милостями двух императоров. Сделав военно-придворную карьеру при Александре I (генерал-лейтенант и одновременно генерал-адъютант), он еще более возвысился в царствование Николая I: в 1832–1852 гг. — военный министр (управлял министерством с 1827 г.), с 1826 г. — граф, с 1841 г. — князь, с 1849 г. — светлейший князь. От прочих сановных особ А. И. Чернышева отличала на редкость одиозная репутация; достаточно сказать, что в отчете III Отделения за 1829 г. военный министр аттестовался как «предмет ненависти публики, всех классов без исключения»[588]. Скандальную известность приобрели отношения Александра Ивановича с наследниками графа З. Г. Чернышева. Его претензии на аристократическое родство были демонстративно отвергнуты еще в ходе следствия над декабристами («Как, кузен, и вы состоите в числе виновников»? — спросил он Захара Григорьевича. На что последовала реплика: «Быть может, я и виновен, но я вам не кузен»[589]), а в 1828 г., когда Александр Иванович попытался завладеть Чернышевским майоратом (на который осужденный Захар Григорьевич утратил свои наследственные права), этот иск не получил поддержку ни в Кабинете министров, ни у самого императора. В начале 1832 г., спустя год после смерти Г. И. Чернышева, вакантный майорат был присужден мужу его старшей дочери Софьи Григорьевны — И. Г. Кругликову, который по такому случаю получил титул графа Чернышева-Кругликова.

Отношение Пушкина к А. И. Чернышеву (с которым в 1833 г. он вступил в официальную переписку по поводу выдачи материалов из архива Военного министерства; см.: XV. 47, 51, 54) отражают строки из дневниковой записи от 2 апреля 1834 г.: «Закон говорит именно, что раз забаллотированный <в Английский клуб. — В.М., А.О.> человек не имеет уже никогда права быть избираемым. Но были исключения: гр. Чернышев (воен.<ый> министр) и Гладков (об.<ер->полицмейстер). Их избрали по желанию правительства, хотя по первому разу они и были отвергнуты» (XII. 323). Упоминание об инциденте, к тому времени потерявшем всякую актуальность (принудительное избрание А. И. Чернышева в Английский клуб относится к 1831 г., а через год он выбыл из состава его членов[590]), свидетельствует об устойчивости той негативной характеристики военного министра, которую Пушкин опирал в том числе и на показания других Чернышевых.

В конце декабря 1834 г., т. е. в период работы над «Замечаниями о бунте», чета Пушкиных навестила графиню Веру Григорьевну Пален — замужнюю сестру Надежды Григорьевны Чернышевой, за которую в 1833 г. неудачно сватался Д. Н. Гончаров (см.: XV. 74). Беседа, в ходе которой Н. Н. Пушкина рассчитывала (не питая, впрочем, иллюзий) возобновить тему сватовства своего брата[591], по естественной ассоциации вполне могла коснуться недавней женитьбы Захара Григорьевича Чернышева (уже получившего первый офицерский чин) на Е. А. Тепловой, а также обстоятельства, сообщившего самому венчанию отчасти символическое значение: оно происходило в том самом родовом имении Ярополец[592], на которое безуспешно претендовал военный министр.

По-видимому, именно из круга Чернышевых-аристократов (потомков денщика Петра I) ведет свое распространение легенда о происхождении Александра Ивановича от одного из камер-лакеев Екатерины[593], и, как представляется, проецируя в шестом замечании фигуру екатерининского фаворита на фигуру нынешнего военного министра, Пушкин предполагал знакомство своего единственного читателя с этой легендой.

Такая гипотеза могла бы показаться надуманной, если бы мы не располагали очень надежным свидетельством, хотя и относящимся к более позднему времени. 25 июня 1845 г. А. И. Тургенев писал брату, Н. И. Тургеневу, из Карлсбада: «Вчера гулял я долго с Пален.<ом> и Кисел.<евым>. Разговаривали о записках Екатер.<ины> и смерти Павла. Государь все читал и говаривал с Кисел.<евым>. Он знает, что Чернышев истопник был ее любовником: кажется, это отец князя, который, как уверяет Пален, жен.<атый> на Черныш.<евой>, взял герб их, когда его сделали графом; хотел и все взять, да не дали»[594].

Рассмотрим это сообщение, идя от его конца к началу. Граф Федор Петрович Пален (1780–1863), в эту пору член Государственного совета (в прошлом дипломат, служивший в обеих Америках и Европе), был мужем графини Веры Григорьевны — сестры Надежды и Захара Чернышевых, — бывшей собеседницей Пушкиных в исходе 1834 г. Он доподлинно знал, какие средства пускал в ход Александр Иванович для того, чтобы «взять» герб подлинных графов Чернышевых[595] и «все» остальное — т. е. фамильный майорат. От Палена, очевидно, идет презрительно-ироничное именование военного министра — князем (титул, напомним, полученный им в 1841 г.), и он, конечно, охотно поддерживал версию о кровном родстве военного министра с Чернышевым-«истопником».

Нас не должно удивлять то, что камер-лакей Екатерины назван здесь таким образом: обыгрывая старинное значений термина истопничий — «придворный чин комнатного надзирателя»[596], собеседники несомненно учитывали как пейоративный оттенок русской лексемы, еще более понижавший и без того скромный ранг данного лица, так и особый ореол, сложившийся в екатерининскую эпоху вокруг самой этой должности (ср. у Радищева описание стремительной карьеры с явным намеком на попадание в случай: «Начал службу свою при дворе истопником; произведен лакеем, камер-лакеем, потом мундшенком; какие достоинства надобны для прехождения сих степеней придворныя службы, мне неизвестно»[597]).

В нашем случае «истопник» — это, конечно, Андрей Гаврилович Чернышев, старший и самый красивый из трех братьев; в отличие от кузена Петра Матвеевича, чья жизнь в екатерининскую эпоху прошла в провинциальных гарнизонах (да и пресеклась за несколько лет до рождения будущего военного министра), он долгие годы (1773–1796) служил санкт-петербургским обер-комендантом и был, что называется, на виду. Информацию же о том, что у Екатерины была связь с Андреем Чернышевым (не тем самым, но из тех самых), Николай I действительно мог извлечь только из «Записок» императрицы: все доступные государю французские источники[598] ее любовниками до переворота 1762 г. называют двух аристократов — графа Салтыкова и князя Понятовского, а немногочисленные указания (у Рюльера и герцогини д’Абрантес) на интерес великой княгини к персонам низкого звания лишены какой-либо конкретности[599]. (Ср. также свидетельство А. О. Смирновой-Россет, которая, впрочем, примешивает к читательским впечатлениям измышленные подробности: «Чернышев нам достался после кончины государыни Екатерины; этот самый Чернышев у нее был истопником. Если вам случится когда-нибудь прочесть неизданные мемуары Като <Екатерины II>, вы увидите, что он был ее любовником, и настолько, что неизвестно, — он или Салтыков был отцом несчастного Павла. Есть всего 8 рукописей этих мемуаров, я читала рукопись Александра Тургенева»[600].)