Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро - Страница 115

В начале седьмой главы он теряет вдохновенье весной:

Тема «Кружение светских развлечений» связана мотивом музы поэта (повторением мотива вдохновения) в конце седьмой — «О ты, эпическая муза! <…> Не дай блуждать мне вкось и вкривь» (VII, 55) — и в начале восьмой главы (вместе с повторением мотива времени года, на этот раз опять весны) — «Весной, при кликах лебединых <…> Являться муза стала мне» (VIII, 1).

Тот же подход к активизации текста характеризует систему перекликающихся подтем или мотивов. Показательны здесь рецидивные мотивы, посредством которых автор-повествователь постоянно обращается к своим любимым предметам, таким, как прохождение времени или времен года, путешествия из города в деревню и далее, муза и бессмертие поэта, литература и литературность, дружба и друзья и т. д. Именно в повторении тем как мотивов виден круговой или спиральный ход развития романа. Это — система. Можно раскрыть механизм этой системы в неоднократном возвращении «стилизованного Пушкина» к мотиву скуки, основанному как на слове «скука», так и на соответствующих ему словах «хандра», «сплин», «тоска», «надоедать», «томленье», «привычка». Так, в начале романа, Онегин предвидит новую жизнь в деревне, а уже в первой строфе ему скучно: «Но боже мой, какая скука» (I, 1). Мотив повторяется по всей первой главе: «Балеты долго я терпел, Но и Дидло мне надоел» (24) > «Но шумом бала утомленный» (36) > «Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум» (37) > «Друзья и дружба надоели» (37) > «Недуг <…> Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу» (38) > «Ничто не трогало его» (38) > «Довольно скучен высший тон» (42) > «Томясь душевной пустотой» (44) > «Там скука, там обман иль бред» (44) > «Я был озлоблен, он угрюм» (45). Как было упомянуто выше, мотив скуки связывает первую главу со второй: «Что и в деревне скука та же <…> Хандра ждала его на страже» (I, 54) > «Деревня, где скучал Евгений…» (II, 1). Вторая глава кончается описанием жизни Лариных в деревне, основанным на мотиве привычной, следовательно во многом скучной жизни: «Они хранили в жизни мирной Привычки милой старины» (II, 35). В начале третьей главы мотив скуки-привычки опять выполняет функцию повествовательной связи, на этот раз в разговоре — «„Да скука, вот беда, мой друг“» (III, 2) — и тотчас повторяется:

Мотив повторяется — перекликается — таким же образом по всему роману. Четвертая глава: «Кому не скучно лицемерить» (8); «Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора» (40); пятая глава: «Однообразная семья, Все жадной скуки сыновья» (35); шестая глава: «Онегин, скукой вновь гоним» (1); седьмая глава: «Наводит скуку и томленье» (2). Мотив как бы извивается по каждой главе, кружится из одной главы в другую. Заметно, что он постоянно изменяется — то относится ко времени года, то к большому свету, то к «однообразной семье» игроков; выступает то хандрой, то сплином, то томлением, то привычкой. Но тем не менее он повторяет, развивает, расширяет ту же главную тему — скука овладевает Онегиным. Мотив функционирует главным образом как повествовательный показатель — он связывает одну главу с другой и все главы вместе — и в то же время как перекличка, эхо, повтор. Он выполняет разные функции в разных главах, так что место и характер повтора имеет значение. Так, в первой и второй главах мотив характеризует Онегина. В третьей главе, посвященной Ленскому, он отличает разочарованного Онегина от очарованного Ленского. В начале шестой главы он напоминает читателю, что Онегину все еще скучно, а вскоре после этого, в третьей строфе, он отличает Онегина от Татьяны: Онегину скучно, а Татьяну «тревожит <…> ревнивая тоска» (VI, 3). Очень важно, что слово «скука» отсутствует только в одной главе — в восьмой, где, может быть, Онегин влюбляется в Татьяну.

Роман «Евгений Онегин», в том числе и роман Онегина и Татьяны, кончается: Онегин возвращается в Петербург, встречается опять с Татьяной, влюбляется в нее, пишет письмо, получает отказ. Окончательной развязки нет:

Тем не менее, роман кончается. Жизнь же продолжается: «стилизованный Пушкин» прощается со своими героями, как и со своим читателем, отправляет их в «забвенье жизни в бурях света» (VIII, 50). Что касается структуры романа, она закончена, но не закрыта. Ход повествования возвращается в начало на новом уровне. Каждая глава представляет собой круг, состоящий из двух половин. Первая половина каждой главы повторяет вторую половину предыдущей, или, наоборот, вторая половина каждой главы продолжается в первой половине следующей; как говорит Набоков, главы частично перекрывают друг друга. Каждая глава закончена, но не закрыта, т. е. продолжается, повторяется, протягивается в следующей главе. Главы связаны друг с другом повествовательными показателями, то мотивом, то повторением, то контрастом, но всегда спирально. Таким образом, структура романа в целом развивается от начала до конца и обратно в начало по круговому ходу, основанному на очень сложной системе структурных приемов.

Повествовательные показатели представляют собой не статические связи между главами; напротив, они составляют динамическую систему, на основе которой темы повторяются, перекликаются, изменяются, развиваются. Отвечая друг другу «в приятной игре в эхо» (Набоков), активизируя текст «как контрапунктное столкновение многообразных форм чужой речи» (Лотман), они приводят роман в движение, при этом не только от начала к концу, но также и обратно («обратная симметрия» Благого); создают постоянно движущееся по кругово-спиральному ходу повествование. Роман кончается, жизнь продолжается, структура завершается.

Философы истории, как правило, утверждают, что замыслы развития истории свойственны либо Природе, либо человеческому уму. Либо человеческое мышление сознательно или бессознательно подражает, повторяет или отражает естественные замыслы, либо человек, всегда ищущий единства в порядке вещей, приписывает свой образ мышления Природе. Вполне возможно, что замыслы развития истории являются имманентным качеством и Природы, и человеческого ума, т. е. человеческое восприятие Природы соотносится с реальным миром, как он есть. Философии истории чаще всего являются универсальными — они рассматривают скорее крупномасштабные вопросы исторических событий и философских концепций, нежели духовного или интеллектуального развития человеческого индивидуума. Теории литературы и искусства также склоняются к универсальному концепциональному масштабу. По мнению Абрамса, универсальные, все-включающие теории литературы часто оказываются редукционистскими — они основаны на вере в данный процесс человеческого творчества, для которого нет и не может быть проверенного доказательства. Итак, великий круг — круговой ход развития и истории, и литературной структуры — воспринимается в книге «Сверхъестественная естественность» не как универсальная историческая истина, а как одно цельное восприятие Природы. Идея «круглости» происходила из эллинской античности и постепенно согласовывалась с иудо-христианской идеей «линейности», в основе которой лежат учения Библии. Синтез был сознательно или бессознательно принят большинством мыслителей романтического периода как интеллектуальный sine qua non.